Общее языкознание - учебник

мира, вероятно, давно достигла бы идеального состояния. В действительности

все тенденции практически далеко не всегда осуществляются. Но самое

парадоксальное состоит в том, что осуществление одной тенденции может

помешать осуществлению другой. Существует антагонизм тенденций в самом

прямом значении этого слова. Так, например, различные изменения спонтанного

и комбинаторного характера нередко противоречат тенденции к выражению

одинаковых значений одинаковыми средствами. Тенденция к устранению зияния

может привести к нарушению чётких границ между морфемами, ср. др.-греч.

§h?rwpoj 'человек', но род. п. ед. ч. ўn?rиpou из antroposo. После

исчезновения интервокального -s- произошло слияние гласных, в результате

чего четкие границы основы утратились. В процессе словосложения могут

образоваться трудные для произношения сочетания звуков, ср. фин. pддmддrа

'цель', составленное из двух слов рдд 'голова' и mддra 'цель (собственно

мера)', где в двух смежных слогах оказались долгие гласные. Выравнивание

форм по аналогии, способствующее обозначению форм с одинаковым значением

одинаковыми средствами, может привести к омонимии форм.

Строевые особенности языка могут препятствовать исчезновению

отживающих в языке грамматических категорий. Наглядным примером может

служить сохранение категории рода в русском языке. Наличие рода у различных

неодушевленных имён существительных давно не отражает никакого реального

содержания, однако наличие разветвленной системы грамматического

согласования по роду в сильной степени затрудняет процесс исчезновения

фактически исчезнувшей категории.

Поскольку каждая тенденция является постоянно действующей, устранение

результатов действия одной тенденции осуществлением другой тенденции не

означает невозможности изменения сложившегося положения в будущем. Так,

например, согласные к, г и х когда-то в славянских языках были одинаковыми

во всех положениях. Позднее перед ± (( oi) они превратились в ц', з', с'. В

древнерусском языке были возможны такие формы, как в руц±, на дороз±, в

кожус± и т. д. при формах им. пад. ед. ч. рука, дорога, кожух. Таким

образом, стремление к облегчению произношения, выразившееся в комбинаторном

изменении согласных, оказалось идущим в разрез со стремлением к сохранению

звукового единообразия. Действием выравнивания конечных согласных основ по

аналогии вариативность основ была ликвидирована, откуда современные формы

на руке, на дороге, в кожухе и т. д.

Случаи полезного взаимодействия процессов

Констатируя наличие противоречий в процессах исторического развития

языка, нельзя, однако, забывать о том, что могут быть случаи, когда

направленность одного процесса помогает осуществиться другому процессу.

Так, например, в народной латыни VII в. н. э. в 1-м склонении в

именительном падеже множественного числа наравне с формой на -ае стали

употребляться формы на -as по аналогии с формой винительного падежа:

|Ед. ч. |им. п. |terra > terra |

| |вин. п. |terram > terra |

|Мн. ч. |им. п. |terrae > terras|

| |вин. п. | |

| | |terras > |

| | |terras29 |

Процесс выравнивания по аналогии в данном случае облегчался тем, что

форма винительного падежа множественного числа имела более чёткое

морфологическое строение по сравнению с формой именительного падежа того же

числа. Благоприятствующим фактором могло оказаться также возможное

переразложение основ. Исчезновению дательного падежа в истории греческого

языка в немалой мере способствовало устранение различия между долгими и

краткими согласными и отпадение конечного п, в результате чего формы обоих

падежей стали омонимичными.

ВОЗМОЖНОСТЬ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ИЗМЕНЕНИЙ В РЕЗУЛЬТАТЕ

СОВОКУПНОГО ДЕЙСТВИЯ ВНЕШНИХ И ВНУТРЕННИХ ФАКТОРОВ

В истории различных языков можно найти немало случаев, когда различные

языковые изменения происходят в результате совокупного действия внешних и

внутренних факторов. Так, например, в новогреческом языке исчез инфинитив,

существовавший некогда в древнегреческом. То, что раньше выражалось

инфинитивом, стало выражаться описательно путем употребления союза nў (из

др.-греч. †na 'чтобы'), сочетаемого с формами конъюнктива, фактически

совпавшими с обычными формами настоящего времени изъявительного наклонения,

ср. др.-греч. ™??lwgrЈfein 'я хочу писать', совр. греч. О?lw n¦ grЈfw.

Процесс исчезновения инфинитива происходил и в других балканских языках (в

болгарском, албанском и румынском). Несомненно, новогреческий язык

испытывал какой-то внешний импульс. Однако и в самом новогреческом языке

происходили внутренние процессы, создавшие благоприятные условия для

исчезновения инфинитива. Конечное п отпадало, а дифтонг ei стягивался в i.

По этой причине древнегреческий инфинитив на -ein, например, ferein

'носить', должен был бы принять форму feri, которая полностью совпала

бы с формой 3-го л. ед. ч. наст. врем. 'он несёт'.

Как известно, ударение в древних германских языках падало на первый

слог. Изменение характера ударения вызывало ослабление конечных слогов.

Ослабленная флексия постепенно исчезала, что привело к развитию

аналитических конструкций. Было, однако, подмечено, что английский язык

ранее других языков теряет остатки синтетических форм и наравне с датским

даёт наиболее чистый образец аналитического типа. Исландский язык по

сравнению с другими германскими языками развил аналитические элементы в

гораздо меньшей степени, так что об исландском языке трудно говорить как о

языке аналитического типа. фактически в отношении языкового строя

современный исландский язык мало чем отличается от языка Эдды. Можно

предполагать, что эти особенности в развитии двух германских языков

возникли не без участия внешних факторов. Исландский язык, развивающийся

совершенно изолированно благодаря географическому положению самой Исландии,

сохраняет в основном состояние древнейших германских письменных памятников.

Развитие аналитических конструкций не достигает в нем той степени, которая

наблюдается в английском; синтетические формы сохраняются в прежнем виде.

По иному обстояло дело в истории английского языка. Впервые, еще, в IX

веке, английский язык, в особенности его северные диалекты, непосредственно

сталкивается с языком завоевателей датчан. В эпоху завоевания Англии

норманнами английский язык имел тесные контакты с французским языком.

Очевидно, эти контакты и ускорили развитие аналитического строя в

английском языке [15, 29—30].

Любопытно отметить, что болгарский язык, являющийся единственным

языком аналитического строя в семье славянских языков, также имел различные

контакты с другими языками.

Уральский аблатив, характеризовавшийся суффиксом -ta, превратился в

финском языке в особый падеж партитив, обозначающий часть какого-нибудь

предмета, например, ostan kilon voita 'куплю кило масла'. Спорадические

случаи превращения аблатива в партитив отмечены также в мордовском языке,

ср. эрзя-морд. чай-де симемс 'попить чаю' и т. д. Возникновение партитива в

финском и отчасти в мордовском языках имело благоприятную почву, поскольку

партитивное значение могло легко возникнуть на базе аблативного значения.

Ярким примером возможности такого развития может служить родительный

партитивный в русском и других славянских языках, ср. русск. кило хлеба.

Родительный падеж в славянских языках исторически восходит к аблативу.

Было обнаружено, что значение финского партитива в известной степени

напоминает значение родительного падежа в балтийских языках. Не

исключена возможность того, что во время контактов предков современных

финнов с балтийскими народами в ту эпоху, когда они находились на южном

берегу Финского залива, влияние балтийских языков послужило стимулом для

возникновения в прибалтийско-финских языках партитива.

Таким образом, явление, которое первоначально было внутренним,

испытало воздействие иноязычного влияния и приняло специфическую форму

выражения.

К ВОПРОСУ О СИСТЕМНОМ ХАРАКТЕРЕ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИй

Рассматривая проблему, касающуюся соотношения двух таких понятий, как

система и диахрония, системность и языковые изменения, следует отметить

прежде всего ее недостаточную изученность. Отчасти это может быть объяснено

тем, что структурные исследования носили вплоть до недавнего времени

преимущественно синхронный характер и что историческая проблематика

отходила в этих исследованиях на задний план. Отчасти это обстоятельство

можно связать также с тем, что и самый круг вопросов, затрагиваемый в

диахронических исследованиях структурного порядка, был достаточно специален

и в принципе отличался от того, который определял подобные исследования в

традиционной лингвистике. Диахронические изыскания представляли собой в

значительной мере исследования по фонологии, которые нередко предлагали «не

столько новые принципы объяснения звуковых изменений, сколько лишь принципы

классификации и реинтерпретации звуковых изменений в структурных терминах»

[10, 85—86] (ср., например, понятия фонологизации, дефонологизации и

трансфонологизации у пражских лингвистов, понятия расщепления и слияния

фонем у американских структуралистов, понятие лакун или пустых клеток в

фонологической системе и понятие различительного признака как единицы

изменения у А. Мартине и др.).

При освещении названной проблемы на современном уровне целесообразно,

по-видимому, подойти к ней расчлененно, разграничивая по крайней мере три

разных комплекса проблем, из которых первый относится к определению

характера языковых изменений, второй — к определению места изменений

разного типа в той целостности, которую образует язык на протяжении всей

истории своего существования и, наконец, третий связан с анализом причин

языковых изменений.

Основоположник современного структурализма Ф. де Соссюр, как известно,

полностью отрицал системный характер диахронических преобразований. По его

определению, для любого отдельного состояния языка типичны отношения,

связывающие сосуществующие элементы языка и образующие систему;

напротив, для характеристики языка в историческом плане важны иные

отношения, не воспринимаемые одним и тем же коллективным сознанием.

Наблюдаемые между элементами, сменяющими друг друга, они системы не

образуют [69, 103]. Признание беспорядочности, хаотичности и случайности

исторических изменений, унаследованное соссюрианцами от младограмматиков,

обесценивало в их глазах результаты диахронических исследований:

исторический материал оказывался, якобы, неподходящим источником для

изучения языка как системы. Положение Соссюра о «частном характере»

диахронических фактов, не образующих системы [69, 101], получило

распространение и за пределами женевской школы и было поддержано, например,

глоссематиками. С другой стороны, оно вызвало резкую критику со стороны

представителей Пражского лингвистического кружка, которые уже в своих

Тезисах подчеркнули, что диахронии и синхронии в равной мере присущ

системный характер [10, 50—52; 39, 145]. «Было бы нелогично утверждать, —

писали составители Тезисов, — что лингвистические изменения — не что иное,

как разрушительные удары, случайные и разнородные с точки зрения системы...

диахроническое изучение не только не исключает понятия системы и функции,

но, напротив, без учета этих понятий остается неполным» [72, 18].

Признание системного принципа организации диахронических явлений

повлекло за собой, как мы уже говорили выше, радикальный пересмотр задач

исторической лингвистики. Он был связан прежде всего с тем, что «... в

структурном языкознании речь идет об определении некоторой модели,

способной отражать целый класс языковых явлений, дающей возможность

предусмотреть, что будет с теми или иными элементами, если данный изменить

определенным образом» [76, 78]. Сторонники этой точки зрения полагают, что

структурная лингвистика открывает новые страницы в исторических

исследованиях и в том отношении, что она позволяет обнаружить самые общие

закономерности в развитии языков путем установления (и сокращения) числа

допустимых переходов от одного состояния к другому [76, 78]. В такой

постановке вопроса уже содержится, собственно, и принципиальный ответ на

вопрос о том, системны ли наступающие сдвиги и образуют ли они сами некую

определенную систему. Естественно, что хаотические и случайные изменения

непредсказуемы и установить на их основе какие бы то ни было закономерные

переходы было бы попросту невозможно. В то же время, безусловно, в вопросе

о степени подобной предсказуемости остается еще много спорного и неясного.

Из указанного тезиса о системности диахронии вытекала и определенная

новая методика изучения языковых изменений: их интерпретация стала означать

прежде всего рассмотрение изменения как динамического компонента

системы, т. е. исключительно с точки зрения его роли в организации целого.

Задачи диахронической фонологии формулировались, например, как анализ

функциональных сдвигов, происшедших в системе, и основой этой дисциплины

стали два ведущих принципа: 1) ни одно звуковое изменение не может быть

понято без обращения к системе; 2) каждое изменение в фонологической

системе является целенаправленным [10, 84]. Уже в начале 30-ых годов Е. Д.

Поливанов, комментируя работы Р. Якобсона по диахронической фонологии,

писал: основное требование у Р. Якобсона заключается в том, что ни одно

звуковое изменение «не должно и не может рассматриваться изолированно, без

связи с данной фонетической системой в целом, ибо предметом исторической

фонетики являются не отдельные изменения единичных звуков языка..., а

именно эволюция последовательно сменяющих друг друга (от поколения к

поколению) систем фонетических представлений» [56, 135—136]. Из этого

следовало, что объяснение единичного факта возможно лишь на фоне общего —

целостной системы. Но как раз подобных представлений о конкретном

содержании понятия системы во многих случаях и недоставало. Иначе говоря,

исходное данное, по отношению к которому следовало бы, согласно общим

требованиям лингвистического анализа, производить оценку частных изменений,

оставалось зачастую весьма расплывчатым.

«Не отдельные изменения приводят к изменению системы в целом, —

подчеркивает С. Д. Кацнельсон, — а наоборот, история системы, обусловленная

присущими ей противоречиями, определяет историю отдельных фрагментов

системы, в том числе и отдельных звуков» [30, 15]. Но ведь для того, чтобы

восстановить историю системы и представить себе систему как таковую, нам

необходимо обратиться именно к единичным фактам, к отдельным изменениям в

их совокупности — другого способа обнаружить эту систему у нас нет. С

другой стороны, само наблюдение за совокупностью фактов, выражающих и

манифестирующих эволюцию языка, позволяет разграничить общие тенденции и

отклонения от них, регулярные сдвиги и сдвиги частного характера, явления

профилирующие и ограниченные и т. п. Априорная абсолютизация системного

принципа как ведущего принципа в эволюции фонологической системы кажется

нам поэтому неопределенной. В силу качественной неоднородности наступающих

изменений одни из них имеют прямое отношение к перестройке языка в целом,

другие же как бы скользят по ее поверхности, оставаясь на периферии системы

или даже вообще ее не затрагивают. А. Мартине, оценивая статус различных

фонем в конкретном языке, говорил, что одни из них полностью включаются в

систему, другие же характеризуются разной степенью вхождения в нее [42,

115—117]. Можно, по-видимому, представить себе существование и таких

частных явлений, которые остаются вообще вне системы. Если бы все

языковые феномены являлись непременно составными частями системы языка,

вряд ли существовала бы настоятельная необходимость оперировать двумя

такими нетождественными понятиями, как «язык», с одной стороны, и «система

языка», с другой. Сказанное имеет прямое отношение и к определению

внутренних причин языкового развития (см. ниже). Все соображения, которые

здесь были высказаны, относились, строго говоря, к звуковым изменениям.

Аналогичные заключения можно, по всей видимости, сделать не только о

фонетических преобразованиях, но и об изменениях, происходящих на других

уровнях языка.

Отрицая системный характер языковых изменений, Соссюр был неправ хотя

бы потому, что родственные языки вполне закономерно связаны между собой

сетью определенных корреспонденций и соответствий, и потому, что история

отдельных языков изобилует случаями регулярных системных сдвигов (типа,

например, великого сдвига гласных в истории английского языка). Он был прав

лишь в том отношении, что отдельное историческое изменение не в состоянии

ни создать, ни перестроить какой-либо целостной системы. Вместе с тем он не

учитывал того важного обстоятельства, что языковое изменение может быть

продиктовано требованиями перестройки существующей системы и может повлечь

за собой такие следствия, которые сделают необходимым дальнейшее

преобразование системы в каких-то определенных звеньях. Заслуги пражских

лингвистов и заключаются, в частности, в том, что они первыми обратили

внимание на существование указанных возможностей. В истории языков

действительно могут наблюдаться изменения, обусловленные требованиями

системы и влекущие за собой новые изменения в ее устройстве. Ответив

положительно на вопрос о том, могут ли в истории языков совершаться

изменения, вызванные непосредственно наличной системой, мы должны также

ответить и на вопрос о том, а всегда ли в качестве причины языковых

изменений выступает система языка. Ответ на этот вопрос уже был,

собственно, дан выше, когда мы подчеркнули двойственную природу

изменчивости языков. Подобная точка зрения в современном языкознании не

является общепринятой.

Некоторые ученые полагают, вслед за Соссюром, что поскольку система «в

самой себе неизменчива» [69, 91], она и не может содержать внутри себя

каких-либо стимулов к изменению: согласно этим взглядам, языковая система

была бы без воздействия внешних факторов «обречена на вечную устойчивость,

на неподвижность» [115, 5—6]. Но внутренние законы развития системы языка,

несомненно, существуют. К таким импульсам можно, по-видимому, отнести

давление системы, влияние отдельных профилирующих принципов организации

языка в целом (ср. тенденции аналитизма и тенденции синтетизма), влияние

некоторых принципов организации частных подсистем (ср. тенденцию к

заполнению пустых клеток и известной симметрии в фонологических

системах, принцип парадигматического выравнивания в морфологии, принцип

пропорциональности в развитии словообразовательных систем и т. п.). Близки

к ним и структурные импульсы, связанные с сеткой существующих отношений и с

созданием строго выдержанных оппозиций по тем или иным признакам. Вместе с

тем хотим подчеркнуть, что нельзя провести знака равенства между

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85