Общее языкознание - учебник

индивидуальное. Например, А. С. Чикобава, предварительно оговорив, что он

собирается противопоставлять общее и индивидуальное, на деле

противопоставляет лишь «речевые процессы», в которых «проявляется язык», и

собственно язык как социальное явление [84, 25]1.

При подобном понимании довольно значительный круг проблем остается

вообще вне рассмотрения. Остановимся на одной, едва ли не важнейшей: это

проблема структуры и функционирования языковой способности. Существуют

психологические концепции, отрицающие вообще существование у человека

специфического психофизиологического механизма, формирующегося у каждого

носителя языка на основе определенных неврофизиологических предпосылок и

под влиянием речевого общения. Согласно взгляду, отстаиваемому в

современной науке, в частности, Б. Ф. Скиннером [139], специфика речевой

деятельности (или, вернее, речевого поведения, verbal behavior) человека

обусловливается исключительно организацией внешних проявлений речевого

поведения, условно-рефлекторным объединением реакций организма на речевые

стимулы. А это значит, что такой специфики нет, ибо различие речевого

поведения человека и близких к нему видов поведения у животных чисто

количественное, но ничуть не качественное.

Однако мы вполне допускаем, что подобный специфический

психофизиологический механизм существует; тогда ясно, что он, с одной

стороны, никак не сводим к простой «реализации» абстрактной системы языка и

не является сугубо индивидуальным, ибо формирование его, не говоря уже о

функционировании, предполагает влияние общества; с другой стороны, он

отнюдь не тождествен этой абстрактной системе языка — нельзя

представлять себе этот механизм (который мы в дальнейшем будем называть

языковой способностью) как своего рода грамматику, перенесенную в мозг.

Языковая способность безусловно имеет известную специфическую организацию,

которая должна быть исследована, но которая при установившемся размежевании

оказалась вне поля интересов как лингвистики, так (в основном) и

психологии.

Такое положение вещей одно время вполне устраивало обе науки. Однако в

последние десятилетия неизмеримо возросло число и значимость проблем, для

решения которых столь решительное противопоставление языка и речи,

лингвистики и психологии оказалось тормозом. Укажем только на некоторые из

них. Это, например, проблемы, связанные с оптимизацией методики обучения

родному языку и особенно — иностранному. Оказалось, что методика,

опирающаяся на «абстрактно-объективистское» понимание языка (с ним

соотносится «переводно-грамматический» метод), мало себя оправдывает; столь

же мало действенна методика, игнорирующая структуру изучаемого предмета

(языка) и ограничивающаяся ориентацией на общепсихологические

закономерности усвоения («прямой» метод) [3]. Потребовалась разработка

новой методики, опирающейся на знание закономерностей организации и

функционирования языковой способности. Более того, была поставлена задача

активного формирования языковой способности в нужном нам направлении.

Достаточным для этого знанием мы, однако, еще не обладаем. Тем более не

обладаем мы знанием, достаточным для моделирования языковой способности

человека при помощи современной техники, в частности электронно-

вычислительных машин; между тем существует целый ряд технических проблем

(прежде всего касающихся ввода информации в машину), решение которых

предполагает такое моделирование. Можно назвать и еще ряд новых задач,

аналогичных указанным выше.

Все это вызвало появление новых научных направлений, стремящихся

обеспечить комплексный подход к исследованию речевой деятельности (речевого

поведения) и, прежде всего, вскрыть, опираясь как на лингвистические, так и

на психофизиологические данные, пути формирования, особенности организации

и закономерности функционирования языковой способности.

Комплексные исследования осуществляются под флагом различных наук —

психологии, физиологии, лингвистики и т. д., вплоть до философии, с одной

стороны, и медицины — с другой. В последние годы наметилась тенденция к

консолидации работ в области психофизиологических механизмов речи и ее

восприятия под маркой «психолингвистических». Нам уже приходилось отмечать

неудачность этого термина, вызывающего, в частности, ненужные ассоциации с

американской психолингвистикой, однако он оказался пока наиболее подходящим

[51; 72]. Встречая этот термин применительно к исследованиям, ведущимся в

СССР, читатель должен иметь в виду частично отмеченную ниже специфику

советской науки — прежде всего в плане различного понимания сущности и

специфики психики человека.

Работы такого рода появились после второй мировой войны почти во всех

крупнейших «научных державах» мира. В СССР это выразилось прежде всего в

углубленном исследовании афазий, переросшем в так называемую

«нейролингвистику»; систематическое исследование нормального речевого

поведения началось у нас позже — в 60-х гг. В США это была так называемая

«психолингвистика», в Японии — направление «языкового существования» (гэнго

сэйкацу), в Англии — функциональная лингвистика школы Фёрса, частично

восходящая к взглядам Б. Малиновского, и т. д. Мы не будем давать здесь

детальной характеристики всех этих работ и направлений, ограничившись

ссылкой на существующую литературу2. Остановимся лишь на наиболее

существенном из них — на американской психолингвистике.

Считается, что психолингвистика возникла в 1954 году в результате

специально собравшегося в г. Блумингтоне (США) междисциплинарного семинара,

в котором приняли участие крупнейшие психологи и лингвисты Соединенных

Штатов. Участники семинара выработали общую теоретическую платформу,

сформулировали важнейшие определения и наметили направление основных

исследований на ближайшее время. Все эти материалы были изданы в виде

коллективной монографии под общим названием «Психолингвистика» [137].

Вдохновителем этой работы и ее основным автором был видный психолог Ч.

Осгуд. Американская психолингвистика опирается на три основных научных

направления — это: а) дескриптивная лингвистика; б) бихевиористская

психология, т. е. такая психология, которая стремится свести теоретическую

модель поведения человека к системе стимулов и вызванных ими реакций; в)

математическая теория связи, или теория информации. Первый из этих

источников психолингвистики за истекшее время претерпел значительные

изменения: сейчас многие психолингвисты исходят не из дескриптивного, а из

трансформационного понимания языка. Второй выступал и продолжает выступать

в психолингвистике главным образом в виде «трехуровневой модели поведения»,

разработанной Осгудом. Эта модель стремится примирить традиционные

бихевиористские идеи о речевом поведении как сочетании стимулов с реакциями

и экспериментальные данные, требующие введения в такую модель

промежуточного опосредствующего механизма — того, что мы назвали выше

языковой способностью. Однако следует иметь в виду, что для Осгуда,

как и для большинства психолингвистов, этот механизм есть лишь

аппарат, улучшающий пассивное приспособление организма к среде.

Важнейшими вехами развития американской психолингвистики после 1954

года были 1957 год — год выхода известной монографии Осгуда (в соавторстве

с двумя его учениками) «Измерение значения» [134], 1961 год, когда один из

участников первого психолингвистического семинара лингвист Сол Сапорта

издал хрестоматию важнейших психолингвистических работ [136], и 1965,

особенно богатый важными изданиями, касающимися психолингвистических

вопросов [101; 146]. В настоящее время в США существует специальный журнал,

почти наполовину занятый психолингвистическими публикациями, — «Journal of

Verbal Learning and Verbal Behavior».

Что касается советской науки, то в ней еще в 20—30 гг. существовали

тенденции к комплексному подходу в исследовании речи. Назовем, в частности,

петербургскую школу русской лингвистики — учеников И. А. Бодуэна де

Куртенэ, в частности — Л. В. Щербу, Е. Д. Поливанова, Л. П. Якубинского, С.

И. Бернштейна и др. [34]. Но особенно существенное значение для дальнейшего

формирования «психолингвистического» понимания речи имели, во-первых,

психологические работы Л. С. Выготского, особенно его впервые

опубликованная в 1934 г. монография «Мышление и речь» (см. [15, 38]), во-

вторых, ведшиеся независимо от них физиологические исследования Н. А.

Бернштейна [4], оказавшие огромное влияние на наши современные

представления о механизмах деятельности вообще, а не только речевой.

Важнейшими особенностями концепции Выготского и его школы являются

следующие: во-первых, это идея опосредствованного характера человеческой

психики. Именно то, что человеческая психика, по Выготскому,

опосредствована употреблением орудий и особенно знаков, является ее

основным качественным отличием от психики животных. Частным случаем знаков

являются языковые знаки: таким образом, язык выступает не как простая

количественная «прибавка» к психике, а как ее конституирующий элемент.

Поэтому можно говорить о сознании человека как о языковом сознании par

exellence. Во-вторых, это идея деятельности. В отличие от большинства

других направлений, школа Выготского исходит из представления об активном

характере деятельности, которая протекает не в порядке пассивного

приспособления организма к окружающей среде, а как процесс «опережающего

отражения» (И. П. Павлов). Именно эта специфически человеческая

способность, опираясь на общественный опыт, закрепленный в орудиях и

знаках, заранее планировать своеповедение, активно регулируя окружающую

действительность, и воздействовать на нее (в отличие от животного, которое,

будучи в состоянии использовать лишь собственный опыт, всегда находится в

отношениях пассивного приспособления к действительности и не способно

планировать свое поведение) и обусловливает ту важнейшую с философской

точки зрения особенность человеческой деятельности, которую Маркс обозначил

как «практическое созидание предметного мира» [49, 566] и неоднократно

подчеркивал в своих трудах.

Та же идея «опережающего отражения» действительности лежит в основе

физиологической концепции Н. А. Бернштейна, который видит специфику

человеческой деятельности в способности человека руководиться в своем

поведении «моделью будущего».

В настоящее время экспериментальные и теоретические исследования

психофизиологических механизмов речи ведутся в СССР в различных

направлениях. Наиболее разработан к настоящему времени вопрос о порождении

и восприятии фонетической стороны речи. В этой области советская наука

располагает такими фундаментальными работами, как книга Н. И. Жинкина

«Механизмы речи» и коллективная монография под редакцией Л. А. Чистович и

В. А. Кожевникова «Речь. Артикуляция и восприятие». Значительно меньше нам

известно о механизмах грамматической и особенно семантической стороны речи.

Соображения на этот счет, как правило, основываются не на экспериментальных

данных, а на тех или иных априорных предпосылках.

В дальнейшем, давая характеристику современному состоянию наших знаний

о психофизиологических механизмах речевой деятельности, мы будем опираться

прежде всего на то направление в психологии и физиологии высшей нервной

деятельности, которое восходит к идеям Л. С. Выготского и Н. А. Бернштейна.

Не излагая всех экспериментальных работ, связанных с тем или иным вопросом,

мы будем останавливаться лишь на наиболее значительных из них.

Прежде чем перейти к непосредственному изложению, необходимо выяснить

еще один вопрос. Речь идет о том, насколько излагаемые далее модели (к

сожалению, на современной стадии исследований мы не можем еще говорить об

одной модели, охватывающей все компоненты речевого механизма) отражают

реальное устройство и функционирование человеческого организма. Этот вопрос

возникает в связи с тем, что: а) в настоящее время значительная часть

моделей, как уже упоминалось, опирается на материал, полученный различными

косвенными путями, в частности путем анализа готового текста; так, модель

семантического синтеза, разрабатываемая в последние годы И. А. Мельчуком,

безусловно отражает закономерности речевой деятельности носителя языка, но

строится на собственно языковом материале и предназначается в основном для

специфических целей, связанных с МП; б) даже и те модели, в основе которых

лежит непосредственное экспериментальное исследование речевой деятельности,

отражают далеко не все детали моделируемого механизма. Например, говоря

далее об уровневом строении языковой способности, мы полностью

игнорируем физиологические закономерности, так сказать, низших рангов,

обеспечивающие такое строение.

Излагаемые нами модели будут отбираться соответственно их значимости

для лингвиста, а точнее — соответственно их «объяснительной силе» при

интерпретации тех или иных собственно лингвистических явлений и

закономерностей (или, что для нас в данном случае безразлично, явлений и

закономерностей, наблюдаемых нами в процессах функционирования языка в

обществе и в процессах усвоения родного или иностранного языка). Так,

например, для нас не представляют в данной работе интереса все

физиологические тонкости, связанные с процессом восприятия речи; однако те

моменты в модели восприятия речи, которые связаны с введением в эту модель

исконно лингвистических понятий (слово, слог, фонема), будут освещены более

подробно, как и моменты, обусловливающие особенности восприятия,

релевантные при обучении иностранному языку.

Следует, таким образом, всюду иметь в виду, что мы отнюдь не

претендуем на сколько-нибудь полное описание устройства и функционирования

речевых механизмов, но берем в них лишь то, что существенно с точки зрения

лингвиста.

ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ РЕЧИ. ПАТОЛОГИЯ РЕЧИ

В современной физиологии еще довольно сильна тенденция представлять

всякую речевую деятельность как реализацию одних и тех же физиологических

механизмов. Между тем на самом деле речевая деятельность может

обеспечиваться разными, принципиально различными механизмами; это зависит

от конкретного содержания и целенаправленности того или иного речевого

акта.

Порождение или восприятие речи может протекать по законам простейшей

рефлекторной деятельности, а речевые стимулы могут быть первосигнальными

раздражителями. Например, для бегуна на старте слово марш как раз является

первосигнальным раздражителем: спортсмену не нужно понимать это слово, оно

воздействует на него самим фактом своего появления. Сходна с описанной в

физиологическом смысле ситуация, когда мы, услышав свое имя, кем-то громко

названное, автоматически оборачиваемся, и т. д. Элементарные вербальные

реакции (типа Привет! — Привет!), по-видимому, осуществляются также по

сходному принципу.

Однако такого рода ситуации не типичны для речевой деятельности.

Гораздо более часты случаи, когда при порождении и восприятии речи мы

оперируем словами, как «сигналами сигналов» (И. П. Павлов), т. е.

производим бессознательный (или сознательный) выбор и отождествление этих

слов на основе их значения.

Однако физиологическая основа речевой деятельности не исчерпывается и

этим. Независимо от того, говорим ли мы о «первосигнальных» или

«второсигнальных» раздражителях, в обоих случаях мы остаемся на уровне

условнорефлекторных процессов. При таком понимании любая константная

последовательность звуков или слов представляет собой с физиологической

точки зрения «динамический стереотип», а речевая деятельность в целом —

сложную систему таких стереотипов. С другой стороны, для каждого речевого

раздражителя постулируется физиологический коррелят, локализующийся в

определенной точке коры больших полушарий головного мозга человека:

объединение таких раздражителей осуществляется путем установления более или

менее постоянных связей между их мозговыми локализациями. Точно так же

определенным психическим функциям, связанным с речевой деятельностью

(таким, как понимание слов, понимание фраз, спонтанное называние предметов,

речь фразами), приводится в соответствие определенный четко локализованный

участок коры больших полушарий головного мозга.

Как показывают многочисленные исследования последних десятилетий,

осуществленные как физиологами (П. К. Анохин, Н. А. Бернштейн), так и

психологами (А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьев, Д. Н. Узнадзе, в США — Дж.

Миллер), такого понимания физиологической основы речевой деятельности

недостаточно для ее интерпретации.

Более ста лет назад (1861) П. Брокб открыл, что при поражении

определенного участка коры головного мозга (задняя треть нижней лобной

извилины левого полушария) у больных появляются нарушения речевой

артикуляции (произношения). Брока сделал из этого вывод, что этот участок

есть «центр моторных образов слов», которые локализуются именно в этой

области мозга. Несколько позже (1874) К. Вернике, описав случай нарушения

понимания речи при поражении задней трети верхней височной извилины левого

полушария, заключил, что в этом участке коры локализуются «сенсорные образы

слов». Эти исследования породили целый ряд аналогичных работ, в результате

которых все мыслимые психические функции, связанные с речью, были

«распределены» между определенными участками коры, причем эта локализация

понималась весьма упрощенно. Как писал в те годы один из физиологов (Т.

Мейнерт), «каждое впечатление находит новую, еще не занятую клетку...

Впечатления... находят своих носителей, в которых они навсегда сохраняются

друг подле друга».

Такое упрощенное представление о физиологических механизмах речевой (и

вообще психической) деятельности уже в те годы критиковалось X. Джексоном,

выдвинувшим идею «вертикальной» организации психических функций. По

Джексону (эти его взгляды сейчас являются общераспространенными), каждая

функция, осуществляемая нервной системой, обеспечивается не

ограниченной группой клеток, а сложной иерархией уровней физиологической

организации нервной системы. Иными словами, чтобы человек произнес слово,

мало активизировать «ответственную» за это (по старым представлениям)

группу клеток коры больших полушарий мозга: в порождении этого слова

участвуют различные по природе, структуре и «глубинности» мозговые

механизмы, причем эти механизмы будут различаться в зависимости от того,

произносится ли слово, например, произвольно или автоматически.

Такая точка зрения получила развитие в работах советского физиолога П.

К. Анохина, которому принадлежит разработка понятия «функциональная

система». Согласно этому понятию, сложные формы психической деятельности

обеспечиваются специфическим физиологическим механизмом, представляющим

собой сложное взаимодействие звеньев, расположенных на различных уровнях

нервной системы, причем при тождестве решаемой задачи номенклатура

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85