Общее языкознание - учебник

Encyclopedia of United Science». Chicago, 1938, v. I, №2.

86. Сh. W. Morris. Signification and significance. Cambridge (Mass.), 1964.

87. Сh. W. Morris. Signs, language and behaviour. N. Y., 1946.

88. С. К. Ogden, I. A. Richards. The meaning of meaning. London, 1923.

89. Сh. S. Pierce. Collected Papers. Cambridge (Harvard University), 1931.

90. L. Prietо. Massages et signaux. Paris, 1964.

91. W. Qnine. From a logical point of view. Cambridge (Mass.), 1953.

92. В. Russel. Human knowledge. Its scope and limit. London, 1948.

93. W. Schmidt. Lexikalische und actuelle Bedeutung. Berlin, 1963.

94. A. Sechehaye. Ch. Bally, H. Freis. Pour l'arbitraire du signe. «Acta

Linguistica», 1940, v. 2, №2,

95. H. Spang-Hanssen. Recent theories on nature of language sign. — TCLC,

1954, v. 9.

96. J. Trier. Der deutsche Wortschatz im Sinnbezirk des Verstandes.

Heidelberg, 1931.

97. S. Ullmann. Semantics. An introduction into the science of meaning.

Oxford, 1962.

98. S. Ullmann. The principles of semantics. Glasgow, 1957.

99. W. W. Urban. Language and reality. London, 1939.

100. L. Weisgerber. Die Bedeutungslehre — ein Irrweg der

Sprachwissenschaft? «Germanisch-Romanische Monatsschrift», 1927, Bd. XVI.

101. L. Weisgerber. Das Gesetz der Sprache als Grundlage des Sprachstudium.

Heidelberg, 1951.

102. L. Weisgerber. Von den Krдften der deutschen Sprache, Bd. I — IV.

Dьsseldorf, 1951—1954.

103. L. Wittgenstein. Tractatus Logico-philosophicus. London — N. Y., 1922

104. Zeichen und System der Sprache. Berlin. Bd. I, 1961; Bd. II, 1962; Bd.

III, 1966.

ЯЗЫК В СОПОСТАВЛНИИ СО ЗНАКОВЫМИ СИСТЕМАМИ

ИНЫХ ТИПОВ

Определение языка как средства коммуникации, представляющего собой

систему знаков, которое после Соссюра стало общепринятым среди лингвистов,

не дает критерия, по которому можно было бы отличить язык от других

семиотических систем. Напротив, оно подразумевает, что любая

коммуникативная система знаков может называться «языком», так что

приведенное выше определение относится, собственно, ко всякой семиотической

системе. В то же время Соссюр был первым из лингвистов, кто провозгласил

необходимость создания семиологии — общей науки, изучающей знаковые

системы. Здесь наблюдается определенное противоречие, на которое обратил

внимание Ж. Мунен [64]: если всякая система знаков является «языком» и если

лингвистика — это наука о языке, то, по определению, семиология не может

существовать как отдельная наука; в то же время, в силу того, что

человеческие языки представляют собой лишь специальный вид знаковых систем

(важнейший из этих систем, как пишет Соссюр), человеческие языки должны

изучаться отдельно от других семиотических систем и наряду с методами,

определяемыми свойствами, общими для языка и других систем знаков,

использоваться методы, определяемые специфическими свойствами языка.

Очевидно, что определение специфических признаков языка, отличающих

его от других объектов того же рода, и, соответственно, положительное или

отрицательное решение вопроса о принадлежности той или иной знаковой

системы к типу «язык» зависит от того, какое именно содержание a priori

вкладывается в это понятие. Так, например, возможность отнести к типу

«язык» коммуникативные системы животных, естественно, непосредственно

зависит от того, отождествляется ли по определению понятие «язык» с

понятием «коммуникация» или, опять же по определению, содержание этого

понятия ограничивается отношением к специфически человеческим формам

общения [46, 7; 70, 50]. С другой стороны, согласившись, например, считать

достаточным определение языка, предложенное логиками Карнаповской школы,

«язык — это система знаков и правил их употребления»18, мы должны будем

считать языком различные системы математической логики и другие системы,

удовлетворяющие этому определению; и обратно, заранее отнеся математическую

символику к типу «язык», мы обязаны удовлетвориться приведенным выше общим

определением, исключив из характеристики языка более специфические признаки

его структурной организации.

В этом случае вопрос об определении «differentia specifica» языка,

отграничивающем его от других объектов, принадлежащих к тому же «genus

proximum» (т. е. к классу семиотических систем), очевидно, превращается в

чисто терминологическую проблему.

Можно, однако, поставить вопрос иначе — так, как это делает в

цитированной выше работе А. Шафф [70, 51]: соответствует ли расширение либо

сужение содержательного объема понятия «язык» действительному положению

вещей, являются ли различия между орудиями коммуникации, которые, как

говорит Мартине, «мы хотели бы назвать языками» [59, 20], и другими

сопоставимыми с ними объектами действительно настолько существенными, что

было бы уместно и терминологическое разграничение соответствующих понятий,

либо, напротив, этими различиями следует пренебречь для того, чтобы

называть существенно сходные объекты одним и тем же названием?

При такой постановке вопроса возникает задача определения критерия

существенности тех или иных признаков семиотических систем. Без этого

критерия определение специфики языка может превратиться в простое

перечисление более или менее случайных признаков, замеченных в процессе

наблюдения над тем, что по традиции считалось предметом лингвистики.

Поскольку любой знак представляет собой структуру, образованную из

означающего и означаемого (соответственно, в каждом коде может различаться

план выражения и план содержания), в основу классификации знаков могут быть

положены признаки, характеризующие их 1) со стороны выражения, 2) со

стороны содержания и 3) с точки зрения типа отношения между сущностями этих

двух планов.

ФИЗИЧЕСКАЯ ПРИРОДА СИГНАЛОВ

Субстанциональная характеристика плана выражения имеет в виду

физическую природу передаваемых сигналов19, т. е. признак, характеризующий

сам канал информации20. Если отвлечься от возможности существования таких

особых способов человеческого общения, которые не связаны с пятью

органами чувств21 (ср. возникший в последнее время интерес к проблеме

телепатического общения), можно констатировать, что принципиально возможно

разделение знаков на пять типов в зависимости от способа их восприятие при

помощи слуха, зрения, осязания (ср. Брайлевский алфавит для слепых),

обоняния (типичным знаком этого рода, используемым в человеческом обществе,

является запах этилмеркаптана, который употребляется в шахтах в качестве

предостерегающего сигнала для шахтеров; ср. семиотическую интерпретацию

некоторых других примеров использования запахов в [11; 73]), вкуса

(возможность использования в человеческом обществе вкусовых сигналов

является скорее теоретической, чем практической; ср., впрочем, не вполне

бесспорные примеры в [11]). Знаки двух наиболее важных для человека типов,

слуховые и зрительные22, могут быть подвергнуты дальнейшей классификации в

зависимости от способа производства знаков. Так, некоторые исследователи

выделяют вокально-слуховые и инструментально-слуховые знаки, а также (среди

зрительных, а иногда и среди слуховых) — преходящие, т. е. исчезающие сразу

же после возникновения, и продолжительные знаки, которые, возникнув,

сохраняются определенное время (см. [62], откуда мы заимствуем некоторые

примеры).

К преходящим зрительным знакам относятся разного рода жесты и мимика у

людей и животных (например, экспрессивное использование движения в танце

или жесты, ориентирующие в пространстве, как указание пальцем у человека).

Жесты могут образовать систему мимической речи (ср. определенные виды

общения глухонемых, с одной стороны, и развитую семиотическую систему танца

у пчел — с другой).

Продолжительными зрительными знаками являются, например, следы на

земле, дорожные указатели, стрелки, а также различные знаки, указывающие на

принадлежность к определенной социальной группе (гербы, военные знаки

отличия и т. п.). К этой же категории относятся и произведения

изобразительного искусства — скульптуры, живописи и графики. Систему

продолжительных оптических знаков образует и письмо, первоначально

основанное на изображении обозначаемых предметов, а затем прошедшее длинный

путь развития в сторону все большего сближения со звуковым языком.

Важнейшее средство человеческого общения — звуковой язык, а также

некоторые коммуникативные системы животных (например, система криков у

гиббонов или достигающие довольно высокой ступени развития системы звуковых

сигналов, связанных с инстинктом продолжения рода у некоторых пород птиц),

использующие знаки, производимые при помощи голосового аппарата существа,

посылающего сигналы, относятся к системам вокально-слуховых знаков.

Инструментально-слуховые знаки используются, естественно, только в

человеческом обществе. Сюда относятся, например, военные сигналы разных

народов и эпох производимые при помощи бубнов и труб. Возможность передачи

сигналов этого рода на большие расстояния используется в так называемом

«языке барабанов» некоторыми племенами Центральной и Западной Африки,

Центральной и Южной Америки, Полинезии и Ассама (см. подробнее [11]. Там же

ссылки на специальную литературу). Чрезвычайно сложным и развитым кодом

инструментально-слуховых знаков является музыка.

Слуховой характер знаков до сравнительно недавнего времени был связан

с быстрым затуханием соответствующих сигналов. С изобретением граммзаписи и

магнитофонов появилось средство длительного хранения информации,

передаваемой с помощью вокально-слуховых знаков.

Очевидно, что определение самого канала информации не является

достаточной характеристикой того или иного кода, так как, во-первых,

сигналы, имеющие одну и туже физическую природу, могут образовать заведомо

различные знаковые совокупности (ср., например, музыку и звуковой

человеческий язык) и, во-вторых, одна и та же знаковая система может

манифестироваться при помощи сигналов различной физической природы (ср.,

например, устную и письменную разновидность системы, называемой «русским

языком», или системы, лежащие в основе текста, закодированного при помощи

точек, тире и пробелов, и текста, закодированного при помощи звуковой

разновидности азбуки Морзе, т. е. такие системы, полная изоморфность

которых не подлежит никакому сомнению).

Исследователи по-разному интерпретируют эту возможность. В

глоссематике принято считать различные субстанции выражения равноправными

средствами реализации одной и той же формы выражения, вполне безразличными

для этой последней — ср., например, замечания Ульдаля: «Язык, «la langue» в

отличие от «la parole» есть нечто отличное от той субстанции, в которой он

манифестируется, абстрактная система, не определяемая субстанцией, но,

напротив, формирующая субстанцию и определяющая ее как таковую... Только

различение формы и субстанции способно объяснить возможность существования

в одно и то же время речи и письма как выражения одного и того же языка.

Если бы какая-либо из этих двух субстанций — воздушный поток или поток

чернил, была бы неотъемлемой частью самого языка, было бы невозможно

переходить от одной субстанции к другой, не изменив языка» [77, 147].

Многие авторы, однако, склонны считать лишь одну субстанцию выражения

(для языка — звуковую) основной, первичной, в то время как другие

субстанции (для языка, в частности, графическую) — вторичными,

производными, «паразитарными» [14, 460—461; 15, 370; 47 и др.]. Иногда

говорят о различных разновидностях одного и того же кода, реализованных при

помощи различных каналов информации, как о его субкодах, среди которых

один, наиболее часто употребляемый, является главным субкодом. Так,

различаются пять различных субкодов языка: 1) зрительный преходящий субкод

— мимическая речь глухонемых, 2) зрительный продолжительный субкод —

письмо, 3) главный, вокально-слуховой субкод — устный язык, 4)

инструментально-слуховой субкод — язык бубнов, 5) тактильный субкод —

алфавит Брайля для слепых [62, 13].

Как кажется, следует согласиться с Й. Вахком, обратившим внимание на

принципиальное различие между письмом и фонетической транскрипцией: если

траксрибированный текст представляет собой не знак внешнего мира, но знак

знака внешнего мира, т. е. знак второго порядка, то письменный текст

является знаком первого порядка, непосредственно соотносимым с обозначаемой

действительностью (хотя исторически, будучи quasi-транскрипцией, это был

знак второго порядка) [6; 78].

Из этого различия вытекает неправомерность отождествления отношения

между нотами и звуками как двумя переменными, в которых проявляется

музыкальная форма, с отношением между графической и звуковой субстанциями,

в которых проявляется языковая форма — отождествления, из которого исходят,

например, Р. Якобсон и М. Халле, полемизируя с глоссематической концепцией

отношения между «формой» и «субстанцией» [28, 244]. Мнение о том, что «для

музыки письменность остается вспомогательным средством, долговременной

памятью», в то время как «в большинстве жанров литературы письменная форма

совершенно оттеснила устную, с очевидными последствиями этого процесса»

[12, 34] представляется поэтому вполне справедливым23.

Можно, очевидно, констатировать, что в то время как определенная

субстанция выражения оказывается существенным признаком для отнесения

некоторых семиотических систем к тому или иному типу (ср. системы,

называемые «живопись», «музыка», «хореография» и т. п.), для других систем

физическая природа сигналов является несущественной.

Впрочем, именно сама эта способность «трансмутироваться из одного

набора знаков в другой»24 может служить одной из типологических

характеристик естественного человеческого языка.

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ КЛАССИФИКАЦИИ ЗНАКОВ

Признаки, характеризующие знаки с точки зрения содержания передаваемых

сообщений, лежат в основе существующих функциональных классификаций знаков.

Большинство из них восходит к классификации, предложенной австрийским

психологом К. Бюлером, который выделял — в зависимости от того, какой из

трех основных элементов коммуникации (отправитель, адресат или сам предмет

сообщения) находится на первом плане — три категории знаков: «симптомы», т.

е. знаки, имеющие экспрессивную функцию и выражающие «внутреннюю сущность

посылающего», «сигналы», т. е. знаки, имеющие апеллятивную функцию «в силу

своего обращения к слушающему, внешнее и внутреннее поведение которого ими

направляется», и, наконец, «символы», т. е. знаки, имеющие репрезентативную

функцию «в силу своей ориентации на предметы и материальное содержание» [4,

26].

Модификацией бюлеровской модели является классификация знаков,

предложенная польским языковедом Тадеушем Милевским [62, 13 и сл.], который

различает два основных типа знаков: «симптомы» и «сигналы», а среди этих

последних — семантичныеобращения» (asemantyczne apele) и «семантические

сигналы»25. Различие между «асемантичными обращениями» и «семантическими

сигналами» состоит в различном отношении к действительности: если

«семантические сигналы» отсылают адресата к некоторому явлению окружающего

мира и имеют индивидуальный, объективный характер, то «асемантичные

обращения» не относятся к явлениям внешнего мира, а имеют целью

определенным образом воздействовать на душевное состояние и поведение

адресата. Типичными кодами такого рода являются, например, классическая и

романтическая музыка ХVIII и XIX вв., основная функция которой состоит в

эмоциональном воздействии на слушателей, танец, а в области

изобразительного искусства — орнаментальная и абстрактная живопись XX в.

С теорией Бюлера связана и модель Э. Кошмидера [53—56], который в

поисках столь же объективной основы исследования плана содержания отдельных

языков, какую представляет для фонологии общая фонетика, предложил в

качестве универсальной характеристики ноэтического поля языка схему,

определяющую это ноэтическое пространство в терминах трех измерений:

логического, онтологического и психологического.

Первое измерение, которое Кошмидер называет «логическим измерением

номинации» («die logische Dimension der Nennung»), связано с обозначением

понятий; операция называния имеет отношение к вопросу «как называется?», но

не к вопросам типа «правда ли, что...?» («ist es wahr, daЯ...?»).

Второе измерение, которое Кошмидер называет «die ontologische

Dimension der Verzeitung», предполагает соотнесение с действительностью, в

частности наличие или отсутствие прикрепленности к некоторому данному

пункту времени и пространства; в рамках этого измерения различаются

высказывания, истинные, так сказать, для «hic et nunc», и высказывания

вневременного характера (типа люди смертны или квадрат гипотенузы равен

сумме квадратов катетов).

Наконец, в рамках третьего измерения —«die psychologische Dimension

der Leistung» — различаются, в соответствии с бюлеровской моделью, три

основных элемента языковой коммуникации: а) выражение (то, что связано с

самим посылающим, говорящим), б) побуждение (обращение) (то, что

ориентировано на воспринимающего) и в) сообщение (ориентирующееся на нечто

внешнее по отношению к участникам акта коммуникации).

Следует, очевидно, согласиться с Кошмидером в том, что очерченное

пространство доступно любому, даже самому примитивному человеческому языку.

Вместе с тем нельзя не заметить, что некоторые области этого пространства

принципиально чужды другим семиотическим системам, в частности, таким

полярным типам, как известные коммуникативные системы животных, с одной

стороны, и символическая логика — с другой. Так, коммуникативные системы

животных ограничиваются сферами 2а, За и 3б (не случайно животные

сравнительно легко могут научиться понимать знаки человеческого языка,

связанные с этими сферами), в то время как языку математической логики,

ограничивающемуся сферами 1, 2б26 и 3в, напротив, принципиально недоступны

сферы 2а, За и 3б. Любопытно, что именно области, отделяющие естественный

человеческий язык от коммуникативных систем животных, объединяют его с

искусственными системами типа символической логики, что, конечно, далеко не

случайно.

Следует заметить, что лишь для некоторых знаковых систем

принадлежность к тому или иному типу определяется характером

предусмотренных данной системой сообщений. Так, например, классическая

музыка XVIII и XIX вв. (но не «программная музыка» XX в.) может

характеризоваться как система знаков, принадлежащих к типу «асемантичных

сигналов» (по Милевскому). К тому же типу относится орнаментальная живопись

или абстрактная живопись XX в. Что касается естественного человеческого

языка, то сфера его применения, очевидно, не ограничивается какой-либо

одной областью возможных сообщений. Но именно эта особенность языка

(исследователи отмечали ее в следующих утверждениях: «язык — это

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85