Общее языкознание - учебник

конкретных звеньев, входящих в функциональную систему, может меняться в

довольно широких пределах (чем объясняется возможность частичного, а иногда

и полного восстановления нарушенных психических функций у больных с

поражениями определенных участков коры головного мозга)3.

Особенно много занимался подобными системами (на материале регуляции

движений) Н. А. Бернштейн. Он выдвинул концепцию функциональной

физиологической системы как системы саморегулирующейся, в которую в

качестве одного из звеньев входит прогнозирование будущей ситуации. Эта

концепция, находящая параллель в теории «акцептора действия» П. К. Анохина

и во взглядах американского психолога Джорджа Миллера, восходит к идее И.

П. Павлова о «предупредительной деятельности», или опережающем отражении

действительности нервной системой человека.

Под углом зрения исследований Анохина, Бернштейна и др.

физиологической основой речевой деятельности является специфическая

функциональная система или, точнее, сложная совокупность нескольких

функциональных систем, часть которых специализирована, а часть

«обслуживает» и другие виды деятельности. Эта организация является

многочленной и многоуровневой. В обеспечении речевых процессов принимают

участие как элементарнейшие физиологические механизмы типа стимул — реакция

(исследованные американским психологом Б. Скиннером, который, однако,

придает им преувеличенное значение), так и механизмы специфические, имеющие

иерархическое строение и характерные исключительно для высших форм речевой

деятельности (например, механизм внутреннего программирования речевого

высказывания).

Каковы основные компоненты такой организации? Во-первых, механизм

мотивации и вероятностного прогнозирования речевого действия, в

принципе общий речевой деятельности и другим видам деятельности. Во-вторых,

механизм программирования речевого высказывания. Как показывают

исследования процессов, объединяемых под условным названием «внутренней

речи», прежде, чем построить высказывание, мы при помощи особого кода (по

Н. И. Жинкину «предметно-изобразительного», т. е. представлений, образов и

схем) строим его «костяк», соединяя с единицами такого плана, или

программы, основное содержание предложения, всегда известное нам заранее. В-

третьих, группа механизмов, связанных с переходом от плана (программы) к

грамматической (синтаксической) структуре предложения; сюда относятся

механизм грамматического прогнозирования синтаксической конструкции,

механизм, обеспечивающий запоминание, хранение и реализацию синтаксически

релевантных грамматических характеристик слов, механизм перехода от одного

типа конструкции к другому типу (трансформации), механизм развертывания

элементов программы в грамматические конструкции (по принципу так

называемого «дерева непосредственно составляющих») и т. д. В-четвертых, это

механизмы, обеспечивающие поиск нужного слова по семантическим и звуковым

признакам. В-пятых, механизм моторного программирования синтагмы, в

последнее время детально исследованный в лаборатории Л. А. Чистович

(Институт физиологии АН СССР в Ленинграде). В-шестых, механизмы выбора

звуков речи и перехода от моторной программы к ее «заполнению» звуками.

Наконец, в-седьмых, механизмы, обеспечивающие реальное осуществление

звучания речи.

Как можно видеть, физиологическая основа речевых процессов крайне

сложна. Во многом она неясна до сих пор, и в конце настоящей главы мы

остановимся более подробно лишь на некоторых из перечисленных здесь

механизмов.

Изложенное выше представление о характере физиологической

обусловленности речевой деятельности нашло свое отражение в современных

исследованиях локальных поражений мозга, прежде всего так называемых афазий

(под этим термином объединяются различные речевые расстройства, возникающие

при ранениях, опухолях и других органических нарушениях отдельных участков

коры больших полушарий мозга). Ведущими в этой области являются работы

советского психолога А. Р. Лурия и его школы, на которые мы в дальнейшем и

опираемся при характеристике основных видов афазий.

Динамическая афазия связана с нарушением способности говорить фразами,

хотя у больного нет трудности ни в повторении, ни в назывании, ни в

понимании речи. Можно выделить две формы динамической афазии; при одной из

них нарушено программирование высказывания, при другой — механизмы его

грамматико-синтаксической организации.

Эфферентная моторная афазия тоже характеризуется распадом

грамматической структуры высказывания при сохранности отдельных слов, но,

кроме того, и распадом его моторной схемы: сохраняя умение произносить

отдельные звуки, больные не могут соединить их в последовательность. Таким

образом, здесь нарушен вообще принцип сукцессивности (последовательности) в

речеобразовании.

Перечисленные выше виды афазии возникают при поражении передних

отделов коры головного мозга, а все остальные — задних, «отвечающих» за

процессы «симультанного синтеза», объединения возбуждений в одновременные

группы.

Афферентная моторная афазия — это нарушение членораздельности речевых

произношений. Больной не может «найти» нужный ему определенный звук и все

время «соскальзывает» на близкие артикуляции. Здесь нарушено звено выбора

звуков.

Семантическая афазия проявляется в трудностях нахождения слов и в

нарушении понимания семантических (логико-грамматических) отношений между

словами. Например, больной понимает слова отец и брат, но не может понять,

что значит брат отца. По А. Р. Лурия, в этом случае мы имеем дело с

нарушением семантической системности слова, т. е. выбора слова по значению.

Акустико-мнестическая афазия сходна по своим проявлениям с

семантической, однако в этом случае нарушение касается выбора слов на

основе звуковых признаков.

Сенсорная афазия прежде всего сказывается в восприятии речи, выражаясь

в первую очередь в распаде фонетического слуха, т. е. нарушении взаимосвязи

между звуковым составом и значением слова. По-видимому, при этой форме

афазии нарушен звуковой анализ слова.

Разного рода нарушения речевой деятельности, существенные для нашего

понимания ее механизмов, возникают и при различных психических

заболеваниях, например, тяжелых формах шизофрении. В этой области

существенны работы советского психиатра Б. В. Зейгарник.

РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ

Каждое речевое высказывание, каждый акт порождения или восприятия речи

многосторонне обусловлен. С одной стороны, имеется целый ряд факторов,

влияющих на то, какое содержание будет выражено в высказывании (говоря о

содержании, мы имеем в виду не только семантику, но и такие особенности

высказывания, как его модальность и т. д.). Это факторы прежде всего

психологические. С другой стороны, есть множество факторов,

обусловливающих то, как определенное содержание будет реализовано в речи

(сюда относятся, кроме психологических, факторы собственно лингвистические,

стилистические, социологические и др.). Характер всех этих факторов и

способ, которым они обусловливают порождение конкретного речевого

высказывания, можно описать при помощи различных теорий или моделей. Далее

мы будем опираться в данной главе на то понимание этой обусловленности,

которое свойственно советской психологической школе Л. С. Выготского (см.

также [35]).

Под речевой деятельностью следует понимать деятельность (поведение)

человека, в той или иной мере опосредованную знаками языка. Более узко под

речевой деятельностью следует понимать такую деятельность, в которой

языковый знак выступает в качестве «стимула-средства» (Л. С. Выготский), т.

е. такую деятельность, в ходе которой мы формируем речевое высказывание и

используем его для достижения некоторой заранее поставленной цели.

Чтобы сказанное здесь было до конца ясно, нам придется остановиться на

понятии деятельности вообще, как оно выступает в работах школы Л. С.

Выготского. Деятельность определяется здесь как «сложная совокупность

процессов, объединенных общей направленностью на достижение определенного

результата, который является вместе с тем объективным побудителем данной

деятельности, т. е. тем, в чем конкретизуется та или иная потребность

субъекта» [46, 415]. Из этого определения ясен целенаправленный характер

деятельности: она предполагает некую заранее поставленную цель (она же при

успешности акта деятельности является ее результатом) и мотив,

обусловливающий постановку и достижение данной цели. На отношениях мотива и

цели нам еще придется остановиться в дальнейшем, когда речь пойдет о

понятии смысла.

Вторая отличительная черта деятельности — это ее структурность,

определенная ее внутренняя организация. Она сказывается прежде всего в том

факте, что акт деятельности складывается из отдельных действий

(«относительно самостоятельные процессы, подчиненные сознательной цели»

[46, 415]). Одни и те же действия могут входить в различные деятельности и

наоборот— один и тот же результат может быть достигнут путем разных

действий. В этом сказывается, между прочим, «метрический» характер

человеческой деятельности (Н. А. Бернштейн), позволяющий использовать при

фиксированной цели различные способы ее достижения и по ходу выполнения

намеченного плана изменять эти способы соответственно изменившейся

обстановке. Действия могут быть как внешними (например, практическими), так

и внутренними (умственными). Умственные действия генетически восходят к

внешним, как это показано, в частности, психологами французской

социологической школы, в особенности Ж. Пиаже и А. Валлоном [11]. Согласно

теории, развитой проф. П. Я. Гальпериным [17], существует некоторый

алгоритм оптимального перехода от внешних действий к внутренним,

умственным: это позволяет сформулировать новые принципы методики обучения,

соответствующие такому алгоритму. Наконец, понятию действия подчинено

понятие операций. «Операции — это те способы, какими осуществляется

действие. Их особенность состоит в том, что они отвечают не мотиву и не

цели действия, а тем условиям, в которых дана эта цель» [45, 21].

Пример комплексного акта деятельности: человек проснулся ночью и

почувствовал голод (потребность, в дальнейшем мотив). Это чувство вызвало у

него мысль направиться на кухню, сделать себе бутерброд и съесть, чем он

надеется удовлетворить свой голод (цель). Чтобы достичь этой цели, он

должен совершить несколько самостоятельных действий: встать, направиться в

кухню, открыть холодильник, взять оттуда кусок колбасы, отрезать себе

ломтик, положить колбасу обратно, взять хлеб из кухонного стола и т. д.

Кроме этих внешних действий, акт деятельности включает и умственные

действия: во-первых, прежде чем сделать все это, человек мысленно планирует

свое поведение; во-вторых, не найдя, скажем, хлеба на обычном месте, он

может вспоминать, куда он засунул его, придя вечером с работы, и т. д.

Наконец, конкретные операции, из которых складываются действия, зависят от

высоты кровати, расстояния до кухни, взаимного расположения холодильника и

кухонного стола, места колбасы в холодильнике, от того, острым или тупым

ножом человек режет колбасу и т. д. Съев бутерброд, человек может

почувствовать, что он еще не сыт: это означает, что результат не совпал с

целью, и деятельность будет продолжена.

Вернемся к понятию речевой деятельности. Она является одним из

наиболее сложных видов деятельности по всем своим параметрам. Во-первых, по

своей организации. Начнем с того, что речевая деятельность крайне редко

выступает в качестве самостоятельного, законченного акта деятельности:

обычно она включается как составная часть в деятельность более высокого

порядка. Например, типичное речевое высказывание — это высказывание, так

или иначе регулирующее поведение другого человека. Но это означает, что

деятельность можно считать законченной лишь в том случае, когда такое

регулирование окажется успешным. Например, я прошу у соседа по столу

передать мне кусок хлеба. Акт деятельности, если брать ее как целое, не

завершен: цель будет достигнута лишь в том случае, если сосед действительно

передаст мне хлеб. Таким образом, говоря далее о речевой деятельности, мы

не совсем точны: для нас будет представлять интерес и нами будет в

дальнейшем рассматриваться не весь акт речевой деятельности, а лишь

совокупность речевых действий, имеющих собственную промежуточную цель,

подчиненную цели деятельности как таковой. Кроме того, и составные элементы

речевой деятельности весьма различны. Это и типично умственные действия

(например, планирование речевого высказывания), и действия внешние

(например, активность органов речи), причем их взаимная связь и

взаимообусловленность весьма трудно поддаются точному определению. Во-

вторых, речевая деятельность принадлежит к типу наиболее сложных и по

характеру представленных в ней мотивов и целей. Действительно, не так-то

просто четко сформулировать даже такую, казалось бы, элементарную вещь, как

цель речевого высказывания, т. е. то, что в практике научного исследования

обычно называется «функцией речи».

Речевая деятельность изучается различными науками. С точки зрения

общего языкознания нас интересует лишь подход к речевой деятельности со

стороны лингвистики и прежде всего — соотношение понятия речевой

деятельности с понятием языка. Мы примыкаем в этом отношении к тем

советским философам, логикам и лингвистам, которые разделяют реально

существующий вне и помимо науки ее объект и формируемый этой наукой внутри

объекта специфический предмет исследования [33, 71]; см. также работы Г. П.

Щедровицкого. Речевая деятельность есть объект, изучаемый лингвистикой и

другими науками: язык есть специфический предмет лингвистики, реально

существующий как составная часть объекта (речевой деятельности) и

моделируемый лингвистами в виде особой системы для тех или иных

теоретических или практических целей.

Сказанное совершенно не означает, что мы отрицаем реальное бытие языка

как объективной системы. Мы хотим лишь отметить, что реальность языка не

тождественна его «отдельности»: язык не существует как что-то отдельное вне

речевой деятельности; чтобы его исследовать, его надо вычленить из речевой

деятельности (либо пойти по другому пути, приравнивая к языку наше знание о

структуре своей языковой способности). С другой стороны, хотелось бы со

всей выразительностью подчеркнуть, что язык как объективная система ни в

коей мере не носит исключительно материального характера: он является

материально-идеальным (если брать его актуальный аспект) или идеальным

явлением (если брать его виртуальный аспект). А признание идеального

характера того или иного явления совершенно не обязательно влечет за собой

в системе философии марксизма-ленинизма отрицание объективности его

существования.

Так или иначе, психолингвистику (или любую другую науку, подходящую к

исследованию речевой деятельности или речевого поведения со сходных

позиций), поскольку она не занимается формированием языковой способности, а

только ее функционированием, не занимают проблемы, связанные с языком как

объективной системой: ее интересует как раз его «субъективный» аспект,

его роль в формировании конкретного речевого высказывания и только. Это

позволяет нам в дальнейшем не останавливаться здесь на анализе языка как

объективной системы.

Возникает вопрос, в какой конкретной форме существует язык внутри

речевой деятельности. Не останавливаясь на этом подробнее, укажем лишь, что

язык есть одна из форм объективной обусловленности речевой деятельности,

определенным образом отграничиваемая совокупностью факторов, необходимых

для ее осуществления, поддержания и развития, или, если обратиться к

принадлежащему И. М. Гельфанду и др. математическому представлению

деятельности, — язык есть один из существенных параметров модели речевой

деятельности [18, 67].

Выше мы отмечали, что потребности современной науки и практики

приводят к необходимости отказаться от исторически сложившегося

размежевания предметов исследования лингвистики и психологии и поставить

вопрос как-то по-иному, по-видимому, — выделить такую систему категорий,

которая удовлетворяла бы потребностям всех или почти всех наук,

занимающихся исследованием речевой деятельности. Подробный анализ такой

системы категорий дается в другом месте [41, 57—60; 42, гл. 1]. Здесь же

приведем лишь результаты такого анализа. Очевидно, наиболее важными как с

точки зрения лингвиста, так и с точки зрения психолога и удовлетворяющими

также потребностям логики и философии являются два противопоставления, две

пары категорий: язык как речевой механизм — язык как процесс (как

употребление) и язык как абстрактная система — язык как речевой механизм.

Ниже мы, как уже сказано, будем употреблять для языка как речевого

механизма термин «языковая способность», для языка как абстрактной системы

— «языковой стандарт», а для языка как процесса — «языковой процесс». Такая

система трех основных категорий в изучении речевой деятельности

соответствует в основном схеме, предложенной Л. В. Щербой в его статье «О

трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» [91], а

еще ранее — Ф. де Соссюром в материалах к его курсам по общему языкознанию

[79, 142—159].

УРОВНИ ЯЗЫКОВОЙ СПОСОБНОСТИ И

ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ

В первом параграфе мы констатировали, что языковая способность не

является ни формой организации внешних проявлений речевого поведения, ни

«грамматикой», перенесенной в мозг. Иными словами, языковая способность,

или психофизиологический механизм речи, характеризуется некоторой

структурой и может быть представлена в виде своего рода порождающей модели,

причем эта модель отлична от любой возможной модели языкового

стандарта. Прежде чем говорить об устройстве такой модели, мы хотели бы

подчеркнуть два момента: во-первых, эта модель не имеет аксиоматического

характера, а является генетической [73]; во-вторых, мы отнюдь не претендуем

в этом и следующих параграфах на сколько-нибудь исчерпывающее описание этой

модели (такого описания и не существует), а остановимся лишь на тех ее

особенностях, которые не вызывают сомнения при современном состоянии

вопроса. В заключение настоящей главы мы попытаемся дать гипотетическое

описание структуры порождающего психофизиологического механизма речи.

Упомянем прежде всего тот общеизвестный факт, что членение речевого

потока на единицы языка, единицы собственно лингвистические, и на единицы,

являющиеся таковыми с точки зрения внутренней организации языковой

способности, различно. Иначе говоря, даже если оставаться в пределах текста

и ставить вопрос о делении его на отдельные сегменты, эти сегменты окажутся

различными при различных подходах. Так, с точки зрения лингвистической

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85