Общее языкознание - учебник

позволяющих дать количественную характеристику способности вербальных

стимулов вызывать множественные ответы» [130, 84].

Наиболее известна, однако, не нобловская, а осгудовская методика

измерения значений. Следует сразу же оговориться, что никаких «значений»

Осгуд не измеряет: он измеряет прежде всего аффективную окраску слова и в

какой-то мере его смысл. Основная идея Осгуда заключается в том, что если

предложить испытуемому последовательно помещать данное слово в любую точку

шкалы между различными антонимичными парами прилагательных оценочного

характера (типа сильный — слабый, большой — маленький и т. д.), то,

количественно обрабатывая результаты, можно получить для каждого слова

известные константы. Такие константы действительно имеются, причем

получается даже положительная корреляция с данными Нобла (см. [134, 38]).

Существуют и другие методики психолингвистического или

психологического характера, позволяющие экспериментально исследовать

«субъективные» значения. Из них упомянем здесь условнорефлекторную

методику, использованную проф. А. Р. Лурия и его сотрудниками. Был

выработан условный рефлекс на какое-то слово, допустим, кошка. Оказывается,

у нормального взрослого русского при этих условиях слова стекло, карандаш,

облако и др. не вызывают реакции (в качестве реакции бралось сужение и

расширение сосудов, хорошо регистрируемое на плетисмографе). Не вызывают

реакции и слова окошко, крошка, близкие слову-стимулу по звучанию. Но на

слова: котенок, мышь, животное, собака испытуемые реагируют [122]. Такого

рода методики дают нам более объективные данные, чем методики типа

осгудовской. И, пожалуй, один из наиболее интересных результатов,

полученных Лурия, заключается в том, что структура «субъективной»

семантической системы не соответствует абстрактно-логической классификации.

Например, слово арфа никогда не причислялось к струнным инструментам.

Видимо, то, что устанавливается в экспериментах Лурия и аналогичных им, —

это даже вообще не статическая структура, а, так сказать, направление

ориентации в семантическом поле, критерии, по которым происходит выбор слов

из лексикона, имеющегося в нашем распоряжении, при порождении речи. Что

такие критерии существуют, что мы производим ориентированный поиск в

семантическом поле, нет никаких сомнений. В современных семантических

теориях (например [119, 1]) можно найти идею иерархии семантических

признаков слова (семантических маркеров), но этим признакам приписывается

как раз абстрактно-логический характер. Из сказанного видно, что это, по-

видимому, не так, но ничего определенного по этому вопросу сказать

нельзя. Во всяком случае, идея «своего рода топологии в семантическом

пространстве» [143, 81] носится в воздухе.

Многое в наших сведениях о психологических механизмах семантической

стороны речи может быть почерпнуто из исследования различных форм афазии.

Практически при всех ее формах смысловое содержание слова как-то страдает,

но происходит это по-разному. У больных с так называемой сенсорной афазией

(поражение левой височной области) сохраняется способность к восприятию

абстрактных семантических отношений; «ближайшее значение (или предметная

отнесенность) слова страдает в таких случаях в гораздо большей степени, чем

его обобщающая функция... Для больных с сенсорной афазией остается

доступным целый ряд операций абстрактного мышления (классификация

предметов, операции отношениями типа «род — вид» и т. д.)» [47, 103]. Часты

явления так называемой вербальной парафазии, когда слово заменяется другим,

близким ему по значению (делать работу с пожаром вместо с огоньком).

Границы значения размыты, больной не может дать слову точного определения

(тайга — 'что-то лесное... лесное'; футбол — 'что-то физкультурное, а что

?'). У страдающих так называемой динамической афазией (поражение передних

отделов коры левого полушария) нарушения совсем иные: сохраняется

непосредственная предметная отнесенность слова, но разрушается система

значений, в особенности страдают различного рода контекстно связанные и

переносные значения: Что движется на улице? — Люди, автобус, троллейбус.

Про них можно сказать, что они идут? — Нет [70]. Это показывает, между

прочим, что механизмы языкового мышления, управляющие различными операциями

над семантикой слова, различны и локализованы в разных частях коры.

Усваивая от взрослых родной язык, ребенок получает от них информацию о

том, что то или иное слово относится к тому или иному явлению

действительности. Но как оно относится, может быть различным и фактически

оказывается различным у ребенка и взрослого. Более того, структура

изменяется по совершенно определенным закономерностям, детально

исследованным советскими учеными, в частности Л. С. Выготским и Н. X.

Швачкиным [16; 88], и проходит несколько последовательных этапов.

Первый из этих этапов — неоформленное синкретическое сцепление

отдельных предметов. С лингвистической точки зрения это — известный феномен

полисемантизма детской речи, когда одним словом обозначаются предметы или

явления, объективно не связанные или связанные очень слабо. «Словом «ябоко»

называется красное яйцо и яблоко, через несколько дней это же название

переносится на красный и желтый карандаш, любой круглый предмет, щеки»

[52]. Этот полисемантизм вызван тем, что «первые «слова» ребенка выражают

переживания в связи с восприятием предмета, они не имеют еще

константного значения» [87, 102].

Второй этап соответствует так называемому комплексному мышлению. «В

известном смысле мы могли бы сказать, что ребенок, находящийся на этой

ступени развития, мыслит как бы фамильными именами, или, иначе говоря, мир

единичных предметов объединяется и организуется для него, группируясь по

отдельным, связанным между собой фамилиям... Значения слов на этой ступени

развития ближе всего могут быть определены как фамильные имена объединенных

в комплексы или группы предметов» [16, 168]. Если в понятии отражается

существенная связь и отношение предметов, то в комплексе — конкретные,

случайные (хотя уже объективные) связи. Это вынуждает ребенка в поисках

более существенных оснований для формирования комплексов опираться в весьма

большой мере на данные языки, относя к одному классу предметы, обозначенные

одним способом. И вот «ребенок усваивает от взрослых готовое значение слов.

Ему не приходится самому подбирать конкретные предметы в комплексы... Но

ребенок не может усвоить сразу способ мышления взрослых» [16, 179]. Это

происходит уже на третьем этапе — этапе собственно понятийного мышления.

Существенно отметить, что этап комплексного мышления в виде реликтовых

явлений сохраняется и в языковом мышлении взрослых. Эта проблема,

затронутая в своё время Л. С. Выготским, — к сожалению, весьма поверхностно

— ждет своего разрешения [16, 194; 41, 189]. В этой связи следует упомянуть

цикл работ по экспериментальному исследованию процесса наименования,

осуществленный грузинскими психологами (см. [2; 80] и др.).

В данном разделе мы, естественно, не смогли затронуть весьма многих

проблем, связанных с психологической стороной семантики слова, в частности,

проблему осознания значений, являющуюся одной из существеннейших

психологических проблем, связанных с обучением грамматике родного языка и

второму языку.

Вообще проблемы «психологической семантики» весьма важны. Но

разрабатываются они весьма односторонне и недостаточно как в теоретическом,

так и в практическом плане.

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СТОРОНА ПРОБЛЕМЫ АКТУАЛЬНОГО

ЧЛЕНЕНИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Проблема, о которой пойдет речь в настоящем разделе, весьма редко

ставится как проблема психологическая или психолингвистическая. Чаще всего

она относится к сфере логики, где именуется проблемой «суждения и

предложения», а иногда переносится целиком в границы лингвистики, что

также неоправданно [13; 61].

Ход мысли исследователя в типовом случае таков. Есть мышление, есть

язык (или речь). Они «неразрывно связаны». Если в языке (речи) мы выделяем

такую единицу, как предложение, то аналогичная единица должна быть в

мышлении. При внимательном рассмотрении оказывается, что суждение

аристотелевской логики для роли такой единицы не подходит, ибо оно слишком

узко и не охватывает всех типов высказываний. Отсюда и возникает проблема

«суждения и предложения», решаемая большинством авторов простым путем —

созданием более широкого понятия, в которое понятие «суждение» входило бы

как частный случай («пропозиция»; «логическая фраза» или «логема» П. В.

Чеснокова — см. [83]). Границы этого более широкого понятия устанавливаются

таким образом, чтобы оно как раз «покрыло» разные типы предложений. Для

рассуждающих так лингвистов «между языком и логическими операциями нет

места ни для какой «психической реальности» [26, 62]. Такой подход, однако,

никак не может нас удовлетворить по двум причинам. Во-первых, он абсолютно

абстрагируется от психологии — от реальных закономерностей языкового

мышления; А. А. Потебня совершенно правильно писал восемьдесят лет назад,

что «в суждении логика не рассматривает процесса оказывания, а со своей

односторонней точки зрения оценивает результаты совершившегося процесса»

[64, 70]12. Во-вторых, он исходит из априорного признания структурного

параллелизма языка и мышления, что едва ли справедливо. Это понимал уже А.

А. Шахматов, а ранее — тот же А. А. Потебня, резонно утверждавший, что

«грамматическое предложение вовсе не тождественно и не параллельно с

логическим суждением... Для логики в суждении существенна только

сочетаемость или несочетаемость двух понятий» [64, 68].

Поэтому в настоящем разделе мы остановимся только на таких понятиях и

категориях, которые были разработаны на психологической основе или во

всяком случае получили конкретно-психологическое обоснование. Такими

понятиями и категориями в интересующей нас области будут, во-первых,

понятие коммуникации, во-вторых, система взглядов, связанных с идеей

актуального членения речи.

Идея коммуникации, получившая в лингвистике особенное развитие в

синтаксических трудах А. А. Шахматова, восходит к книге известного

шведского лингвиста Сведелиуса [142]. Это — психологическая основа

предложения, рассматриваемая Шахматовым как акт мышления [86, 19], акт

сочетания представлений. В отличие от многих других авторов, Шахматов

считает, что если «начало коммуникация получает за пределами внутренней

речи», то «завершается она в процессе внутренней речи» [86, 20]. Таким

образом, коммуникация есть категория не внеречевая, не абстрактно-

психологическая, а категория речевого мышления; она входит, как мы бы

теперь сказали, в модель порождения речи как один из ее уровней.

Коммуникация состоит из двух членов: «предложению: испуганная нами

ворона взлетела на высокую липу соответствует коммуникация, субъектом

которой является испуганная нами ворона, а предикатом — взлетела на высокую

липу» [86, 28]. Сведелиус указывает на две основные формы коммуникации:

«коммуникацию отношений» и «коммуникацию событий». Первая есть отражение

какого-то обобщенного отношения, вторая — констатация реально происходящего

процесса, соответствующая актуальному семантическому состоянию. Пример

первой — Сократ — человек, пример второй — собака лает.

Концепция Сведелиуса — Шахматова психологически довольно

правдоподобна. Есть много фактов, подтверждающих ее. Так, в опытах

ленинградского психолога В. В. Оппеля первоклассники, которых просили

расчленить высказывание на «слова» (что такое слово, они не знали), делили

его прежде всего на субъект и предикат коммуникации: яблоки — стоятвмиске;

наплите — стоитчайник; пес — ощетинилсяизарычал. Впрочем, в тех случаях,

когда образ, вызываемый субъектом, в результате предикации не претерпевает

изменения, субъект и предикат рассматривались как одно слово: идетдождик,

солнцесветит [58, 59— 60]. Аналогичные данные можно почерпнуть из анализа

ранней детской речи, из исследования афазий и т. д. Интересно, что

«коммуникации событий» и «коммуникации отношений» нарушаются у афатиков в

разной степени: часто они не в состоянии понять смысл абстрактной

констатации, но легко понимают смысл утверждения, касающегося конкретной

ситуации.

В сущности, теория актуального членения предложения представляет собой

развитие той же концепции. Согласно этой теории, можно подходить к анализу

предложения по меньшей мере с двух сторон: со стороны его формальной

структуры и с точки зрения того, как данное предложение (сообщение)

передает новую информацию, т. е. какие его части передают уже известные нам

факты, какие — новые факты и сведения [30; 32; 50; 68]. На этот счет

существует много суждений, однако лишь недавно проблема актуального

членения получила психолингвистическое осмысление в работе К. Палы «О

некоторых проблемах актуального членения» [60]. К. Пала произвел ряд

экспериментов, на основе которых выдвинул некоторые соображения о процессе

возникновения языкового сообщения: «Сначала говорящий располагает

структурой представлений, т. е. семантической структурой данного сообщения,

которая в этот момент никак не должна быть связана с конкретной

синтаксической реализацией данного сообщения. Но в случае, когда говорящий

начинает порождать данное сообщение, он начинает пользоваться

синтаксическими реализациями семантической структуры сообщения, и при этом

он может для одного семантического содержания данного сообщения отбирать

разные синтаксические реализации» [60, 87]. Эти соображения К. Палы, как

можно видеть, очень близко подходят к идеям Л. С. Выготского относительно

структуры внутренней речи.

Большой психолингвистический интерес представляют данные об

историческом развитии структуры высказывания, к сожалению, весьма

недостаточно систематизированные. Этой проблемой в свое время много

занимались А. А. Потебня и его ученик Д. Н. Овсянико-Куликовский. Последний

выдвинул, в частности, предположение (опираясь на взгляды Потебни), что

«некогда на древнейших ступенях развития языка любое слово могло быть

предикативным», что «тогда в практике речи-мысли, действительно, отдельных

слов не было» и «единицей речи было не слово, а предложение» [56, XXV].

ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ

Современное состояние этой проблемы никак нельзя назвать утешительным.

По словам Дж. Миллера и Д. Макнила, «самое большее, что мы можем сказать о

модели грамматической переработки высказывания, это то, что она должна

включать компонент, отражающий грамматическое знание носителя языка; что

она должна порождать речь отдельными шагами во времени слева направо; что

она ограничена возможностями кратковременной памяти; что она должна быть

приемлемой и для порождения, и для восприятия речи; и что она может быть

генерализована на неграмматический материал. Внутри этих широких границ

может быть построено большое количество различных моделей: и одна из задач

экспериментальной психолингвистики — собрать данные, которые позволят

сузить эти границы настолько, чтобы они ограничили одну, приемлемую модель»

[128] (в печати).

Такого рода моделей сейчас существует по крайней мере три (вернее было

бы говорить не о трех моделях, а о трех классах моделей, так как каждая из

них имеет множество вариантов). Это: а) стохастические модели; б) модели

непосредственно составляющих; в) трансформационные модели. Рассматривая их

ниже, мы не затрагиваем проблематики собственно теории порождающих

грамматик, рассматривая их постольку, поскольку они используются для

моделирования психофизиологического порождения речи.

Стохастические модели предполагают, «что множество элементов сообщения

может быть репрезентировано при помощи дистрибуции вероятностей и что

различные коммуникативные процессы (кодирование, передача и декодирование)

заключаются в оперировании этой априорной дистрибуцией и трансформировании

ее в соответствии с известными условными вероятностями — в апостериорную

дистрибуцию» [126, 422]. Иными словами, согласно стохастическому

представлению, говорящий использует при порождении речи (или ее восприятии)

исключительно вероятностные характеристики речевых элементов: сам факт и

вероятность появления очередного элемента обусловлены предшествующими

элементами.

Факт использования вероятностных характеристик в восприятии был

доказан блестящим экспериментом А. Трейсман, поставленным следующим

образом: известно, что если мы даем на левое и правое, ухо различные

сообщения, выбирается только одно из них. Но если теперь ввести в

«отвергнутое» сообщение слова, обладающие высокой вероятностью в данном

контексте, то происходит переключение на соответствующий канал восприятия

[137]. О том, как именно используется при этом речевой контекст, также

имеется целый ряд исследований, обобщенных в работе Я. Прухи [135].

Однако эксперименты показывают, что выбор грамматической формы в

гораздо меньшей степени зависит от влияния контекста, нежели выбор

отдельного слова (см. [93]). Возникает проблема того, применимы ли вообще

стохастические модели к моделированию именно грамматической структуры.

Ограничимся лишь одним аргументом на этот счет, принадлежащим Дж. Миллеру.

«Для того, чтобы ребенок обучался всем правилам... последовательности,

построенной по принципу «слева направо», которые необходимы для создания

совершенно приемлемых предложений из двадцати слов или меньше, он... должен

выслушать... приблизительно 1030 предложений. Чтобы оценить по достоинству,

насколько это условие нелепо, вспомним тот факт, что в столетии только 3,15

x 109 секунд» (см. [53, 158—159, ср. 40]).

Так называемая грамматика непосредственно составляющих (НС) является,

как говорят, более сильной моделью порождения речи. Напомним, что ее

основная идея заключается в применении правил деривации типа «вместо Х

подставить У». Так, порождение предложения Талантливый художник пишет

интересную картину будет осуществляться по правилам грамматики НС следующим

порядком: предложение > именная группа + группа сказуемого; именная группа

> определение + определяемое и т. д., пока мы не дойдем до конечной

(«терминальной») цепочки слов. В отличие от марковских моделей, в модели НС

порождение идет в двух направлениях: за счет последовательного появления

компонентов и за счет их так называемого «расширения». То, что первым

шагом порождения Должно быть вычленение именной группы, т. е. сочетание

талантливый художник, определяется нашим знанием структуры предложения в

целом и никак не выводимо стохастическим путем.

Наиболее известная модель психофизиологического порождения речи на

основе грамматики НС принадлежит Ч. Осгуду [132]. Осгуд рассматривает

процесс порождения речи (как ее восприятие) как своего рода

«супермарковский»: стохастические закономерности, по его мнению, действуют

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85