Общее языкознание - учебник

способность сказать все» [14, 452; 31, 62], «ноэтическое поле кодов,

традиционно называемых языками, совпадает со всеми мыслимыми смыслами» [69,

44], «язык — это семиотика, на которую можно перевести все другие

семиотики» [8, 364]) и меняет считаться важнейшим отличительным свойством

естественного человеческого языка, делающим его действительно уникальным

явлением среди всех сопоставимых с ним объектов.

Кроме качественной характеристики сообщений, предусматриваемых тем или

иным кодом, следует учитывать и их количественную характеристику,

разделяющую коды на два основных типа: на коды с относительно небольшим, во

всяком случае с ограниченным числом сообщений («системы с фиксированным

списком сообщений или системы нерасширяющихся сообщений», по терминологии

Н. И. Жинкина) и коды с неограниченным количеством сообщений («системы

расширяющихся сообщений с изменяющимся языком») [10]. Натуральные

человеческие языки принадлежат ко второму типу. Как мы увидим ниже,

именно с этим связаны некоторые важные особенности структурной организации

языка.

ТИПЫ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ МАТЕРИАЛЬНОЙ ФОРМОЙ ЗНАКА И

ОБОЗНАЧАЕМЫМ ОБЪЕКТОМ

Тип отношения между материальной формой знака и обозначаемым им

объектом послужил основанием для классификации знаков, предложенной одним

из пионеров семиотики американским философом и психологом Ч. С. Пирсом.

Пирс выделял три основных типа знаков в зависимости от характера связи с

обозначаемыми объектами: 1) знаки-индикаторы, или «индексы», 2) «иконы» и

3) «символы». «Индекс» связан с объектом, на который он «указывает»,

отношением фактической, естественной смежности, «иконический знак» связан с

«изображаемым» объектом отношением естественного сходства и, наконец,

«символ» характеризуется отсутствием необходимой естественной связи с

обозначаемым объектом. Связь между означающим и означаемым символа основана

на произвольной, конвенциональной смежности. Таким образом, структура

символов и индексов подразумевает отношение смежности (искусственного

характера — в первом случае, естественного — во втором), в то время как

сущность иконических знаков составляет сходство с изображаемым объектом. С

другой стороны, индексы представляют собой единственный тип знаков,

употребление которых с необходимостью предполагает актуальное соприсутствие

соответствующего объекта, и по этому признаку они противопоставлены как

символическим, так и иконическим знакам, связь которых с обозначаемым

объектом имеет замещающий характер.

Противопоставления между названными тремя типами знаков можно было бы

для наглядности изобразить в следующей схеме (которая, впрочем, как мы

увидим ниже, нуждается в некоторых уточнениях):

[pic]

Следует иметь в виду, что различие между названными тремя типами

знаков не имеет абсолютного характера: в основе деления множества знаков на

иконические знаки, индикаторы и символы лежит не наличие или абсолютное

отсутствие сходства либо смежности между означающим и означаемым и не чисто

естественный, либо чисто конвенциональный характер связи между этими двумя

составляющими знака, но лишь преобладание одного из этих факторов над

другими. Так, Пирс говорит об «иконических знаках, в которых принцип

сходства комбинируется с конвенциональными правилами», отмечает, что

«трудно, если не невозможно, привести пример знака, имеющего характер

чистого индикатора, равно как найти знак, абсолютно лишенный индикативного

качества».

Действительно, никакое семантическое отношение, очевидно, не может

быть полностью иконическим, так как, по замечанию Хоккета, «если символ

чего-нибудь является полностью иконическим, он не отличим от оригинала и,

таким образом, является оригиналом» [47]. Примеры «конвенциональной

иконичности» различных знаковых систем хорошо известны (ср., например,

различные технические приемы, касающиеся законов перспективы, усвоение

которых является необходимым условием понимания зрителем картин той или

другой школы живописи27; различие между правилами изображения отрицательных

персонажей только в профиль в некоторых живописных традициях и только en

face в искусстве древнего Египта [48]; несходство японской картины,

изображающей гору, и типичной европейской картины, изображающей такого же

рода гору, на которое обращает внимание Сепир: оба изображения исходят из

различных исторических традиций и, хотя и то и другое отражает одно и то же

явление природы и в равной мере стремится его «имитировать», и то и другое

совпадает с ним не более, чем изображение бури в увертюре к опере Россини

«Вильгельм Тель» совпадает с настоящей бурей [24, 7]; совмещение

иконических и символических элементов в такой, например, системе, как

дорожная карта28 и т. п.).

Что касается «индикаторов», то и в знаках этого типа (если только они

не являются «симптомами» в смысле Милевского) принцип непосредственного

указания совмещается с элементом условности: даже такой типичный индикатор,

как указание пальцем, может иметь в разных культурах различное

значение (так, для некоторых племен Южной Африки указание пальцем на объект

равносильно его проклятию) [48].

С другой стороны, слишком категорическое утверждение об абсолютной

арбитрарности языковых знаков, на которой так настаивал Ф. де Соссюр,

оставляет в тени разнообразные виды иконичности, в той или иной степени

характеризующие язык, а также в большей или меньшей мере присущие языковым

знакам разных типов свойства знаков-индикаторов.

В работе, исследующей язык в его иконическом аспекте, Р. О. Якобсон

обращает, в частности, внимание на такую связь между формой и значением

языковых знаков, которую можно было бы назвать «диаграмматической» (по

классификации Пирса, иконические знаки делятся на изобразительные знаки,

или «образы»,— к таким знакам в языке относятся различные

ономатопоэтические слова — и «диаграммы», т. е. знаки, сущность которых

состоит в том, что сходство между означающим и означаемым касается только

отношений между их частями). По наблюдениям Якобсона, временной порядок,

характеризующий структуру языкового высказывания, стремится отразить

«порядок», существующий во внеязыковой действительности — идет ли речь о

временной последовательности описываемых событий или об определенных

иерархических отношениях в структуре референта. Так, например, можно

говорить об иконическом характере связи между формой высказывания пришел,

увидел, победил и реальными событиями, которые оно описывает, так как

последовательность однородных глагольных форм соответствует

последовательности действий Цезаря [48]. Подобным образом, нормальная

последовательность двух связанных при помощи сочинения существительных во

фразе Президент и Государственный секретарь приняли участие в беседе

является отражением соответствующего различия в официальном положении

политических персонажей, о которых идет речь [27, 388]29 (в этой связи

можно напомнить об английской поговорке last but not least 'последнее по

счету, но не по важности', свидетельствующей об отчетливо осознаваемом

говорящими «диаграмматическом» характере связи между последовательностью

частей высказывания и относительной значимостью соответствующих

референтов). Тенденция к диаграмматической иконичности лежит в основе

различных грамматических универсалий, касающихся правил сочетания частей

сложного предложения, последовательности членов предложения, а также и

правил, относящихся к морфемному синтаксису30.

Элемент иконичности можно усматривать в таком, например, способе

выражения грамматических значений, как частичная или полная редупликация

корня в формах множественного числа, итератива, дуратива или аугментатива в

различных африканских и американских языках — ср., например, в языке хауса:

iri 'сорт, вид' — мн. ч. iri-iri; biri 'обезьяна' — мн. ч. biriri; bisa

'животное' — мн. ч. bisaisai; dabara 'совет' — мн. ч. dabar-bara; tafi

'идти', buga 'бить'; kashe 'убивать' — интенс. формы tattafi, bubbuga,

kakkashe; fi 'превосходить' — fifita 'намного превосходить'; sani 'знать' —

sansani 'точно знать'; ср. также русск. ждал-ждал (т. е. 'долго ждал'),

далеко-далеко (т. е. 'очень далеко'), синий-синий (т. е. 'интенсивного

синего цвета'). Впрочем, в том же хауса31 удвоение прилагательного

используется для обозначения ослабления качества (так, ja означает

'красный', a ja-ja — 'красноватый'), что свидетельствует о том, что

характер ассоциации между названным формальным средством и соответствующим

значением не является столь «естественным», как может показаться на первый

взгляд. Вообще говоря, наличие иконического типа ассоциации, связывающей

обе части знака, по-видимому, «отнюдь не представляет собой обязательного

семиологического условия, от которого зависит способность языка служить

средством общения» [21, 60]32, как показал, в частности, А. Беркс в своем

критическом анализе пирсовской классификации знаков, основанной на том или

ином способе обозначения объектов [36]. Напротив, «символы-индексы»

являются таким типом знаков, без которого язык, очевидно, «не мог бы

обойтись» [36]. Типичными представителями знаков такого рода являются

имеющиеся во всяком языке местоимения, а также и некоторые другие языковые

знаки, которые «обозначают свой объект благодаря реальной (а не только

конвенциональной) связи с этим объектом, либо со знаком этого объекта»

[36]. На индицирующий элемент в значении местоимений исследователи

неоднократно обращали внимание еще со времен античности33. Другие виды

языковых «символов-индексов» («подвижных определителей», shifters, по

терминологии Есперсена [9, 92]), т. е. категории, значение которой не

поддается определению без ссылки на само сообщение, соответственно —

на конкретную ситуацию общения, были относительно недавно проанализированы

в специальной работе Р. Якобсона, посвященной русскому глаголу [50].

Семиотическая роль подвижных определителей состоит в том, что они

«позволяют осуществить переход от системы языка к реальной ситуации; они же

помогают в значительной степени создать относительно экономную языковую

систему» [25, 194].

Наличие символов-индексов, являющихся «непременным элементом

практически всех известных нам языков» [25, 194], очевидно, не представляет

собой в то же время отличительную особенность естественного человеческого

языка. Напротив, эта особенность объединяет язык с целым рядом

коммуникативных систем, инвентарь которых ограничивается знаками, которые

могут быть правильно интерпретированы только исходя из данной конкретной

конституции. Так, например, обезьяна-гиббон, найдя пищу, испускает

призывный сигнал, информируя об этом факте своих собратьев. Этот сигнал

отчетливо отличается от сигнала опасности и других сигналов. Однако

«акустические свойства пищевого сигнала не содержат информации о

местонахождении пищи; об этом можно судить лишь по расположению источника

крика. Таким же образом (или по той же причине) во всех языках имеются

слова типа здесь или я, денотативное значение которых мы можем определить,

лишь обнаружив, где находится в данный момент и кем является говорящий»

[47, 399].

Специфической особенностью языка является то, что он представляет

собой «оркестр знаков всех типов» [62, 26] и располагает возможностью

выбирать в зависимости от конкретных целей и от конкретной ситуации общения

наиболее подходящий тип знаков. Именно с этой возможностью связана, в

частности, «множественность форм отображения ситуации в языке», которая

лежит в основе стилистических дифференциаций, столь характерных для

естественных языков» [7, 18].

ПРИЗНАКИ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К СТРУКТУРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ КОДА

Переходя теперь к характеристике естественного человеческого языка с

точки зрения его структурной организации, заметим, что среди всех

перечисленных выше особенностей языка, характеризующих его с точки зрения

предусматриваемых языковым кодом сигналов и сообщений, принципиальная

безграничность ноэтического поля языка (и связанная с этим неограниченная

способность к бесконечному развитию и модификациям) представляется наиболее

существенным качеством, присущим любому известному или неизвестному нам

языку, заслуживающему этого названия. Поэтому кажется целесообразным

использовать это необходимое — и притом специфическое — свойство в

качестве критерия для определения существенности тех эмпирически

выделенных признаков структурной организации языковой системы, которые были

обнаружены лингвистической наукой в процессе наблюдения над конкретными

языками, т. е., другими словами, оценивать универсальность и релевантность

каждого признака именно с точки зрения его соответствия этой априорно

приписанной нами языку особенности, ибо, как отмечал еще Матезиус, «общие

потребности выражения и коммуникации, свойственные всему человечеству,

являются единственным общим знаменателем, к которому можно свести

выразительные и коммуникативные средства, различающиеся в каждом языке»

[17, 226].

В этом плане, несомненно, существенным структурным качеством языка

является то, что каждый языковый знак (а также и элементы знака) имеет

отношение к двум способам организации — парадигматическому и

синтагматическому, первый из которых предполагает выбор определенных

единиц, а второй — их сочетание в единицы высшей степени сложности.

Частный случай взаимодействия двух основных актов языковой

деятельности — селекции и комбинации, а именно отбор единиц номинации и их

сочетание в предложение, лежит в основе концепций Матезиуса, предложившего

в начале 30-х гг. фундаментальное деление языкознания на ономатологию и

синтаксис34, Гарвина, описывающего язык в своей определительной модели, в

частности, в терминах «двух уровней организации» [40; 41], Милевского,

выдвигающего признак «двуклассовости» языкового кода [62].

Все эти концепции восходят в конечном счете к бюлеровскому определению

языка как «двупольной» системы «Zweifeldersystem», которая состоит из поля

предложения («Satzfeld») и словесного поля («Wortfeld»). Это наблюдение

Бюлера было развито в работах знаменитого венского психолога Кайнца,

противопоставившего человеческий язык, в частности, именно по этому

признаку коммуникативным системам животных, которые, подобно простейшим

искусственным системам сигналов, не включающим в свой состав «знаков-

наименований», знают знаки только одного типа — «знаки-сообщения»35,

соответствующие предложениям естественного человеческого языка.

Именно с этим отличием связана возможность составить исчерпывающий

инвентарь сигналов коммуникативных систем животных или знаковых систем типа

системы дорожных знаков — нечто вроде лексического списка семиотем, или

«словаря», который, впрочем, нельзя назвать словарем, так как он содержал

бы предикативные знаки, подобные не словам, а предложениям естественного

человеческого языка. Характерно, что ничего другого, кроме того, что

содержал бы такой инвентарь, системы, располагающие знаками только одного

типа, выразить не в состоянии.

Напротив, творческий характер языковой деятельности связан как раз с

тем, что наличие номинативных знаков и операция комбинации, предусмотренная

человеческим языком, позволяет создавать из ограниченного числа слов

(60—100 тыс.) практически неограниченное число высказываний.

Так как для целого ряда знаковых систем, содержащих только

предикативные знаки, отбор является единственным организующим принципом,

наличие двух способов организации — отбора и сочетания — может считаться

одним из дифференциальных признаков естественного человеческого языка.

Важно при этом, что сочетание языковых знаков есть не просто механическое

объединение равноправных знаков, но дает в результате некий сложный знак

определенной иерархической структуры, обладающий свойством, не выводимым из

суммы свойств составляющих его элементов. С этой точки зрения сочетание

определенных номинативных знаков в знак предикативный, т. е. в знак другого

уровня, отличается от возможного сочетания автономных знаков в других

системах — например, от комбинации зеленого сигнала светофора, означающего

'движение прямо разрешено' с зеленой стрелкой соседней по горизонтали

секции, означающей 'движение направо разрешено' (в языке о подобном

механическом соединении, отличном от интеграции единиц в единицу другого

уровня, можно, видимо, говорить в случаях объединения законченных

предложений в тексте [2; 60], что среди прочего и позволяет согласиться с

утверждением о том, что категорематический уровень в языке является

последним [1]).

Отчетливо иерархический характер имеют и отношения между компонентами

знака-наименования в тех языках, в которых автономность номинативного

знака, т. е. способность функционировать в качестве компонента знака-

сообщения (и в предельном случае быть его эквивалентом) несовместима с его

элементарностью. В этом случае каждый самостоятельный компонент предложения

представляет собой сочетание знака, обозначающего некоторый элемент

действительности, со знаком, отдельно выражающим тип отношения этого

элемента с другими элементами сообщения (т. е. выражающим так называемые

синтаксические значения). Кроме того, различные языки, как известно,

считают необходимым выражать некоторые категориальные значения,

обязательные для всех членов некоторого класса знаков независимо от

потребностей конкретного сообщения (так называемые несинтаксические

грамматические значения).

Целесообразность отдельного знакового выражения для каждого элемента

опыта и для их обязательных, всякий раз повторяющихся характеристик,

очевидно, связана с принципиальной неограниченностью количества знаков,

обозначающих элементы опыта.

Глобальное, нерасчлененное выражение лексического и грамматического

значения, очевидно, увеличило бы в несколько раз и без того огромное

количество имеющихся в каждом языковом коде лексических морфем. Поэтому

супплетивные образования, подобные, скажем, русским формам местоимений мы —

нас, он — его, представляют во всех языках исключение.

Иначе обстоит дело в некоторых простейших неязыковых системах, часто

использующих глобальные знаки для выражения определенного сообщения, хотя

бы в некоторых сообщениях и присутствовали бы одинаковые (впрочем,

одинаковые лишь с точки зрения языкового кода) компоненты — так, например,

в си-теме дорожных знаков (инвентарь, которой, впрочем, включает и

семиотемы, членимые на меньшие знаковые элементы) означающее семиотемы

'железнодорожный переезд без шлагбаума' (полуиконический знак,

изображающий паровоз) не имеет никаких общих элементов с означающим

семиотемы 'железнодорожный переезд со шлагбаумом', кроме формы и окраски

фона (равносторонний треугольник с красной окантовкой), общих для всех

«предупреждающих знаков». Ограниченный инвентарь семиотем позволяет в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85