Общее языкознание - учебник

представление о встречной активности организма относительно воспринимаемого

объекта; недаром его доклад на XVIII Международном психологическом

конгрессе в Москве летом 1966 г. назывался «Восприятие как действие».

Особенно существенны с точки зрения восприятия речи данные о звуковысотном

слухе человека, так как обе способности — слух речевой и слух звуковысотный

— являются специфически человеческими и генетически тесно связаны.

Экспериментальное изучение высотного слуха «показало, что решающая роль в

восприятии собственно высоты звука принадлежит моторному компоненту данного

процесса» [57, 18].

Однако такой решительный вывод не влечет за собой обязательного

участия моторного компонента во всех мыслимых случаях восприятия речи. Дело

в том, во-первых, что сторонники двух соперничающих теорий в своей полемике

недостаточно учитывают принципиальное различие физиологических функций

речи, о котором шла речь выше; между тем оперирование с речью как

первосигнальным раздражителем встречается в практике речевого общения и, в

частности, восприятия речи гораздо чаще, чем это на первый взгляд кажется.

Во-вторых, недостаточно учитывается факт отсутствия обязательной связи

между системой восприятия речи и артикуляционной системой, т. е.

возможность опоры на неадекватный моторный компонент, показанная в опытах

А. И. Иошпе, выполненных под руководством О. В. Овчинниковой. В этих опытах

моторный компонент звуковысотного восприятия был модифицирован: вместо

того, чтобы формировать звуковысотный слух с опорой на деятельность

голосовых связок, как это происходит обычно, для этой цели использовалась

установка, где разным высотам приводилась в соответствие различная сила

нажатия на клавишу. Оказалось, что выработка звуковысотного слуха от этого

не страдает.

В-третьих (и это едва ли не самое главное), восприятие речи — это в

большинстве случаев не первичное ознакомление с ее свойствами. Когда

же такое ознакомление произведено, то «возможно осуществление

опознавательного (и репродуктивного) действия. Однако в этом случае

опознавательное действие опирается на иную систему ориентиров и

признаков... По мере ознакомления с объектом наблюдатель выделяет в нем

новые признаки, группирует их, часть из первоначально выделенных признаков

отсеивает...» [24, 252—253]. Далее он объединяет отдельные признаки в

своего рода структуры, целостные образы, которые и становятся оперативными

единицами восприятия. Если так или примерно так происходит дело и с

восприятием речи (а у нас нет оснований в этом сомневаться), то, по-

видимому, окажется, что обе существующие теории слишком упрощают этот

процесс.

Наконец, следует иметь в виду и тот факт, что один и тот же процесс

может быть обеспечен как «структурным», так и статистическим механизмом

[24, 254—256]. Это касается и более сложных процессов, связанных с

восприятием речи, в частности — восприятия и понимания целых предложений. К

вопросу о таком восприятии (и понимании как его части) мы сейчас и

переходим.

Оно исследовано значительно хуже, чем восприятие фонетической стороны

речи. Существует две основных концепции восприятия на уровне предложения:

одна из них представлена концепцией «грамматики для слушающего»,

разработанной, в частности Ч. Хоккетом, другая развивается в русле идей

«порождающей грамматики». По Хоккету, «слушание не включает операций,

которые не входили бы в говорение; но говорение включает все операции,

входящие в слушание, плюс логические операции обозрения будущего и выбора»

[81, 165]. При этом операции, входящие в слушание, представлены, по

Хоккету, в виде стохастического (марковского) процесса: «грамматику для

слушающего можно было бы рассматривать как марковский процесс с бесконечным

числом состояний» [81, 163]. Что касается «порождающей теории»,

представленной прежде всего известной работой М. Халле и К. Стивенса [106],

то она в известном смысле противоположна, так как предполагает, что

восприятие речи включает в себя правила порождения речи плюс правила

соотнесения результатов этого порождения с сигналами на входе. В строгом

смысле, как пишет об этой концепции Дж. Миллер, это «теория для носителя

языка, а не для одного только говорящего или одного только слушающего»

[125, 296].

Теория «анализа через синтез», хотя и пользуется большей

популярностью, чем другие теории восприятия, не способна объяснить многое в

процессе восприятия речи. Непонятно, прежде всего, какую роль в такой

модели играет контекст, а значение кон текста для восприятия речи, как

показывают многочисленные экс перименты (см. [94]), огромно. Необъяснимы

многие ранее полученные данные о вероятностной структуре восприятия. По-

видимому, истина лежит где-то посредине, и ни структурный компонент

(«анализ через синтез»), ни вероятностный не могут быть исключены из

будущей модели восприятия речи.

В заключение настоящего раздела остановимся на одной частной проблеме,

имеющей, однако, большое практическое значение. Речь идет о восприятии

малознакомого или вовсе незнакомого языка и возникающих при этом явлениях.

Безусловно установлено, что восприятие чужого языка происходит, так

сказать, через призму родного: иными словами, мы «категоризуем»

воспринимаемую нами речь, приписываем ей определенную структурность

постольку, поскольку такая категоризация свойственна нашему родному языку.

Так, звуковые различия, которых нет в фонологической системе, скажем,

русского языка, не будут восприняты русским в иноязычной речи без

специальной тренировки [63].

По-видимому, эти данные объективно подтверждают «моторную» точку

зрения; однако они еще не получили вполне адекватной психологической

интерпретации.

ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РЕЧИ

Выше мы кратко остановились на отдельных компонентах порождения и на

отдельных его ступенях. В заключение главы рассмотрим акт порождения речи,

акт речевой деятельности как целое.

Независимо от той конкретной модели, которая предлагается в каждом

отдельном случае, все концепции порождения речи имеют нечто общее. Первое,

что во всех этих концепциях обязательно присутствует, — это этап

порождения, соответствующий «семантической интенции» как наиболее общему

замыслу высказывания. Второй этап — этап формирования грамматической

структуры высказывания. Третий — этап превращения «голой структуры» в цепь

звучащих слов.

Существуют, однако, по крайней мере две концепции порождения, где

присутствует, так сказать, «нулевой» этап порождения, соответствующий

мотивационной стороне высказывания. Это концепция Б. Скиннера [139] и

концепция школы Л. С. Выготского. Выше мы уже говорили подробно о понятии

деятельности и месте в ней мотива; остается добавить, что идеи Скиннера

диаметрально противоположны, он сводит всю речевую активность к сумме

внешних механических навыков и речевую способность человека отождествляет с

организацией этих навыков [145].

Несмотря на свою явную неприемлемость в целом, интерпретация Скиннером

речевого поведения содержит классификацию мотивов, представляющую общий

интерес и используемую в советской психологии [48]. По Скиннеру, возможны

две группы мотивов речевого высказывания, называемые им demand и

contact. Первая группа — это просьба, требование, желание, реализуемые

в речевом высказывании; оно формулирует не какую-то сложную информацию

познавательного характера, а известное эмоциональное состояние. Вторая

группа мотивов имеет в своей основе намерение передать известное

содержание, установить контакт с собеседником. Кроме того, Скиннер

указывает на возможность «эхо-ответа» (echoic response), т. е. простого

повторения стимула.

Следующий («первый») этап порождения — это то, что можно назвать

семантической интенцией, или замыслом высказывания. На этот счет есть

разные точки зрения. Так, для большинства авторов, следующих за Н. Хомским,

этот этап соответствует «стволу» дерева структуры предложения, т. е. тому

его узлу, который обычно обозначается как S. Л. Долежал [19, 22]

отождествляет его с «выбором подмножества элементарных языковых изображений

(слов — основ) для заданных внеязыковых «событий» из множества слов данного

языка» (а «прагматический» уровень кодирования он помещает после

грамматического). К. Пала, в цитированной выше статье более точно говорит о

«структуре представлений». Л. С. Выготский говорит о «внутренней речи» в

определенном смысле (см. выше). А. Р. Лурия считает первым этапом «линейную

схему предложения» и т. д. Разнообразие мнений по этому вопросу весьма

велико, потому что экспериментальные свидетельства о первом этапе

порождения практически отсутствуют.

Немалую долю ответственности за такой разнобой несут лингвисты. Дело в

том, что психолингвистика развивалась в последние годы преимущественно как

серия попыток использовать в психологическом исследовании модели,

разработанные лингвистикой для своих целей и, естественно, требующие — при

подобном использовании — серьезного пересмотра. Но такого пересмотра не

было14. А лингвистическая по происхождению модель не может не

концентрироваться прежде всего вокруг правил грамматического порождения,

оставляя в стороне проблемы, связанные с «дограмматическими» этапами этого

порождения.

Лингвистическая традиция в психолингвистике обусловила еще два ее

недостатка, которые она до сих пор не устранила. Это, во-первых, полное

нежелание считаться с тем, что существуют различные виды речи, в которых

механизм порождения высказывания может соответственно модифицироваться;

различные функции речи; различные коммуникативные типы предложений. Это, во-

вторых, уже отмеченная ранее применительно к трансформационной модели

полная убежденность в том, что лингвистическое тождество есть в то же время

тождество психолингвистическое, т. е. в том, что одна и та же

лингвистическая структура может быть порождена одним и только одним

способом (за исключением случаев двусмысленности). Между тем, это

совершенно не обязательное условие, на чем мы далее остановимся. Пока же

вернемся к различным типам речевых высказываний.

Вслед за А. Р. Лурия можно выделить по крайней мере четыре

психологически различных типа речи. Это, во-первых, аффективная речь. «Под

аффективной речью имеются в виду восклицания, междометия или привычные

речения: да — да — да; ну, конечно; черт возьми! Эти формы речи, собственно

говоря, вообще не исходят ни из какого замысла, они не формируют никакой

мысли, они скорее проявляют известные внутренние аффективные состояния и

выражают отношение к какой-нибудь ситуации. Эти элементарнейшие формы

высказывания часто используют интонацию...» [48, 33]. Аффективная речь

может сохраняться у афатиков при нарушении других форм речи.

Вторая форма — устная диалогическая речь. В ней «исходным начальным

этапом или стимулом к речи является вопрос одного собеседника; из него (а

не из внутреннего замысла) исходит ответ второго собеседника» [48, 34]. Это

обеспечивает, между прочим, возможность взаимоналожения реплик — один

собеседник еще не кончил говорить, а другой уже начал, перебивая первого

[109]. К этому типу речи близок в некоторых своих особенностях так

называемый синхронный перевод [82].

Сам принцип организации диалогической речи несколько иной, чем принцип

организации развернутых, монологических форм речи. В ней с самого начала

участвует фактор, вызывающий нарушение нормального грамматического

порождения — фактор контекста (ситуации), о котором мы уже говорили ранее.

Анализируя отличия в грамматической структуре диалогической речи, можно

видеть, что этот фактор в известном смысле первичен по отношению к

механизму грамматического порождения, по-видимому, именно на этапе

«замысла» и происходит учет этого фактора, что соответствует некоторым

данным, полученным современными американскими психолингвистами15.

Следующий вид речи — это устная монологическая речь, наиболее

типичная, о которой в 99% и говорят психолингвисты (ив 90% случаев —

лингвисты), забывая о существовании других видов устной речи. И, наконец,

четвертый вид— это письменная монологическая речь. Она также имеет свою

психологическую специфику, ибо, во-первых, максимально адиалогична

(собеседник в этом случае обычно абсолютно не знаком с темой высказывания и

отделен от пишущего сколь угодно в пространстве и времени), во-вторых,

максимально осознана и допускает определенную работу над

высказыванием, постепенное нащупывание адекватной формы выражения.

Если обозначить аффективную речь, диалогическую речь и т. д. как типы

речи, то вторая важнейшая классификация — это классификация видов речи по

функциям, Так, по Ф. Кайнцу [118, 173], можно выделить следующие

адиалогические (т. е. не обязательно реализующиеся в каждом акте речи)

функции языка или речи: эстетическая, этическая (выражение определенного

отношения к собеседнику), магическо-мифическая и логико-алетическая

(выражение мировоззрения). Р. Якобсон [110] выделяет следующие функции

соответственно шести компонентам акта речи (отправитель, адресат, контекст,

код, контакт, сообщение): эмотивная (выражение чувств и воли говорящего),

конативная (направленность на модальность речи), референтная (обозначение

предметов внешнего мира), метаязыковая, фатическая (установление контакта)

и поэтическая. Эти и другие классификации имеют, однако, прежде всего узко

лингвистическую ценность, позволяя охарактеризовать с функциональной

стороны виды речи, различные по своей формальной организации. Лишь

отдельные элементы этих классификаций связаны с психологической

характеристикой высказывания. В частности, психологической спецификой

обладают речь поэтическая (о чем говорил еще в конце XIX в. Д. Н. Овсянико-

Куликовский), магическая и особенно речь, соответствующая метаязыковой

функции языка. Гораздо существеннее с психологической стороны произведенное

К. Бюлером [95, 149] выделение симпрактической и симфизической речи (Male и

Marken). Симпрактическая речь — это речь, вплетенная в неречевую ситуацию;

симфизическая — речь, выступающая как признак вещи [42, гл. 1].

Далее необходимо очень кратко остановиться на различных

коммуникативных типах предложений. Это понятие объективно связано с идеей

«коммуникации» (см. выше) и соответствует различным типам коммуникаций.

Одну из наиболее четких классификаций в этом плане можно найти у В. А.

Богородицкого [7, гл. XIII], выделявшего «предложения, изображающие факт»,

«предложения, определяющие подлежащее относительно его родового понятия», и

«предложения, определяющие подлежащее относительно качества». В последнее

время в этом направлении работает Г. А. Золотова [25].

Что касается необязательности порождения каждой лингвистической

структуры только одним способом, то здесь нам приходится сказать то же, что

несколько ранее мы говорили по поводу соперничающих теорий восприятия речи.

По-видимому, в зависимости от внешних факторов (таких, как бульшая или

меньшая ситуативная и контекстуальная обусловленность, возможность или

невозможность последовательного перебора вариантов и т. д. порождение

может идти разными путями, что и обеспечивает возможность в равной степени

убедительного экспериментального подтверждения различных моделей. Как

известно, сейчас имеются данные, подтверждающие как модель НС, так и

трансформационную модель.

Наши знания о втором этапе порождения гораздо более определенны, чем

знания о первом, но отнюдь не окончательны. Обобщая все, что сейчас

известно по этому поводу, можно представить себе то, что происходит на этом

этапе, примерно в следующем виде.

Предположим, что мы уже имеем готовую программу высказывания,

закодированную в субъективном коде. Далее происходит перекодирование

первого элемента программы (это, по-видимому, эквивалент субъекта действия)

в объективный языковый код и развертывание его по правилам НС вплоть до

порождения первого слова (или, если это слово уже хранится в памяти, до

приписывания ему синтаксической характеристики). Синтаксические и

семантические характеристики этого слова «записываются» в кратковременную

(непосредственную) память. Затем, опираясь на эти признаки, мы прогнозируем

(предсказываем) появление очередных элементов сообщения на какой-то отрезок

вперед; видимо, таким отрезком является синтагма. Конечно, всегда возможны

несколько вариантов такого прогноза; чтобы выбрать из них один, мы

сопоставляем последовательно появляющиеся варианты с имеющейся у нас

программой и с другой наличной информацией о высказывании. В результате

сопоставления мы получаем какой-то определенный вариант прогноза и начинаем

его осуществлять, подбирая к найденной синтаксической модели

соответствующие семантические и синтаксические признаки конкретных слов, т.

е. давая этой модели конкретное семантическое и грамматическое наполнение.

Впрочем, в результате сопоставления прогнозов с программой может

оказаться, что ни один из вариантов прогноза не годится. Тогда можно пойти

по двум путям. Или произвести кардинальную перестройку прогнозируемого

высказывания, осуществив, например, трансформацию. Или исправить явно

неадекватную программу высказывания, не трогая прогнозируемых его

вариантов. Оба пути можно проследить в различных психолингвистических

экспериментах.

По мнению некоторых авторов (например, Л. Долежала, а из сторонников

модели Хомского-Миллера — Дж. Каца, П. Циффа и др.), между этапом

грамматического порождения и этапом воплощения речи в звуковой форме лежит

еще один этап. Долежал помещает здесь «стилистический фильтр», а

трансформационисты — семантический компонент порождения, вступающий в

действие уже после того, как сработал компонент грамматический. С другой

стороны, некоторые психологи и лингвисты (Клифтон, например)

допускают, как это делаем мы, одновременность операций над синтаксической и

семантической структурами, т. е. одновременную ориентацию на синтаксические

и семантические «маркеры». С точки зрения экономности механизма порождения

второй вариант представляется более заманчивым. В этом случае правила

порядка слов включаются в общую систему грамматического порождения.

Наконец, последний этап — это реализация порождающего механизма в

звучащей речи, исследованная лучше всего и частично затронутая нами выше.

Как видно из всего сказанного в этой главе, мы еще очень мало знаем о

структуре и функционировании механизмов порождения речи. Большей частью мы

оперируем здесь не с твердыми данными эксперимента, а с неподтвержденными

или частично подтвержденными гипотезами, нередко не поддающимися

складыванию в единую модель. Этим обусловливается сравнительно слабая

значимость психолингвистических изысканий для собственно лингвистических

исследований.

Однако потенциального значения их для лингвистики нельзя

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85