Общее языкознание - учебник

по-видимому, принять во внимание, что именно оно согласуется более всего с

истинным положением вещей и результатами многочисленных конкретных

исследований (см., например, [66; 124; 136; 143; 154]).

Из определения языка как системы динамической логически вытекает, что

часть ее внутренних «неполадок» должна быть устранена под давлением

самой системы — приведением элементов к большей упорядоченности, охватом

единым регулирующим принципом большего количества единиц, выдерживанием

принципа сохранения дистантности между членами оппозиций и т. п. Напротив,

из определения языка как системы открытой, т. е. взаимодействующей со

средой, следует, что описание ее и не может быть полным вне учета

конкретных форм этого взаимодействия [107, 75—76]. Подчеркивая

многосторонние зависимости языка от целого комплекса причин, А. Мейе

указывал, например, что лингвистические изменения предопределяются по

крайней мере тремя группами причин, или факторов: 1) структурой данного

языка, т. е. здесь его устройством; 2) психологическими, физическими,

пространственными, социальными и прочими условиями его существования; 3)

теми частными влияниями других языков, которые в данное время и данном

месте испытывает изучаемый язык [140]. Нетрудно заметить, однако, что и

группа причин, названная во втором пункте, далеко не однородна и нуждается

в детализации и уточнении. В общем плане можно было бы вместе с тем

отметить, что факторы первой группы — это факторы внутренние,

интралингвистические, и их специфика определяется в равной мере и той

звуковой субстанцией, в которую воплощен данный язык, и той сеткой связей,

которая существует между его элементами (структурой языка) и, наконец,

объединением элементов и связей в особое целостное единство (систему).

Естественно в связи с этим, что мы говорим о системно обусловленных

изменениях лишь как о части внутренних преобразований в языке. Факторы,

перечисленные А. Мейе во втором пункте его классификации, обычно

причисляются к факторам экстралингвистическим. Наконец, причины, выделенные

им в третью группу, — это своеобразные полулингвистические причины: то,

какой именно язык влияет на язык изучаемый и каково соотносительное

социальное положение двух языков, является фактором экстралингвистическим,

социально-экономическим или даже политическим; но то, какие именно формы

принимает языковое контактирование, зависит непосредственно от самих

соприкасающихся языков, и в этом смысле воздействие одной лингвистической

системы на другую можно рассматривать как внутрилингвистический процесс. Во

всяком случае особая роль этих факторов в общей совокупности причин

изменений несомненна (подробнее см. ниже, стр. 250—254).

Несколько слов следует сказать также о разграничении двух понятий,

которые нередко смешиваются, — о разграничении причин языковых изменений и

их характера, их функционального статуса. Так, вне зависимости от того, что

послужило непосредственной причиной языкового изменения, факт его

проникновения в систему языка или широкое его распространение в языке имеют

социальный характер. С этой лишь точки зрения можно признать, что «и

внутренние закономерности развития языка в конечном счете социальны»

[6, 35; ср. 127, 450—451]. Из этого, однако, не следует, что все изменения

вызываются социальными причинами. Аналогичное замечание необходимо сделать

и по поводу неоднозначности термина «системное изменение». С одной стороны,

подобная квалификация может означать, что причиной изменения явилась сама

система данного языка; с другой, — что по своему характеру это изменение

включается в серию однотипных, серийных, регулярных изменений, так что все

эти изменения вместе образуют известное упорядоченное единство. Лучше два

этих различных определения по возможности разграничивать (см. подробнее

ниже). Системные изменения в первом смысле мы рассматриваем только как

часть внутренних, т. е. обусловленных внутренней имманентной сущностью

языка.

В соответствии с высказанными выше теоретическими соображениями все

языковые изменения в целом, точнее, их причины, могут быть разбиты на две

основные категории — внешние и внутренние [66]. Практически не всегда

бывает легко отнести ту или иную причину к одной из указанных категорий,

так как при более тщательном исследовании может оказаться, что причиной

данного языкового изменения является целая цепь следующих друг за другом

причин одного порядка, или, напротив, сложное переплетение многих причин

разного порядка. Однако в большинстве случаев непосредственная основная

причина выступает более или менее отчетливо. Эта причина и создает импульс,

под влиянием которого и происходит языковое изменение. Если причина не

может быть усмотрена в самом языковом механизме и лежит за пределами его

сферы, она может, соответственно, квалифицироваться как внешняя. В финском

языке, например, прилагательные стали согласовываться с существительными в

роде и числе. Причиной данного явления послужило вероятнее всего влияние

окружающих индоевропейских языков, где подобное явление выражено довольно

ярко. Наоборот, изменение группы согласных k?t и ct в новогреческом языке

вызвано внутренней причиной — неудобопроизносимостью первой группы

согласных и т. п.

К внешним причинам мы относим всю совокупность необычайно

разнообразных импульсов, идущих из окружающей язык среды и связанных прежде

всего с особенностями исторического развития общества, переселениями и

миграциями, объединением и распадом речевых коллективов, изменением форм

общения, прогрессом культуры и техники и т.п. К причинам внутреннего

порядка принадлежат различные импульсы, возникающие в связи с

целенаправленной тенденцией к усовершенствованию существующей системы языка

(ср. например, тенденцию к созданию симметричной системы фонем,

рассматриваемую специально ниже); к внутренним причинам мы относим также

разнообразные тенденции, направленные на приспособление языкового механизма

к физиологическим особенностям человеческого организма, тенденции,

обусловленные необходимостью улучшения самого языкового механизма,

тенденции, вызванные необходимостью сохранения языка в состоянии

коммуникативной пригодности и т. п. Действие указанных тенденций и будет

описано нами на фактическом материале в следующих разделах.

ВНЕШНИЕ ПРИЧИНЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИй.

Составляя часть системы более сложного порядка, ни один язык мира не

развивается под стеклянным колпаком. Внешняя среда непрерывно на него

воздействует и оставляет довольно ощутимые следы в самых различных его

сферах.

Давно было подмечено, что при контактировании двух языков один из

языков может усвоить некоторые артикуляционные особенности другого языка,

оказывающего на него влияние. Типичным примером может служить возникновение

церебральных согласных в индийских языках, поскольку церебральные широко

распространены в современных дравидских языках и не могут быть объяснены

как результаты исторической эволюции соответствующих нецеребральных

согласных индоиранского или индоевропейского языка-основы, предполагают,

что они возникли под влиянием субстратных дравидских языков.

В северных диалектах азербайджанского языка отмечено наличие

фарингализованных гласных къ, чъ, уъ, ыъ, а также смычногортанных кь, цI,

чI, къ, mI, пI, возникших под влиянием иберийско-кавказских языков.

Наличие абруптивов отмечено также в восточных анатолийских говорах

турецкого языка.

В так называемых узбекских иранизированных говорах исчезло под

влиянием иранских языков такое типичное для тюркских языков явление, как

гармония гласных.

Субстратное влияние иногда может распространяться на значительные

территории, захватывая несколько языков. Так, например, для фонетической

системы болгарского, румынского и албанского языков характерно наличие

редуцированного гласного, который в болгарском языке обозначается через ъ,

в румынском через г и в албанском через ё.

Любопытно отметить, что тенденция к превращению а в u в первом слоге

прослеживается одновременно в татарском, чувашском и марийском языках. В

марийском языке а первого слога превратилось в о, в чувашском в разных

диалектах в о или у, а в татарском языке а первого слога превратилось в

лабиализованное а.

Каждый, кому приходилось слышать произношение так называемых финских

шведов, не мог не заметить, что оно гораздо более похоже на произношение

финнов, чем на произношение шведов, проживающих в Швеции. Не менее

значительны различия в произношении финнов, проживающих на территории

Финляндии, и ингерманландцев, проживающих в Ленинградской области и

частично в Карельской АССР. Произношение последних ближе к русскому,

поскольку длительное пребывание среди русских не могло не сказаться на их

произношении. Если сравнить произношение коми-зырян, проживающих в бассейне

реки Вычегды, с произношением коми-пермяков, то нельзя не заметить, что

произношение коми-пермяков почти не имеет специфического акцента и больше

похоже на русское.

Рассматривая произношение мексиканского варианта испанского языка,

Гонсалес Морено [108, 181] отмечает фразовую интонацию (напевность —

especie de canto): «Когда слышишь, как индеец-майа говорит на своём родном

языке, и сравниваешь с тем, как юкатанец говорит по-испански, поражаешься

сходству фразовой интонации».

Влияние других языков может отразиться также и на характере ударения.

Смена характера ударения в латышском языке, которое некогда было

разноместным, но позднее передвинулось на первый слог, обязано, по всей

видимости, влиянию языка угро-финского народа ливов. Ливы в древние времена

занимали значительную часть территории современной Латвии. Многие

диалектологи отмечают, что в русских говорах так называемого Заонежья

исконно русское разноместное ударение перемещается на первый слог. При

объяснении этого явления нельзя не учитывать, что носители этих говоров по

происхождению являются обрусевшими карелами.

Влияние внешней среды может вызывать заметные сдвиги и в

грамматическом строе языков. В области падежной системы оно может

появляться в изменении количества падежей, или состава падежной системы, в

особенностях значений падежей, моделях их построения, особенностях их

исторического развития и т. д.

Якутский язык отличается от других современных тюркских языков

многопадежностью. В то время как абсолютное большинство современных

тюркских языков имеет обычно шесть падежей — именительный, родительный,

дательный, винительный, местный и исходный, якутский язык имеет девять

падежей — именительный, винительный, дательно-местный, частный, или

партитив, отложительный, совместный, наречный, сравнительный и

творительный. Многопадежность якутского языка можно было бы считать

результатом развития этого языка по внутренним законам, если бы не было

никаких других данных, свидетельствующих о наличии каких-то внешних причин,

в результате действия которых якутская система падежей приняла особый вид,

значительно уклоняющийся от общетюркского типа.

Дело в том, что некоторые специфические особенности якутской падежной

системы имеют параллели в падежной системе эвенкийского и эвенского

языков, принадлежащих в языках тунгусо-маньчжурской группы.

В якутском языке нет специальной формы родительного падежа; нет этого

падежа и в окружающих якутский язык эвенском и эвенкийском языках. Можно

предполагать, что родительный падеж в якутском языке не успел развиться,

так как в тюркских языках первоначально его не было. При этом влияние

тунгусо-маньчжурских языков, по-видимому, оказало задерживающее влияние.

Дательный падеж в якутском языке одновременно имеет значение местного.

Ср. оскуола?а 'в школу' и 'в школе'. То же самое наблюдается в эвенкийском

и эвенском языках. Ср. эвенк. Пуртас бутаду бисин 'твой нож находился в

сумке', но Аннаду унталва эмэврэн 'принесла Анне унты'2. Партитив в

якутском языке имеет суффикс -ta, например, чэй-дэ ис 'выпей чаю', ат-та

аралын 'дайте коня (любого)'3.

Но что могло толкнуть якутский язык именно на такой путь развития?

Опять-таки возможное влияние тунгусских языков. В эвенкийском языке

существует так называемый винительный неопределенный падеж, который помимо

артиклевой функции обладает также способностью употребляться в тех случаях,

когда предмет, на который направлено действие, представляет собой часть

целого, например, Муе унгкурэн 'Воды налила'; Букэл оллоё 'Дай рыбы'.

Влияние тунгусо-маньчжурских языков могло направить превращение

древнетюркского аблатива в партитив.

Сохранение тв. п. на -nan также, по-видимому, обязано влиянию тунгусо-

маньчжурских языков, поскольку он имеется в эвенкийском и эвенском языках,

ср. эвенк. пуртат 'ножом' от пурта 'нож', эвен. herkar?i 'ножом' от herkar

'нож'.

Наличие в якутском языке совместного падежа типа о?олуун 'с ребенком',

киhи-лиин 'с человеком' также легко объяснимо, поскольку совместный падеж

имеется в эвенкийском и эвенском языках, ср. эвенк, бээ-нун 'с человеком',

эвен. хер-кар-нюн 'с ножом'.

Существующий в якутском языке сравнительный падеж также находит

аналогии в тунгусо-маньчжурских языках. Отложительный падеж в эвенкийском

и эвенском, характеризующийся суффиксом -дук, может употребляться в роли

якутского сравнительного падежа, ср. эвенк. Би гиркидукис сагдытмар бисим

'Я старше твоего товарища'.

В результате иноязычного влияния может изменяться также семантика

падежей. Любопытный материал в этом отношении дают некоторые нижне-

вычегодские говоры. Употребление родительного партитивного в этих говорах

встречается значительно реже, чем в русском литературном языке, например, В

лесу никакие грибы нет, ср. соответственно коми-зырян. Вцрын некутшцм тшак

абу.

В языках, расположенных на смежных соприкасающихся территориях,

наблюдается иногда одинаковая направленность в изменении форм падежей. Так,

например, уже в древнеболгарском языке принадлежность предмета могла

выражаться в родительном и дательном падежах. Затем дательный падеж,

особенно дательный приглагольный, всё чаще и чаще стал выражаться

аналитической конструкцией с предлогом на. Поскольку дательный падеж мог

вообще заменять родительный, то конструкция с предлогом на позднее

совершенно вытеснила родительный падеж, ср. совр. болг. цел и задачи на

историческата грамматика 'цель и задачи исторической грамматики'.

В современном румынском языке формы дательного и родительного падежей

также совпадают, ср. domn 'господин', domn 'господина' или 'господину',

casa 'дом', case 'дома' или 'дому'. Исторически форма domn восходит к

латинской форме дательного падежа ед. ч. domino, а форма case — к латинской

форме дат. пад. ед. ч. casae.

Совпадение форм родительного и дательного падежей наблюдается также и

в албанском языке, например, mali 'горы' и 'горе' shoku 'товарища' и

'товарищу'4.

Под влиянием синтетической формы местного падежа в коми-зырянском

языке в некоторых нижне-вычегодских говорах, близко прилегающих к

территории Коми АССР, образовались любопытные беспредложные конструкции

типа Ухте живет 'живет в Ухте'.

Иноязычное влияние, по всей видимости, может замедлить или

приостановить идущий процесс распада падежной системы. Во многих

современных индоевропейских языках древняя система синтетических падежей

исчезла. Отношения между словами стали выражаться аналитическим путем при

помощи предлогов. Подверглась разрушению система древних падежей,

унаследованных от индоевропейского праязыка и в армянском языке. Однако

здесь она не разрушилась полностью, и армянский язык не стал аналитическим.

Аналогичное явление наблюдалось также в истории осетинского языка и

некоторых языков Индии, в которых, несмотря на разрушение старых падежных

окончаний, образовалась новая система синтетических падежей. Можно сказать,

что полному разрушению старой падежной системы в армянском и

осетинском языках препятствовали окружающие их горские языки Кавказа с их

довольно развитыми падежными системами.

Что касается некоторых арийских языков Индии, то там могло сказаться

влияние дравидских языков, в которых не наблюдалось разрушения падежной

системы.

В истории языков отмечены случаи возникновения в результате

иноязычного влияния такого явления, как определенный артикль. Так,

например, в чувашском языке притяжательный суффикс 3 л. ед. ч. -е иногда

приобретает значение артикля; ср. чув. кимм 'лодка', но кимми 'лодка

(определенная)'. Другим тюркским языкам это явление не свойственно. В

данном случае можно предполагать влияние марийского языка, в котором

притяжательный суффикс 3 л. ед. ч. также может иметь артиклевые функции,

ср., например, jer 'озеро' (неопределенное)', но jer-ze 'озеро

(определенное)'.

Наиболее устойчивой по отношению к иноязычным влияниям оказывается

система местоимений. Однако система так называемых притяжательных

суффиксов, функционально соответствующих притяжательным местоимением, может

видоизменяться под влиянием других языков. Так, например, в эстонском языке

в результате влияния индоевропейских языков система притяжательных

суффиксов исчезла, и, наоборот, в новогреческом диалекте «понтика» под

влиянием турецкого языка она возникла.

Во всех тюркских языках притяжательные суффиксы располагаются после

суффикса множественного числа, ср. тат. Идел яр-лар-ы 'берега Волги', тур.

Тьrkiye єeher-ler-i 'города Турции'. Однако в чувашском языке существует

иной порядок расположения притяжательных суффиксов. Притяжательные суффиксы

в этом языке предшествуют суффиксу множественного числа, например, капитал

смршыв-м-сен-че 'в странах капитала'. В данном случае сказалось влияние

марийского языка, в котором наблюдается тот же порядок расположения

притяжательных суффиксов, например, Республикын ончыл етг-же-шамыч

'передовые люди республики'.

Широко известны случаи заимствования из других языков

словообразовательных суффиксов прилагательных. В литературе отмечены случаи

заимствования суффиксов. Так, например, марийский язык заимствовал из

чувашского языка суффикс сравнительной степени -рак (чув. -pax), ср. мар.

сай 'хороший', сай-рак 'лучше', неле 'тяжелый', нелырак 'тяжелее', ср. чув.

гшг 'теплый', гшграх 'теплее', тат. матур 'красивый', матуррак 'красивее'5.

Заимствование узбекского суффикса сравнительной степени -roq

наблюдается в северных таджикских говорах. Исследователь этих говоров

В. С. Расторгуева, однако отмечает, что этот узбекский суффикс

употребляется преимущественно в сочетании с таджикским суффиксом

сравнительной же степени -tar, ср. teztarroq, tezroqtar 'быстрее'6.

Система числительных в различных языках также подвержена иноязычному

влиянию, хотя числительные обычно принято считать одним из наиболее

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85