Общее языкознание - учебник

значит ли это допускать возможность выражения мысли вне языка, без

языковой формы. Иногда даже утверждают, что такие предложения не выражают

суждения, так как невозможно сочетание в одном суждении представления

(чувственного восприятия) и понятия — слова (единицы абстрактного

мышления).

Разграничение видов мышления и функций языка позволяет уточнить вопрос

об обязательности вербализации мыслительных образований. Познавательное

мышление осуществляется на базе языковой системы через языковые

(вербализованные) модели, в которых зафиксированы в виде языковых значений

обобщенные результаты познавательной деятельности носителей данного языка.

Участие языка здесь обязательно. Однако мысль, возникшая как акт познания,

отражающая некоторый факт, связи между предметами, может остаться и

невыраженной непосредственно в речевой — звуковой или графической — форме.

Это отнюдь не значит, что такая мысль совершается вне языка, не через

слова-понятия и суждения-предложения. Это — мысль на уровне внутренней

речи, не преобразованная коммуникативно.

Для коммуникативного мышления необходимо непосредственное звуковое или

графическое выражение, ибо только через эти формы определенное содержание

может стать достоянием слушающего. Однако и при непосредственном общении

далеко не обязательно эксплицитное выражение абсолютно всех компонентов

содержания высказывания. Часто не выражается, например, эксплицитно то, что

предполагается известным слушающему или общеизвестным (ср. «фоновое» знание

у Бар-Хиллела). Это обоюдно-известное из опыта и есть то, что, как говорят,

становится ясным из контекста или из ситуации.

Итак, целесообразно различать познавательную и коммуникативную

вербализацию. Такой подход снимает сомнения и в отношении односоставных

предложений. Они используются для выражения мысли, отражающей определенный

факт действительности. Эти мысли формируются на базе языка, в чем и

проявляется его познавательная функция. Говорящий прибегает к односоставным

предложениям для выражения мысли-суждения в том случае, если ситуация

общения достаточно однозначна, т. е. для слушающего очевидно, к чему

относится предикат (пожар, замечательный вид и т. д.). Односоставные

конструкции существуют в системе языка и реализуются в речи при

определенных условиях общения. В самом факте наличия односоставных

предложений проявляется коммуникативная функция языка, а в значительной

степени и экспрессивная (односоставные предложения используются особенно

часто в эмоциональной речи).

Здесь мы сталкиваемся еще с одним сложным (в теоретическом плане, ибо

в практическом он представляется всем говорящим чем-то само собой

разумеющимся) и давно известным вопросом лингвистики — проблемой

имплицитного (сокращенного, редуцированного) выражения мысля в языке,

с которой непосредственно связан вопрос о роли ситуации и контекста в

речевой деятельности.

Суть проблемы четко и просто сформулирована еще Н. Г. Чернышевским:

«Дело в том, что мысль не вполне выражается словом — надобно подразумевать

то, что не досказывается. Иначе люди научались бы из книг, а не из жизни и

опыта» [88, 695]. С другой стороны, можно представить себе, насколько

громоздким было бы самое простое общение, если бы все элементы мысли

выражались эксплицитно; в сложных случаях это вообще было бы невозможно.

Мы не можем здесь останавливаться на проблеме имплицитного выражения

подробно. Укажем только, что, по-видимому, следует различать широкое

понимание имплицитности (как оно представлено, например, у Ш. Балли) — его

можно было бы назвать психологическим,— и более узкое — языковое. Различие

заключается в том, с чйм сравнивать имплицитное выражение, что полагать в

качестве его исходного эксплицитного варианта.

Ш. Балли считает высказывание имплицитным не по сравнению с полным

выражением, присущим языковой норме, а по сравнению с психическим процессом

образования мысли, суждения, которое он также понимает широко. Сам Балли

подчеркивает, что собственно экспрессивные высказывания типа Я полагаю, что

подсудимый невиновен в языке далеко не самые распространенные (по сути они,

как правило, искусственны с точки зрения обычного общения). Наиболее

употребительными являются различные имплицитные формы высказывания

(подсудимый виновен), в которых большое значение имеют неартикулируемые

знаки — музыкальные (интонация, паузы, ударение и т. д.) и ситуативные, т.

е. «не только элементы, воспринимаемые чувствами в процессе речи, но и все

известные собеседникам обстоятельства, которые могут послужить мотивом для

их разговора» [6, 43—59]. Заметим, что Ш. Балли обсуждает явление

имплицитности главным образом в связи с модальностью высказывания.

Нам представляется, что с лингвистической точки зрения целесообразно

считать имплицитными такие выражения, которые противостоят «полным»

выражениям в плане языковой нормы (по-видимому, сюда нужно включить и

частотность как один из ее критериев), образуя с ним синонимические ряды.

Такие имплицитные выражения могут быть в различной степени узуальными,

поскольку возможность «неназывания» отдельных компонентов мысли или даже

целой мысли заложена в самой системе языка в виде особых форм и

конструкций, которые служат именно для имплицитного выражения тех или иных

элементов мысли-сообщения в определенных коммуникативных ситуациях. Сюда

относятся различные виды эллипсов — традиционных и продуктивных, в том

числе и весьма разнообразные типы односоставных предложений.

Совершенно особым средством имплицитности, притом одним из самых

универсальных, являются местоименные слова, которые только «замещают»

уже упомянутые предметы или даже целые факты в условиях однозначного

контекста, а не называют их как полнозначные имена.

Таким образом, в языке во многих случаях существуют два (или больше)

ряда вариантов для выражения одного и того же содержания: развернутые и

эллиптические формы. Вслед за Р. Якобсоном, их можно было бы считать двумя

взаимозаменимыми субкодами одного и того же кода (Р. Якобсон высказывает

эту мысль в связи с обсуждением соотношения более архаичных, развернутых

форм и современных, более эллиптических [102, 102]). Этот вид вариантности

(синонимии) существует наряду с ее другими видами в языковой системе и

актуализируется в речевой деятельности в зависимости от речевых стилей.

Широкое использование имплицитные выражения находят в художественной

литературе как особый стилистический прием (недосказанность как вовлечение

читателя в установление связей).

При обсуждении вопроса о том, все ли в языке связано с мышлением, все

ли его элементы выражают мыслительное содержание, намечаются две точки

зрения. Согласно первой, мыслительное содержание выражается только в

лексических единицах языка, поскольку только они выражают понятия;

грамматические же элементы рассматриваются как формально-структурные

(строевые), выполняющие синтаксическую функцию связывания слов в

высказывании14.

Второй подход в противоположность первому исходит из положительного

ответа на данный вопрос. Считается, что каждый элемент языка выражает некое

особое мыслительное содержание.

Эта точка зрения лежит в основе концепций, согласно которым любые

различия между языками рассматриваются как проявление особенностей мышления

носителей этих языков, а из отсутствия в том или ином конкретном языке

специальных средств для выражения того или иного содержания заключается,

что данный компонент действительности (данное понятие) вообще не отражается

в мышлении данного народа.

Так, например, А. Мартине, констатируя наличие различий между языками

в плане первого членения языка, которое заключается в том, что «любой

результат общественного опыта, сообщение о котором представляется

желательным, любая необходимость, о которой хотят поставить в известность

других, расчленяется на последовательные единицы, каждая из которых

обладает звуковой формой и значением», подчеркивает, что фактически каждому

языку соответствует своя особая организация данных опыта15.

Ш. Балли считает, что «общие характерные черты языка должны придавать

выражению мысли определенный аспект, определенным образом его

ориентировать» [6, 376].

Сравнивая французский и немецкий языки, Ш. Балли выводит их общие

характеристики из отдельных, главным образом, формально-структурных

явлений. Так, например, на основе таких особенностей, как ограниченность

безличных предложений во французском языке и обилие их в немецком, более

глагольный характер немецкого инфинитива и наличие разных вспомогательных

глаголов в пассиве (в немецком werden 'становиться', во французском кtre

'быть' и т. п.), Балли делает вывод о принципиальном различии между этими

языками: французский язык — «статичен», немецкий — «динамичен», или

«феноменистичен». В этом проявляются, по Балли, различные тенденции

мышления: «Феноменистическая тенденция мыслит положение как результат

движения, состояние как результат действия, в то время как статическое

направление рассматривает движение как предварительное положение и

угадывает состояние через посредство вызывающего его действия» [6, 383].

Таким образом, из отдельных черт сравниваемых языков выводятся такие их

признаки, как «ясность и абстрактность» французского и «точность и

конкретность» немецкого. Балли так интерпретирует эти свойства: «Поль

Клодель говорил, что француз находит удовольствие в очевидности; но

очевидность — это озарение, которое освещает предметы, не проникая внутрь

их. Ясная мысль может не быть верной: она даже почти никогда не бывает

абсолютно верной... В отличие от ясности точность — это стремление вникать

в глубь вещей, проникать в них и там укрепляться, хотя и с риском

заблудиться. Разве не верно, что именно такое впечатление производит на нас

даже при поверхностном взгляде немецкий язык?» [6, 392].

Наиболее последовательно тенденция интерпретировать все особенности

каждого конкретного языка как особенности мышления его носителей

представлена, как известно, в концепции Л. Вейсгербера и в теории

лингвистической относительности Сепира-Уорфа (эти теории подвергаются

критическому анализу во многих работах, см., например, [9; 18; 28; 59]).

Теории полного параллелизма языка и мышления (назовем их так для

краткости) в сущности можно рассматривать как обратную сторону

абсолютизации роли языка в познании, нерасчлененного понимания взаимосвязи

языка и мышления, о которых речь шла. выше. Обе тенденции — и

отождествление обязательности языка в формировании мысли с обязательностью

словесного выражения и стремление выводить из особенностей языкового строя

особую систему мышления народа — имеют в своей основе понимание связи языка

и мышления как формы и содержания, которое неизбежно приводит к их

отождествлению, к постулированию их полного параллелизма.

Однако очевидным фактом остается то, что конкретные языки различаются

не только с формально-структурной стороны, но и с семантической. Попытки

найти объяснение этого факта, установить, чем детерминированы различия

между языками, вызывают вопросы, которые не обходит, пожалуй, ни одна

концепция языка и мышления. Как объяснить, почему объективная картина мира

запечатлена в языках неодинаковым образом, в то время как сознание,

мышление имеет общечеловеческий характер, одинаковые общие закономерности у

всех народов? Обусловлены ли различия в «языковой картине мира»

особенностями мышления народа или же они сводятся к формально-структурной

специфике языка? И что вообще следует понимать под различной языковой

картиной мира?

При решении этих вопросов прежде всего не следует преувеличивать

степень различий в семантических системах отдельных языков и переоценивать

значимость этих различий как характеристик строя мышления, недооценивая тем

самым сходные инвариантные черты, которые по сути образуют основу всех

языков. Ведь если бы в содержании языков, как и в плане выражения, не

преобладали одинаковые общие признаки, если бы каждый язык заключал в себе

совершенно особую картину мира, то невозможно было бы говорить о языке

вообще, сравнивать отдельные языки и изучать чужие языки.

О преувеличении значимости языковых различий свидетельствует прежде

всего ограниченность примеров, которыми оперируют в рассматриваемых

теориях. (Сюда относятся цвета спектра, явления типа нем. Hand — Arm,

русск. рука, артикль, некоторые явления фразеологии и ряд особенностей

грамматического строя.) При этом нужно принять во внимание, что многие

авторы не разграничивают, например, в грамматике значимые явления,

выражающие определенные грамматические значения и чисто формальные явления,

возникшие в результате особых условий развития данного языка и утратившие

значение, если даже таковое имелось первоначально16.

Примером может служить объяснение такой особенности немецкого порядка

слов как «рамка» (замыкание). Эту чисто структурную черту немецкого языка,

обусловленную историей его развития и не связанную с синтаксическими

категориями предложения, Л. Вейсгербер рассматривает как проявление «особо

синтезирующего способа мышления».

И. И. Мещанинов склонен усматривать в немецкой рамке выражение особого

восприятия отношения между объектом и предикатом, как особо тесной

связи между ними, по сравнению, например, с французским языком, где эта

связь якобы не воспринимается как в такой же степени тесная, поскольку в

нем нет замыкания объекта в рамке сказуемого [55].

На это можно было бы сделать возражение, что ведь и в немецком языке

объект не всегда замыкается в рамке сказуемого, во-первых, потому, что

рамочная конструкция далеко не всегда возможна (она ограничена случаями,

когда в предложении имеется сложное сказуемое, сложное время или сложный

глагол); во-вторых, потому, что объект при наличии рамки может не входить в

нее, а занимать первое место, при этом в рамку может включаться

подлежащее17.

Может быть, самой главной причиной сомнительности выводов

рассматриваемых концепций является односторонне статичный подход к фактам

языка. Учитывается только система языка. Вне внимания остается то

обстоятельство, что «относительность» системы, ее ограниченность или

избыточность нейтрализуется при актуализации в речи за счет возможностей

синтагматики, в том числе суперсегментных (просодических) средств18.

Приведенные критические соображения отнюдь не означают, что различия

между языками не следует рассматривать как особенности в «языковой картине

мира», в «категоризации действительности» (по терминологии Л. В. Щербы,

который придавал этому факту большое значение, хотя, может быть, и

преувеличивал его). Мы хотим только подчеркнуть, что неправомерно

делать из них непосредственные выводы в отношении мышления носителей того

или иного языка, не установив при этом, в каком смысле понимается мышление

и, что особенно важно, в чем и по сравнению с чем можно усматривать его

специфические черты исходя из строя отдельных языков.

Весь рассмотренный комплекс вопросов можно сформулировать как проблему

соотношения общих и особенных признаков в языке и в мышлении. В настоящее

время возникла насущная потребность вычленения и осмысления общего в

языках. Но общее в языках, особенно в их семантической системе, не может

быть исследовано без выяснения общих закономерностей познания, мыслительной

деятельности человека. Эти задачи относятся к проблеме лингвистических

универсалий (инвариантов) [26; 70; 76; 107; 110], возродившейся в настоящее

время на новой, более широкой основе, по сравнению с тем, как она ставилась

в период первичного увлечения общей грамматикой. Эта новая основа —

огромный фактический материал в области языков различных типов и прогресс в

научной методологии, освоение новых методов — позволяет надеяться, что

исследования языковых универсалий дадут положительные результаты в смысле

более глубокого изучения и языка, и мышления, а тем самым выявления общих

закономерностей их взаимосвязи.

При обсуждении вопроса о различной категоризации действительности в

конкретных языках нужно, по-видимому, прежде всего установить наиболее

общие линии, по которым отмечаются семантические различия в отражении мира.

Эти различия — особенное в языках — могут быть правильно осмысленны только

на основе общих закономерностей мышления.

Согласно марксистско-ленинской гносеологии, мышление рассматривается

не как зеркально-мертвое отражение объекта, не как фотография его.

«Познание есть отражение человеком природы. Но это не простое, не

непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций,

формирования, образования понятий, законов etc» [43, 156]. Сложность

познания (мыслительной деятельности, отражения) заключается в том, что оно

детерминируется двоякими факторами: объективными, т. е. закономерностями,

спецификой самого мира вещей, и субъективными, т. е. особенностями

человеческой природы — биологическими и социальными. Человек познает мир

вещей не созерцательно, не пассивно, а активно воздействуя на него в

процессе практики. Именно такое понимание сущности познания отличает

диалектический материализм от созерцательного материализма фейербаховского

типа, как подчеркивает К. Маркс в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный

недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский —

заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется

только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая

чувственная деятельность, практика, не субъективно» [50, 1].

Как все больше подтверждается конкретно-научными исследованиями,

объект отражается человеческим мозгом особым способом, включающим момент

преобразования, моделирования.

Как продукт (результат) этого преобразования возникает субъективный

образ объекта, который не абсолютно тождествен с отражаемым предметом, но и

не абсолютно отличен от него. Субъективное человеческое отношение входит

как необходимый компонент в этот образ19.

Исследование способа моделирования объекта и является одной из

важнейших научных проблем нашего времени.

Нужно отметить, что признак преобразования подчеркивается К. Марксом в

его известном определении идеального (отражения) наряду с признаком

вторичности: «... идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую

голову и преобразованное в ней». Однако именно эта сторона отражения

(идеального) иногда недооценивается при обсуждении сущности познания с

точки зрения материалистической философии, подчеркивается только — или

главным образом — вторичность, производность сознания от бытия.

Как показывают исследования, элементы преобразования, моделирования

выступают уже на чувственной ступени познания20. Они усложняются на ступени

дискурсивного (логического) мышления, когда «вступает» в действие язык.

Язык привносит в отражательное (мыслительное) содержание свою специфику —

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85