Общее языкознание - учебник

в области морфологии. Конечно, достаточно очевидно, что в наиболее общем

случае контактного взаимодействия языков включаемая лексика фонетически

аккомодируется по определенным правилам субституции звукотипов к специфике

фонологической системы усваивающего языка: так, например, английское и

преимущественно субституируется в других языках через t, s и f (это явление

лежит в основе возможности установления системы звукосоответствий между

любыми по своему происхождению контактирующими языками, подчеркнутой еще Н.

С. Трубецким). В этом случае возможны лишь изменения некоторых особенностей

фонологической синтагматики данного языка: возникновение ранее

отсутствовавших последовательностей фонем, изменение закономерностей

начала и конца слова, нарушение некоторых надсегментных характеристик слова

и т. п.

Однако в условиях более интенсивного контакта, сопровождающегося уже

включением более или менее значительного слоя фонетически

неаккомодирующегося материала, в фонологической системе заимствующего языка

сдвиги происходят как на уровне субстанции, так и на уровне самой

структуры. Поскольку употребление благоприобретенной для того или иного

языка фонемы в речи билингвистичной части его носителей непоказательно, так

как может объясняться вкраплением элементов второй языковой системы,

критерием, на основании которого можно судить, заимствована уже фонема в

данном языке или нет, следует считать факт появления ее в речи монолингвов

(но независимо от того, проникло ли ее употребление в исконный материал

языка) [12, 169—170]. Примером контактно обусловленных изменений первого

рода, когда затронутой оказывается антропофоническая сторона, могут

послужить преобразование всей так называемой «напряженной» серии смычных и

аффрикат в смычногортанную в некоторых армянских диалектах, а также

фонологическая система румынского языка, подвергшаяся столь сильному

славянскому воздействию, что, по образному определению Э. Петровича,

румынский язык можно было бы рассматривать как романский со славянским

произношением [144, 43].

В структурном плане языковые контакты иногда оказываются решающим

фактором в фонологизации уже существующих в данной фонологической системе

аллофонов, особенно при наличии в системе так называемых «пустых клеток»

(ср. фонологизацию f в русском, смычного g в чешском, гласных е и о в языке

кечуа) или во включении в инвентарь новой фонемы. Такое включение

захватывает поначалу весьма ограниченные слои словаря. Так, например, в

осетинском языке первоначально чуждые системе смычно-гортанные согласные

характеризуют в основном субстратную и экспрессивную лексику. Необходимо

вместе с тем отметить, что усваиваемые из других языков звукотипы нередко

обладают неустойчивым или во всяком случае недостаточно ясным

фонологическим статусом. Так, фонема ? («айн»), встречающаяся в персидском

исключительно в словах арабского происхождения, характеризует только

некоторые стили языка, опускаясь в остальных. С другой стороны, звукотип

арабского происхождения q, передающийся на письме буквой ?? «каф»,

располагает в персидском лишь статусом аллофона фонемы г (еще в настоящее

время около 60% слов, содержащих q, — арабизмы или арабизованные иранские

слова)42. На определенном этапе заимствования, когда включаемый в систему

звукотип функционирует лишь в фонетически неассимилированной лексике,

иногда говорят о сосуществовании в языке двух фонологических систем, одна

из которых ограничена рамками заимствованного материала: [106, 29—50; 109,

31—35] так, в языке мазатек (Центральная Америка) в слове siento 'сто'

(исп. ciento) налицо единственный для этого языка случай сочетания п + t

(во всех остальных случаях в аналогичной позиции выступает аллофон фонемы

/t/ — d, дающий основания говорить о вхождении этого t в особую систему43.

Наиболее ощутимые сдвиги происходят в фонологической системе языка,

оказывающегося в условиях интенсивного и длительного контактного

воздействия [147, 1—91].

Выше была отмечена целесообразность различения случаев поверхностного

контактирования языков, приводящих к заимствованиям, по существу не

затрагивающим внутренней структуры языка, и случаи более глубокого

языкового проникновения, так или иначе отражающиеся на структуре языка

(последние обычно сопровождаются соответствующим этногенетическим

процессом), при наличии которых принято говорить о языковом смешении. В

последних случаях с ассимилируемым языком соотносятся разработанные в

языкознании понятия субстрата, суперстрата и несколько реже встречающееся

понятие адстрата. Субстратом принято называть язык-подоснову, элементы

которого растворяются в наслаивающемся языке (например, дравидийский

субстрат для индийских языков, кельтский и др. — для романских,

«азианический» — для армянского). Под суперстратом, напротив, понимается

язык, наслоившийся на какой-либо другой, однако с течением времени

растворившийся в последнем (например, германский язык франков в отношении

французского, романский язык норманнов в отношении английского). В качестве

адстрата квалифицируется ассимилирующийся территориально смежный язык (для

обозначения тесного контакта двух языков с взаимопроникновением структурных

элементов предложен термин «интерстрат»).

Хотя самое понятие языкового субстрата впервые было сформулировано, по-

видимому, еще в 1821 году Бредсфордом, его конкретная разработка прежде

всего связывается с именем итальянского лингвиста Дж. Асколи, положившего

начало рассмотрению роли субстрата в формировании романских языков [137;

160]. Для правильной квалификации элементов смешения при этом необходимо

иметь в виду, что если для этнического субстрата сохраняемые элементы языка-

подосновы являются пережиточными («реликтовыми»), то в составе

наслаивающегося языка-победителя они должны быть охарактеризованы как

благоприобретенные. Воздействие субстрата, нарушающего в той или иной мере

действие внутренних закономерностей развития языка, распространяется на все

стороны языковой структуры. Поэтому, например, наличие определенного

лексического слоя, включающего ономастику и даже топонимику,

становится в этой смысле показательным только при очевидных следах

субстрата в фонологии и грамматике. Поскольку структурные сдвиги,

обусловленные давлением со стороны другой языковой системы, происходят

очень медленно, заданные субстратом импульсы могут находить свою реализацию

спустя очень длительное время имплицитного существования в языке [43,

452—453; 46, 70]. В некоторых случаях с субстратным фактором может быть

связано становление языковых семей. Так, очевидна его роль в трансформации

латинского языка в современные романские. Как результат некоторого

языкового союза, образовавшегося путем наложения языков завоевателей,

говоривших на «протосанскритских» наречиях, на местные языки различного

происхождения, В. Пизани рассматривает индоевропейскую семью в целом [55;

104, 245—254]. Сходные идеи еще большей популярностью пользуются в

уральском языкознании [157]. Однако, несмотря на то обстоятельство, что

гипотезы о воздействии субстрата во многих конкретных случаях дают вполне

удовлетворительное объяснение особенностям исторического развития языков,

как справедливо отмечали еще А. Мейе и О. Есперсен, к ним следует прибегать

с большой осторожностью, так как неизвестность в большинстве случаев

предполагаемого субстратного языка не позволяет верифицировать эти

гипотезы.

Признаки воздействия языкового суперстрата (термин «суперстрат»

предложен В. Вартбургом на конгрессе романистов в Риме в 1932 году [170,

155]) в отличие от субстрата, как правило, исторически

засвидетельствованного, обычно усматриваются в некоторых фактах фонетики,

упрощении грамматической структуры и наличии характерных лексических групп

(ср., например, «военную» терминологию германского происхождения,

обнаруживаемую в романских языках).

Наиболее проблематичным по своей значимости и поэтому наименее

популярным в языкознании является понятие адстрата (термин «адстрат»

впервые употреблен в 1939 году М. Бартоли [95, 59— 66]), соотносящееся с

чуждым языком, элементы которого проникают в поглощающий язык в районах

маргинального контактирования обоих языков и только позднее

распространяются по более обширной языковой территории (ср., например,

белорусско-литовские, польско-литовские, словинско-итальянские и т. п.

взаимоотношения). Существует попытка истолкования адстрата как своего рода

субстрата, продолжающего на определенной территории оказывать воздействие

на язык — победитель44.

Изложенные выше соображения позволяют сделать некоторые более или

менее определенные выводы. Прежде всего образование новых языковых единиц в

результате смешения других может быть с достаточной достоверностью

прослежено только на уровне диалектов, не достигших так называемого

порога интеграции. Под порогом интеграции понимается совокупность языковых

особенностей, препятствующих языковому смешению. Так, например, несмотря на

то, что на определенных территориях русский язык контактирует с такими

родственными языками, как польский или литовский, все же не наблюдается

образования смешанных польско-русских или литовско-русских диалектов. Это

означает, что вышеуказанные родственные языки достигли порога интеграции,

исключающего их смешение.

Многочисленные исследования над языками, находящимися в состоянии

контактирования, убедительно показывают, что образование нового языка в

результате смешения существенно различных языков является фикцией.

Языки определенным образом деформируются под влиянием других языков,

но не перемешиваются. При этом разные уровни языка реагируют по-разному. О

смешении в подлинном смысле слова можно говорить только в области лексики.

В области звуковой системы может наблюдаться усвоение некоторых чуждых

данному языку артикуляций, но отнюдь не перемешивание двух систем. Системы

словоизменительных элементов, как правило, почти никогда не перемешиваются.

Поэтому здесь не может быть речи о смешении. Язык может воспринимать только

отдельные типологические модели. Усвоение типологических моделей характерно

также и для синтаксиса, хотя в этой области может наблюдаться заимствование

некоторых элементов связи, например, союзов. Отдельные словообразовательные

элементы могут заимствоваться. Кроме того, как указывалось выше, иноязычное

влияние может проявляться в характере ударения, значении грамматических

форм, оно может в известной степени направлять языковое развитие и т. д.

В контактирующих языках происходят фактически два процесса — частичное

смешение (в определенных областях) и усвоение типологических моделей. Для

более точного наименования этого явления более подходит термин языковая

интерференция, а не языковое смешение.

Если рассматривать интеграцию языков под этим углом зрения, то

формулировку Н. Я. Марра и И. В. Сталина в одинаковой мере придется

признать односторонней и неправильной. Н. Я. Марр был неправ, когда

объявлял смешение единственным способом образования языковых семей и

языков, поскольку смешение в подлинном смысле этого слова в языках не

происходит, если не принимать во внимание возможности смешения

близкородственных диалектов. Односторонность формулировки, данной И. В.

Сталиным, заключается в том, что победа одного языка над другим, которую

можно рассматривать только как один из важных случаев контактирования,

возводится в данном случае в абсолют и превращается в своего рода закон. В

действительности степень влияния одного языка на другой зависит от

действия самых различных факторов.

Известные трудности представляет объяснение явлений, подмеченных

Иоганном Шмидтом — автором так называемой теории волн. Рассматривая

различные индоевропейские языки, Шмидт пришел к выводу, что географически

ближе расположенные друг к другу языки больше имеют между собой сходства,

чем языки далеко отстоящие [151, 15—16].

Явления языковой аттракции наблюдаются и в других языковых семьях.

Можно предполагать, что специфические материально родственные черты

сходства в двух соседствующих языках возникли еще в тот период, когда они

были близкородственными диалектами, не достигшими порога интеграции.

Наиболее типичной методологической ошибкой, нередко встречающейся в

работах некоторых лингвистов и в особенности археологов, является

отождествление языковой интерференции с этническим или расовым смешением.

При расовом или этническом смешении действительно происходит смешение

различных физических черт, тогда как языковая интерференция, как

указывалось выше, имеет свои специфические особенности.

ТЕМПЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ. ПРОБЛЕМА СКАЧКА

Основоположники сравнительно-исторического языкознания Ф. Бонн, Раск,

А. Шлейхер, а также их последователи, изучавшие языковые изменения,

совершавшиеся на протяжении многих столетий и тысячелетий, никогда не

считали вопрос о темпах развития языка особой проблемой. Они просто были

уверены, что языки изменяются очень медленно. В нашем отечественном

языкознании в период господства так называемого нового учения о языке

широко пропагандировалась теория скачков.

Основоположником тезиса о скачкообразном развитии языков следует

считать Н. Я. Марра, предполагавшего, что развитие человеческого языка как

идеологической надстройки в основном представляет собою историю революций,

разрывавших цепь последовательного развития звуковой речи.

Рассматривая причины различных изменений в языках мира, Н. Я. Марр

заявлял, что источником этих изменений являются «не внешние массовые

переселения, а глубоко идущие революционные сдвиги, которые вытекали из

качественно новых источников материальной жизни, качественно новой техники

и качественно нового социального строя. В результате получилось новое

мышление, а с ним новая идеология в построении речи и, естественно, новое в

технике» [40, т. 1, 241; т. 4, 61].

По словам Н. Я. Марра, нет культур изолированных и расовых, так же

нет, как нет расовых языков: «есть система культур, как есть различные

системы языков, сменявшие друг друга со сменой хозяйственных форм и

общественности с таким разрывом со старыми формами, что новые типы не

походят на старые так же, как курица не похожа на яйцо, из которого она

вылупилась» [40, 241].

Резкой критике эта теория была подвергнута И. В. Сталиным во время

языковедческой дискуссии 1950 года. Сталин отмечал, что марксизм не

признает внезапных взрывов в развитии языка, внезапной смерти существующего

языка и внезапного построения нового языка [70, 56]. Марксизм считает, что

переход языка от старого качества к новому происходит не путем взрыва, не

путем уничтожения существующего языка и создания нового, а путем

постепенного накопления элементов нового качества, следовательно, путем

постепенного отмирания элементов старого качества [70, 57-58].

Теория внезапных скачков и взрывов, составлявшая одно из важнейших

теоретических постулатов нового учения о языке, была справедливо

подвергнута критике во время языковедческой дискуссии 1950 года,

проходившей на страницах газеты «Правда».

Внезапный скачок и взрыв существующей языковой системы в корне

противоречит сущности языка как средства общения. Внезапное коренное

изменение неизбежно привело бы любой язык в состояние полной

коммуникативной непригодности.

Внезапные скачки в развитии языка невозможны еще и по другой причине.

Язык изменяется неравномерно. Одни его составные элементы могут измениться,

тогда как другие его элементы могут сохраняться в течение длительного

времени, иногда на протяжении целых столетий. Неравномерность изменений

наблюдается даже в пределах одного языкового уровня, скажем,

фонологического уровня. Если сравнить фонологические системы прибалтийско-

финских и пермских языков, то можно установить, что система гласных фонем в

прибалтийско-финских языках более архаична, тогда как система согласных

фонем подверглась очень сильным изменениям. Как раз наоборот обстоит дело в

пермских языках. В этих языках система согласных фонем более архаична и в

то же время система гласных фонем очень сильно изменилась. Между

изменениями, совершающимися в разных сферах языка, вообще может не быть

какой-либо взаимозависимости. Так, например, консонантизм и вокализм в

скандинавских языках архаичнее консонантизма немецкого языка, однако

древняя падежная и глагольная системы разрушились в скандинавских языках в

гораздо большей степени.

Осуществление языковых изменений путем медленной эволюции является

наиболее типичным. Теория скачков в развитии языка возникла в результате

механического перенесения теории скачков, применимой к различным химическим

процессами т. п., — к истории развития общества, разделенного на враждебные

классы.

Принципиальное отрицание теории скачков и взрывов в развитии языка,

однако, не должно вести к выводу о том, что развитие языка совершается

всегда в плане очень медленной и постепенной эволюции. В истории языков

наблюдаются периоды относительно более интенсивно происходящих изменений,

когда в определенный промежуток времени происходит в языке гораздо больше

различных изменений, чем в предыдущие периоды.

Известный французский исследователь новогреческого языка А. Мирамбель

замечает по этому поводу следующее: «Основные изменения, придавшие

греческому языку послеклассического периода его специфическую форму,

осуществились в период времени, начиная с образования общегреческого языка,

т. е. с эллинистической эпохи до половины Средневековия, однако, несмотря

на значительные хронологические периоды, разделяющие различные факты, в

период времени с I в. д. н. э. до конца III в. произошли наиболее

многочисленные изменения».45

Если рассматривать историю французского языка, то нетрудно заметить,

что наиболее существенные качественные изменения в системе языка произошли

в период с II по VIII в. В числе этих радикальных изменений можно отметить

следующее:

1) В области вокализма в течение VI, VII и VIII вв. большинство гласных

переходит в дифтонги.46

2) Состав согласных пополнился к VIII в. двумя аффрикатами ts и C. После VI

в. на территории Галии d', возникшее из согласного g, перед гласными е,

i, a переходит в аффрикату G. В VII в. на территории Франкского

государства интервокальный согласный d стал звучать как межзубный р ((),

конечный t после гласного — как межзубный t (().

Таким образом, к IX в. н. э. состав гласных и согласных народной

латыни настолько изменился, что можно уже говорить о качественно новом

составе гласных и согласных французского языка.

3) В народной латыни к VII в. сохранились только два падежа: именительный и

винительный, который при помощи предлогов стал выполнять функции всех

других падежей. Эти явления по существу означали полную перестройку

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85