Общее языкознание - учебник

становление тождественно оформлению нейтрального в стилистическом отношении

«ядра» нормы. Однако, можно понимать лексическую норму развитого

литературного языка и как сложную совокупность «иерархически организованных

лексических слоев» (Э. А. Макаев). Последнее предполагает выделение в

процессе ее формирования второго — практически бесконечного — этапа,

ведущего к постепенному функциональному и стилистическому усложнению

лексической нормы.

Принято считать, что орфографическая и морфологическая нормы

складываются значительно раньше синтаксической и лексической. Так,

характеризуя последовательность формирования литературных норм немецкого

языка, М. М. Гухман пишет: «Не только орфоэпическая, но и грамматическая, а

тем более лексическая норма, еще не сложились в XVII веке» [27, ч. II,

170]. Однако пока еще неясно, насколько универсальной можно считать

подобную последовательность складывания норм для разных литературных

языков. Высказанное в общей форме, это утверждение основывается на

интуитивном ощущении специфики синтаксической и — особенно — лексической

норм специфики, заключающейся в многообразии их инвентаря и широких

возможностях варьирования и дифференциации нормативных реализаций.

Существенным, хотя и косвенным доказательством неодновременности

нормализации разных сторон литературного языка, является соответствующая

историческая разобщенность кодификации разных типов литературных норм (см.

ниже, стр. 589).

Типы нормативных изменений

Опираясь на положение о непрерывности нормализационных процессов,

можно вместе с тем указать на отдельные формы нормативных изменений, к

числу которых относятся: изменения в характере и степени стабильности

нормативных реализаций; изменения в соотношении разных видов норм в рамках

литературного языка; изменения в задачах и формах кодификации норм.

Рассмотрим в первую очередь изменения в характере нормативных реализаций.

Считая вариантность одним из основных признаков нормы (см. выше, стр. 567),

можно использовать данный признак для характеристики процессов

исторического изменения норм (см. также [37]). Чтобы отчетливее

охарактеризовать специфику вариантности в тот или иной период развития

определенного литературного языка, целесообразно, видимо, использовать

понятие «диапазона варьирования», включающее представление о сфере, объеме

и специфических условиях употребления имеющихся вариантов42. Применяя

данное понятие, можно попытаться представить сам процесс изменения

литературных норм как ряд последовательных преобразований, ведущих к

постепенному изменению характера и диапазона варьирования.

Для ранних этапов развития национального литературного языка

характерно отсутствие устойчивости в функционировании языковой системы, что

проявляется, в частности, в существовании многочисленных колебаний и

вариантов. Значительная вариантность литературного языка на ранних этапах

его развития отмечена на материале разных языков многими исследователями

(см., например, [17; 27; 64; 71; 80; 81; 82; 88]). С установлением

литературной нормы неустойчивость и вариантность существенно

ограничиваются. Это ограничение происходит за счет различных процессов.

Наблюдается, например, исчезновение некоторых типов варьирования. Так,

исключается, как правило, свободное варьирование графем в составе слова,

широко представленное на ранних этапах существования литературных языков

национального и донационального периода (ср. [17; 64] и др.)43. Ряд

вариантов оттесняется за рамки литературного языка или совершенно исчезает

из употребления, ср., например, русск. надёжа ? надежда, ветхой ? ветхий,

глубокий ? глубокий, намедни ? на-днях; нем. seind ? sind, sahe ? sah,

fleugt ? fliegt.

Наблюдаются также существенные изменения в диапазоне и характере

варьирования. При этом следует отметить:

а) Тенденцию к укорачиванию вариантного ряда за счет сокращения числа

единиц, находящихся в отношениях варьирования. ср. русск. высуня ? высунув

? высунувши; нем. Konti ? Kontos ? Konten.

б) Тенденцию к уменьшению диапазона варьирования в результате

лексемных, парадигматических и позиционных ограничений в использовании

отдельных вариантов. Крайним звеном ограничений данного типа является

изоляция отдельных вариантов в составе устойчивых словосочетаний типа

русск. (бежать) высуня язык, (носить, ходить) на босу ногу, нем. auf Erden

'на земле' Auf gut Glьck! 'Счастливо!'.

в) Тенденцию к переходу полных вариантов в группу вариантов неполных,

связанную с появлением у них некоторых дополнительных разграничений

различного плана, ср. русск. копает ? каплет, брызгает ? брызжет, коклюш ?

мед. куклюш; нем. wurde ? поэт. ward, die Lager ? торг. die Lдger. Процесс

исчезновения «полной» синонимии и замену ее синонимией стилистической

отмечает также на материале истории итальянского литературного языка Т. Б.

Алисова [2].

Вариантность языковых средств, являющаяся избыточной с точки зрения

структурной организации, составляет вместе с тем тот резерв языка, который

обеспечивает гибкость и разнообразие форм выражения определенного

содержания, а также составляет базу для выявления целого ряда значений

функционально-стилистического и экспрессивно-стилистического плана,

играющих в естественных языках столь существенную роль.

В некоторой степени вариантность может также рассматриваться как база

для развития языка [30, 533; 35, 12], но преимущественно в весьма

определенном плане, а именно как резерв для его функционально-

стилистического обогащения и развития. Значительно реже наблюдается

дифференциация вариантов по их основному значению, хотя отдельные случаи

подобного рода можно отметить, видимо, для каждого языка (ср. приведенный

Э. Косериу пример латинской сравнительной конструкции с magis [39, 229—

230]). Наиболее часто полная дифференциация первоначальных вариантов

наблюдается в лексике, ср., например, русск. храм — хором(ы), диалектный —

диалектический; нем. drucken — drьcken 'печатать' — 'давить' и т. п.

Рассмотренные выше тенденции исторического преобразования вариантов

реализуются на фоне общего перераспределения вариантных средств,

совершающегося по мере оформления литературного языка как относительно

стабильной и территориально единой, но вместе с тем полуфункциональной

системы.

Поэтому для всесторонней характеристики изменения литературных норм

необходимо учитывать и сдвиги в соотношении разных типов и разновидностей

норм литературного языка, сопровождающиеся изменением в соотношении

различных типов вариантов и дифференциаций. Хотя процессы эти достаточно

индивидуальны для отдельных литературных языков, могут быть все же названы

некоторые наиболее характерные для большинства из них моменты.

Существенными для перегруппировки вариантов являются, как уже

отмечалось выше, процессы отграничения нормированного литературного языка

от различных нелитературных форм речи. При этом происходит вытеснение ряда

вариантов, не включенных в литературную норму. В качестве примера можно

привести для русского языка оттеснение в сферу просторечия таких форм, как

к ему, ребяты, три дни и т. д., принадлежавших литературной форме речи

еще в конце XVIII в. — начале XIX в. Сходные процессы наблюдаются и в

немецком языке, где к концу XVIII в. окончательно выходят из литературного

употребления и оттесняются в сферу Umgangssprache такие конструкции, как

Dem Vater sein Hut 'шляпа отца', ср. лит. (Des) Vaters Hut ? Der Hut des

Vaters. Некоторые исследователи характеризуют данный процесс,

представленный в различных языках, как переход одного из вариантов на

«субстандартный» уровень [7, 22]. Однако граница, устанавливающаяся методу

литературным языком и различными типами обиходной речи, отнюдь не является

устойчивой. Влияние нелитературной разговорной речи постепенно расшатывает

литературный узус, создавая новые варианты, возникающие на пересечении этих

двух форм языка (ср. совр. русск, шофйры ? шоферб, звонят ? звунят,

красъвее ? красивее и т. д.). Определенная часть вариантов подобного типа

со временем закрепляется в норме литературного языка. Заметим в этой связи,

что влияние обиходно-разговорного языка служит одним из важных стимулов

нормативных изменений (ср. также [48]).

Взаимодействие литературной и обиходно-разговорной речи

перекрещивается в известной степени с взаимным влиянием норм письменной и

устной разновидностей литературного языка. В тех случаях, когда расхождение

их достаточно велико, это сближение осуществляется под сильным воздействием

сознательной кодификации (ср. сближение нормы письменного нидерландского

языка с нормами устного разговорного языка в результате ряда реформ, или

движение за единство слова и письма в Японии в конце XIX в., а также

сходное по своему содержанию движение, наблюдавшееся в начале XX века в

Китае). Процесс взаимодействия письменной и устной форм языка также ведет к

перегруппировке вариантных средств, используемых в обоих типах литературных

норм. Так, нередко варианты, закрепленные в письменной речи, воспринимаются

как нормативные и ведут к появлению соответствующих форм в разговорной

речи. Напротив, существенным моментом для письменной формы литературного

языка является вытеснение или ограничение употребления некоторых архаичных

и чисто книжных элементов.

Наконец, целый ряд различных процессов перераспределения вариантов

связан в литературном языке с изменением положения его отдельных

территориальных разновидностей. Общей для большинства современных

литературных языков является тенденция к нивелировке различий между разными

территориальными вариантами стандартного языка [7, 16]. Параллельно

значительно ограничивается и частично переосмысляется и территориальная

вариантность в пределах литературной нормы: если некоторая часть вариантов

окончательно оттесняется в сферу диалекта или обиходной речи, то другая

часть закрепляется в литературном языке на правах дублетных или

синонимичных форм или лексем (ср. нем. Junge ? Bube 'мальчик'; австр.

Hьgel ? Bьchel 'холм')44.

Однако если литературный язык развивается в многонациональной общности

или в условиях территориального или государственного обособления его

отдельных вариаций, то полного слияния территориальных разновидностей не

наступает, и определенная часть вариантных форм остается территориально

дифференцированной, ср., например: австр., швейц., ю.-нем. der Hochzeiter ?

нем. der Brдutigam 'жених'; австр. das Hundertel ? швейц. der Hundertstel ?

нем. das Hundertstel 'сотая часть'45.

Таким образом, исторические тенденции, связанные с перегруппировкой

территориальных вариантов, реализуются весьма многообразно. В том случае,

когда разные литературные разновидности языка обслуживают одну нацию, может

наблюдаться тенденция к отчетливому сближению обеих типов норм,

поддерживаемая кодификацией (ср., например, реформу орфографии, проведенную

в 1940 г. в Армении и направленную на сближение западного и восточного

вариантов армянского литературного языка). В том же случае, когда отдельные

вариации литературного языка обособляются в связи с его территориальным и

государственным разделением (ср. ситуацию с немецким, английским,

нидерландским, португальским языками и др.), сближение обеих норм

оказывается гораздо более трудно достижимым. Однако и в этих ситуациях

может возникать задача частичного объединения разных типов норм на основе

их сознательной унификации (ср. орфографические реформы, направленные на

сближение португальского и бразильского литературных вариантов, проведенные

в 1915, 1936 и 1943 гг. в Португалии и Бразилии).

Параллельно сдвигам в соотношении типов норм наблюдаются тоже

изменения в задачах и способах кодификации норм.

Историческая непрерывность нормализационных процессов, на которую

указывалось выше, вызывает необходимость в периодическом обновлении

кодификации. Вместе с тем общее содержание нормализационных процессов

исторически изменчиво. Так, для раннего этапа формирования национальных

литературных языков существенным является отбор основных константных

элементов орфографической, грамматической и лексической норм. Устраняется

также избыточное варьирование в этих сферах языка, происходит определенное

сужение диапазона использования отдельных вариантов, наблюдается начальная

дифференциация некоторых вариантов и т. д. Для более позднего периода

основным является поддержание функционально обусловленного варьирования,

связанного с распределением отдельных вариантов по разным функциональным

сферам языка и, напротив, устранение варьирования, не имеющего такой

значимости.

Разное историческое содержание кодификационных процессов отражает

различный характер нормализации на отдельных этапах развития литературного

языка. К тому же в каждый исторический период кодифицируется лишь некоторая

часть языковых явлений. Например, для немецкого языка XVIII—XIX вв. была

характерна тенденция к кодификации орфографии и грамматики (преимущественно

в ее морфологическом аспекте). Лексика активно кодифицируется здесь лишь

начиная со второй половины XVIII в. (словари И. Аделунга и И. Кампе).

Синтаксические явления нормализуются для немецкого языка, так же как и его

лексика, в течение весьма длительного периода — с XVIII по XX в., а

кодификация произношения относится в Германии, как уже отмечалось выше,

лишь к концу XIX — началу XX столетия. Для русского литературного языка с

XIX по XX в. происходит упрочение фонетических и грамматических норм, чему

способствует, в частности, и издание нормативных грамматик Греча и

Востокова. Орфография стабилизируется здесь относительно поздно, о чем

свидетельствуют многочисленные колебания литературного узуса (еще у Пушкина

и Грибоедова наблюдаются такие написания, как окуратный, прозьба, завяски,

лезит, карман и др.).

Однако процесс кодификации норм не кончается с оформлением

национального литературного языка. Изменения в его структуре, спонтанные

сдвиги в характере ее реализации, постепенное расширение нормализационной

базы46, неудовлетворительность и неточность некоторых видов кодификации —

все эти причины приводят к тому, что задача кодификации периодически вновь

и вновь возникает перед обществом.

Характерно, например, что в настоящий момент для целого ряда

стандартных европейских литературных языков (русского, немецкого,

нидерландского) снова ставится вопрос об упорядочении орфографии.

Основанием для повторной кодификации орфографических норм является

потребность в усовершенствовании некоторых орфографических принципов,

устранение избыточной вариантности, унификация написания иностранных слов и

т. п. Подобное положение не ограничивается, впрочем, орфографией. Выше мы

уже отмечали узость нормализационной базы немецкого литературного

произношения (Bьhnendeutsch), кодифицированного на основе сценического

произношения в конце XIX в. Современный этап кодификации произносительных

норм немецкого литературного языка связан с фактическим расширением основы

орфоэпических норм, для которых ориентиром становится произношение по радио

и телевидению. Таким образом, расхождение между кодифицированной нормой и

реальным литературным узусом вызывает необходимость в обновлении

кодификации.

Констатируя периодическую необходимость в обновлении кодификационных

процессов, следует наряду с этим отметить и историческую изменчивость

способов и форм кодификации.

К наиболее распространенным формам сознательного и целенаправленного

отбора, оценки и фиксации норм следует отнести: создание нормативных

грамматик, словарей, руководств по стилистике и т. д. (т. е. кодификацию

норм в узком смысле слова); деятельность различных языковых обществ и

отдельных нормализаторов, направленную на поддержание «чистоты» языка

(пуризм); научно обоснованную пропаганду форм употребления языка,

объединяемых в понятии «языковой культуры». Все эти способы сознательного

отбора и закрепления нормативных явлений определенным образом связаны между

собою, представляя вместе с тем разные исторические формы кодификационных

процессов.

Следует при этом отметить, что каждая из названных форм сознательной и

целенаправленной нормализации языка имеет свои специфические задачи: в

нормативных справочниках различного типа закрепляется определенный комплекс

нормативных явлений; пуристические движения стремятся оградить литературную

норму от слишком сильной ее «либерализации», связанной с влиянием

разговорного языка, с одной стороны, а с другой — от сильных иноязычных

влияний, угрожающих его национальной самобытности; наконец, движение за

«культуру языка», объединяя все разрозненные ранее нормализационные усилия

общества, направлено на реализацию теоретических основ сознательного

регулирования литературных норм.

Возникающие на разных стадиях развития национального литературного

языка пуристические движения (ср., например, деятельность Цезена и Кампе в

Германии, или Шишкова и Даля в России) обычно отличаются категоричностью и

даже известной «агрессивностью», что делает их заслуженным объектом

насмешек современников: достаточно вспомнить пресловутого Шишкова с

его мокроступами и шаропихами; столь же анекдотичными были некоторые замены

иностранных слов, наблюдающиеся в истории немецкого языка, ср. Zitterweh

вместо Fieber 'лихорадка' или Leichentopf вместо Urne 'урна' у Ф. Цезена47.

Однако в известных условиях пуризм, несмотря на свои наивные и частью

антиисторические рекомендации, мог выступать как вполне прогрессивное

явление. Такой, например, была в основном борьба против засилия иностранных

слов в Германии XVII—XVIII вв., когда влияние латыни и французского языка

являлось серьезной угрозой самостоятельности немецкого языка и мешало

складыванию его литературных норм. Прогрессивная, положительная сторона

пуризма связана со стремлением сохранить национальную самобытность культуры

и языка, как это было в XIX в. в Чехии или Хорватии. Впрочем, борьба против

иноязычных влияний не является единственным объектом пуристических

движений. Пуризм выступает также в защиту «чистоты» исторической традиции,

т. е. за сохранение архаических элементов языка (особенно в письменной его

форме)48, а также против слишком сильного воздействия на литературный язык

нелитературных сфер речи (диалектов и просторечия).

Преодолеть историческую ограниченность узко-нормализаторских и

пуристических движений, периодически возникавших и возникающих в разных

странах, возможно лишь путем создания особой отрасли лингвистической науки,

известной в настоящий момент под названием «культуры языка» или «культуры

речи» (ср. чешск. jazykovб kultura или нем. Sprachpflege49).

Наиболее активно теоретические основы культуры языка разрабатываются в

чешской [21; 54] и русской советской лингвистике [1; 15; 19; 34; 59]. Еще в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85