Общее языкознание - учебник

При такой трактовке норма противопоставляется системе уже не только по

признакам «потенция» — «реализация», но и по признаку различия в характере

образующих систему и норму отношений (функциональных, в основе которых

лежат отношения дифференциации, и нормальных или традиционных, в основе

которых лежат отношения идентификации). Однако разграничение в языке этих

двух типов отношений при всей его важности для понимания

«лингвистического механизма» (см. [66, 109]), видимо, не может быть прямо

соотнесено с разграничением системы и нормы, если пытаться последовательно

рассматривать их с любой из двух, принятых Косериу, точек зрения — потенции

> реализации; высший < низший уровни абстракции.

Более последовательным, с точки зрения общего понимания нормы,

предложенного Э. Косериу, представляется, нам определение, приведенное им в

его ранней работе (1952 г.), переизданной в сборнике, относящемся к 1962 г.

[97]. Здесь норма однозначно определена автором как коллективная реализация

системы, которая опирается как на самую систему, так и на элементы, не

имеющие функциональной (различительной) нагрузки8. Таким образом,

наметившаяся двойственность в понимании нормы оказывается для самого Э.

Косериу, видимо, преодоленной9.

Взгляды Э. Косериу, касающиеся разграничения системы и нормы, нашли

свое отражение в работах некоторых советских языковедов, причем здесь с

различными коррективами преломились. оба — и более широкое и более узкое

понимание нормы. Можно назвать в этой связи работы Н. Д. Арутюновой [3], Г.

В. Степанова [67], Ю. С. Степанова [69; 70], Н. Н. Короткова [38], А. А.

Леонтьева [46], В. Г. Гака [22], В. А. Ицковича [35; 36] и др., где

разрабатывается ряд важных аспектов в характеристики нормы, о которых речь

еще пойдет ниже.

Рассмотрение понятий нормы, представленных в трудах чешских

лингвистов, а также в работах Э. Косериу, далеко не исчерпывает всех ее

определений, существующих в настоящий момент в лингвистике. Так, например,

заслуживает внимания трактовка нормы югославским языковедом Д. Брозовичем,

противопоставившим «норму» и «нормативность»: первая определяется им как

«норма языкового сознания коллектива» в противоположность. нормативности,

выступающей как специфическое свойство литературного языка [7, 5].

Для отечественной традиции характерно известное расхождение взглядов

при определении понятия нормы. С одной стороны, норма определяется

здесь как некая совокупность «употребляемых (общепринятых) языковых

средств», характеризуемых вместе с тем как правильные, предпочитаемые,

образцовые, обязательные и т. д. (ср., например [59, 15; 75, 16]). С другой

стороны, некоторая часть определений строится на выделении регламентирующей

функции нормы, упорядочивающей употребление этих средств (ср., например,

понимание нормы как совокупности правил [24]), или, наконец, объединяет оба

плана в характеристике нормы [5, 270]. Обращает также на себя внимание

известный «синкретизм» данного термина в русской традиции, где понятия

языковой нормы и нормы литературного языка не всегда разграничиваются, при

этом для многих лингвистов норма отнюдь не является лишь признаком

литературного языка, а характеризует разные языковые «идиомы» [44]. Однако,

утверждая это, не следует упускать, с нашей точки зрения, из виду

необходимости выявления специфики норм для разных «форм существования»

языка, т. е. определения особенностей реализации и функционирования

языковых систем, выполняющих различные функции. Продуктивным может

оказаться и другой путь, а именно — определение признаков норм разных

языковых идиомов на основе наиболее универсальных явлений, общих для всех

форм существования языка.

Несмотря на сравнительно недолгую традицию употребления, понятие нормы

имеет, таким образом, свою, хотя и краткую, но довольно запутанную историю.

Первоначально осознаваемое лишь как важное общее свойство языка, как

существенный атрибут его системы10, понятие нормы, постепенно начинает

трансформироваться, однако, в некое специальное лингвистическое понятие,

отражающее план языковой реализации и различным образом соотнесенное с

понятиями схемы (Л. Ельмслев), или системы языка (Э. Косериу), в которых

нашло свое выражение представление о его внутренней организаций.

Следует, однако, заметить, что распространившийся под влиянием Косериу

взгляд на норму как на совокупность устойчивых, традиционных реализаций

языковой системы не так уж нов, и является, в сущности, выражением той

известной точки зрения, согласно которой язык можно рассматривать и в

аспекте его внутренней организации (т. е. как структуру) и в плане

реализации и функционировании этой структуры, т. е. как норму (ср. [16; 21]

и др.). Следует также отметить в этой связи, что определения нормы как

«совокупности всего, что употребляется в языке» или как «совокупности

употребляемых языковых средств», представленные до последнего времени в

русской, а отчасти и чешской традиции, не отличаются от определения Косериу

по существу: они лишь менее точно отражают то представление о плане

языковой реализации, которое и имеет в виду Косериу.

Основные различия между теориями пражцев и концепцией Косериу лежат,

таким образом, не в принципиальном подходе к данному явлению, а в

терминологической и аспектологической сферах. Для Косериу основное

заключается в определении специфики данного понятия по отношению к понятию

языковой системы, а также в выявлении некоторых наиболее общих признаков

нормативного плана языка. Для пражцев главное — в разграничении

«объективной» и «субъективной» сторон языковой нормы, а также в определении

специфики норм литературного языка на основе более широкого понятия

языковой нормы.

Поэтому представляется возможным, опираясь на то общее, что объединяет

обе концепции, рассматривать их не как противоречащие или совершенно

несовместимые, но как корректирующие и дополняющие одна другую.

О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «СТРУКТУРА» — «НОРМА» — «УЗУС»

Исходя из представленного у Э. Косериу понимания языковой нормы,

следует определить ее как совокупность наиболее устойчивых, традиционных

реализаций элементов языковой структуры, отобранных и закрепленных

общественной языковой практикой.

Такое определение языковой нормы нуждается, однако, в уточнении,

поскольку оно требует решения целого ряда вопросов. К их числу относится

прежде всего вопрос о соотношении понятия нормы с понятиями языковой

структуры и узуса. Заметим, что при анализе данной триады речь идет прежде

всего об изучении соотношения нормы и узуса с внутренней организацией

языка, которую логичнее всего, с нашей точки зрения, обозначить термином

«структура». Мы уже отмечали, однако, выше, что Э. Косериу чаще использует

в том же смысле термин «система»11.

Язык как сложное и определенным образом организованное целое может

рассматриваться на разных уровнях абстракции. Низший уровень абстракции

составляет норма, высший — структурная схема, лежащая в основе любого языка

[39, 229; 87, 120— 122]. При этом качественное разграничение признаков, на

которых базируется языковая структура и языковая норма, видимо, лишь в

одном направлении: если первая опирается лишь на элементы, несущие

функциональную нагрузку, то вторая базируется как на отношениях

дифференциации, так и на отношениях идентификации.

Вместе с тем структура и норма языка различаются не только характером

лежащих в их основе отношений между языковыми элементами, но и общим

количеством тех признаков, на которые они опираются, на что также обращал

уже внимание Косериу [39, 174].

Норма, как понятие менее абстрактное, оказывается болев «емкой», она

базируется на значительно большем числе признаков, чем языковая структура.

В качестве иллюстрации сошлемся на один из примеров, приведенных Э. Косериу

для испанского языка, в котором одному функциональному инварианту /b/

соответствует два нормативных комбинаторных варианта, а именно [b] и [Я].

На аналогичное явление можно указать и для немецкого языка, где фонеме /r/,

т. е. одному структурному элементу, соответствуют два свободных нормативных

варианта — [r] и [R].

Хотя и косвенным, но весьма ярким доказательством несовпадения числа и

характера признаков, образующих структуру и норму языка, может служить

разная степень практического владения родным или чужим языком. Овладение

основными строевыми особенностями языка достигается в известном смысле

скорее, чем овладение их реальным воплощением и использованием именно из-за

множественности, нерегулярности и избирательности реализаций, что можно

наблюдать, в частности, и на примере детской речи. Даже для носителя

родного языка владение его нормами может быть неполным, оно в значительной

мере определяется культурным уровнем говорящего, а иногда и некоторыми

особенностями его психической организации (владение говорящим не всеми

функциональными разновидностями родного языка, лучшее владение нормами

письменного или устного языка и т. п.).

Несовпадение числа признаков, на которых базируется «фундаментальная

структура языка»12, с одной стороны, и его норма — с другой, проявляется и

в том, что в норме, наряду с регулярным отражением современной языковой

структуры, присутствуют также некоторые изолированные, аномальные элементы,

отражающие в силу традиции уже не существующие, «снятые» состояния данной

языковой структуры.

Вместе с тем при рассмотрении соотношения структурной организации

языка и ее нормативной реализации обнаруживается известный парадокс,

заключающийся в том, что норма одновременно трактуется как категория более

узкая, чем структура, так как число потенциально существующих возможностей

реализации языковых элементов может быть значительно больше, чем то,

что реализовано в конкретном историческом языке [39, 174 и 236] для

определенных словоформ и лексем13. Так, для испанского языка Э. Косериу

приводит три теоретически возможные словообразовательные пары: 1)

rendimiento — rendiciуn, 2) remordimiento — remordiciуn и 3) volvimiento —

volviciуn. Однако лишь в первом случае в норме испанского языка

действительно реализованы обе возможности (ср. rendimiento

'производительность' — rendiciуn 'сдача, капитуляция'). Во втором случае

оказался реализованным лишь один словообразовательный вариант (ср.

remordimiento 'угрызения совести'), а в третьем случае — ни одного [39,

238]14.

На соответствующие нормативные ограничения реализаций, т.е. на их

«избирательность», не раз обращали внимание и исследователи русского языке,

ср. начальник — начальница, певец — певица, но: дворник, министр, врач и т.

п. (ср., однако, разг. дворничиха, врачиха или министерша — последнее

только для 'жены министра', причем с ироническим оттенком). Заметим, что

подобная асимметрия в соотношении структуры языка и его нормы является

существенным резервом для его изменения и развития [39, 236].

Избирательный характер нормативных реализаций по отношению к

структурным потенциям языковой системы проявляется также и в том, что одной

и той же языковой структуре могут соответствовать — и часто действительно

соответствуют — несколько параллельных норм. В результате возникает

несколько хотя и весьма близких, но отнюдь не подобных «наборов»

реализаций, находящихся между собою в отношениях частичного варьирования15.

Это наблюдается, например, при использовании одного и того же языка на

разных территориях и в разных государствах (ср., например, варианты

испанского языка в Испании и странах Латинской Америки, или английский язык

в Англии и Америке и т. д.).16

Второй вопрос, который необходимо рассмотреть при определении нормы и

отграничении ее от других лингвистических понятий, — это вопрос о

соотношении нормы и узуса.

Норма, являясь понятием функционального плана, включает, согласно

приведенному определению, наиболее устойчивые, традиционные реализации,

принятые обществом и в той или иной мере осознаваемые им как правильные и

обязательные. Так как данное определение не покрывает всей совокупности

реально существующих реализаций структуры того или иного языка, то норма не

может оставаться единственным понятием, представляющим реализацию и

функционирование языка. Другим понятием функционального плана и является

узус, отличающийся от нормы тем, что он всегда содержит определенное число

окказиональных, нетрадиционных и даже некорректных реализаций, хотя

некоторые из них могут быть, впрочем, довольно устойчивыми (ср. русск.

хочим, транвай, консомолец или нем. Gebьrge вместо Gebirge, interezant

вместо interessant).

Структура языка и его узус (охватывающий, таким образом, всю

совокупность реальных употреблений языка) являются теми общими границами, в

которых существует языковая норма. Правда, соотношение структуры и нормы

все еще мыслится лингвистами различно в зависимости от трактовки ими самих

этих понятий. Оно может представать то как соотношение потенций («техники и

эталонов») и непосредственно реализованных моделей (Э. Косериу), то как

«чистая форма» (отношения между элементами) и их материальная манифестация

(субстанция), ср. у Ельмслева, то как «элементы и их связи» — в их

противопоставленности «функционированию (т. е. распределению и

использованию) этих элементов» (Э. А. Макаев [50]). Можно было бы назвать

здесь и иные интерпретации общей схемы (ср. [22; 70]), свидетельствующие о

все продолжающихся и далеко еще незавершенных поисках в определении

сущности указанных понятий.

Пока трудно определенно указать на возможные типы соотношения

структуры и нормы в разных языках. Можно предположить, что это соотношение

в известной степени зависит от самого языкового типа. В этой связи упомянем

об отдельных — правда довольно беглых — замечаниях Э. Косериу, который

утверждает, что своеобразная «асимметрия» в соотношении языковой структуры

с планом ее реализации характеризует прежде всего языки со сложной и

разнообразной структурой, относящиеся к флективному типу. Наряду с этим в

языках с простой и регулярной структурой — к последнему типу Косериу

относит, например, агглютинативные языки — все потенциально возможное

является вместе с тем и конкретно реализуемым [39, 237]. О подобной же

тенденции пишет в отношении изолирующих языков и Н. Н. Коротков [38, 11].

Положение об известной общей зависимости характера норм от типа языковой

структуры, само по себе еще недостаточно изученное и ясное,

усложняется еще и тем, что для языков, относящихся к одному и тому же типу,

соотношение структуры и нормы также может различаться, как это отчасти

показал на материале французского и русского языков В. Г. Гак [22].

Что касается характера соотношения нормы и узуса, то оно, видимо,

также значительно колеблется для разных языковых идиомов и разных

исторических периодов их существования. Однако для любой формы

существования языка (в том числе и для диалекта) норма и узус полностью не

совпадают (ср. в этой связи [83, 9]). Основанием для подобного утверждения

является хотя бы то, что узус, включая как традиционные, устойчивые,

правильные, так и нетрадиционные, окказиональные и ошибочные реализации,

всегда шире нормы. Следует отметить, что мысль о несовпадении нормы и узуса

выражается лингвистами в различной форме: так, например, О. фон Эссен

определяет норму как «совокупность директив для реализации», т. е. как

нечто, стоящее над узусом [87, 121—122], а Д. Нериус [98, 10] — как

«инвариант языкового употребления».

ПРИЗНАКИ ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ И НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ЕЕ ИЗУЧЕНИЯ

Как следует из принятого определения, норма является одновременно и

собственно языковой и социально-исторической категорией. Объективная

сторона нормы воплощена в функционировании языка, тогда как ее

«субъективная» сторона связана с принятием и осознанием нормы коллективом,

говорящим на данном языке [67; 90].

Изучение нормы имеет различные аспекты, большинство из которых

намечено весьма бегло. Не имея возможности остановиться на всех этих

аспектах, укажем на некоторые существенные признаки языковой нормы, имеющие

принципиальное значение и для характеристики норм литературного языка.

К числу наиболее общих признаков языковой нормы можно отнести

относительную устойчивость и избирательность, а также обязательность и

«правильность» нормативных реализаций.

Эти признаки — уже сами по себе достаточно разнородные — обнаруживают

различное отношение к внутренней организации языка и «внешним» факторам,

обусловливающим его функционирование. Если устойчивость относится

преимущественно (хотя и не исключительно) к свойству самих языковых

реализаций, то их обязательность и правильность лишь в самой общей форме

предопределяется языковой структурой, а ведущим моментом служит здесь более

или менее сознательная оценка тех или иных реализаций обществом. Что

касается избирательности нормы, проявляющейся и по отношению к структурным

потенциям языка и по отношению к их разнообразным реализациям в узусе, то и

она определенным образом связана с влиянием общества на язык, ибо, по

замечанию М. М. Гухман, в «факте отбора выступает историческая и социальная

обусловленность общенародной нормы» [27, ч. 1, 13]. Таким образом,

большинство признаков языковой нормы имеет двойную детерминированность, т.

е. определяется как языковыми, так и внеязыковыми (по преимуществу

социально-историческими) факторами.

Норма как собственно языковой феномен

Рассматривая норму как некоторую совокупность реализаций, следует

отметить, что ее изучение должно тем самым основываться на установлении

соотношения структуры языка с ее нормативными реализациями, принятыми в

определенный исторический момент и для определенного языкового коллектива.

Структура языка полностью предопределяет реализацию лишь тогда, когда

отсутствует возможность выбора между знаками. В этом случае к норме

относится определение материальной формы знака, в чем проявляется наиболее

существенная, реализующая сторона нормы. При наличии выбора между знаками

не только конкретная форма их реализации, но и выбор одного, а не другого

знака относится к нормативному плану языка, в чем проявляется вторая —

селективная сторона нормы (ср. также [3; 22; 39; 64]).

Другим существенным аспектом изучения нормы является характеристика

самих нормативных реализаций, которые, в свою очередь, можно рассматривать

в двух планах. Во-первых, с точки зрения степени их устойчивости; при этом

рассматриваются как константные, так и вариантные реализации, входящие в

норму, и определяется допустимый для изучаемого языка на определенных

участках реализации его структуры диапазон варьирования (см. далее, стр.

569, 584). Во-вторых, можно рассматривать эти реализации с точки зрения их

относительной продуктивности и их отбора и распределения по разным сферам

использования языка.

В настоящий момент важность изучения категории вариантности для

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85