Общее языкознание - учебник

нормы. Подобное положение отмечается, например, С. А. Мироновым для

нидерландского языка, ср. гетерогенные элементы, сосуществующие как бы в

«снятом» виде в норме современного нидерландского языка: schoon (южн.) —

mooi (сев.) 'красивый', sturen (сев.) — zeriden (южн.) 'посылать'

(многочисленные примеры подобного рода см. в [55; 56]). Для немецкого

литературного языка, тоже гетерогенного в своей основе, также могут быть

названы вариантные словоформы и лексемы, восходящие генетически к

разным территориальным ареалам: derer ? deren 'тот', указ. мест. род. п.

мн. ч., sandte sendete 'послал', fett ? feist 'толстый', Lippe ? Lefze

'губа' и т. д.

Диапазон и характер использования отдельных вариантных реализаций,

входящих в литературную норму, может быть весьма различным. Наряду с

некоторыми вариантами, свободно заменяющими друг друга (ср. русск. издалекб

? издалйка, молочный ? молошный, ноль ? нуль; нем. Werkanlage ?

Werksanlage, jemand ? jemanden вин. п.) в пределах литературной нормы

объединяются и неравноценные варианты, один из которых должен

рассматриваться как основной, а другой — лишь как допустимая, но

второстепенная, реже употребляемая форма (ср. русск. профессорб ?

профйссоры, творуг ? твурог, запаснуй ? запбсный; нем. (er) backte ? buk

'пек', der Name ? Namen 'имя'). Источником подобных занимающих

второстепенное положение реализаций являются устаревшие формы или

инновации, а также явления, проникающие в литературный язык под влиянием

различных типов разговорного языка и еще не вполне утвердившиеся в рамках

литературной нормы.

Дифференцированность нормативных реализаций

По сравнению с нормами других языковых идиомов нормы литературного

языка должны быть охарактеризованы не только как относительно стабильный,

но и как значительно более сложный и сильнее дифференцированный комплекс

языковых средств [77]. Данный признак литературных норм, определяющийся

сложной функциональной структурой развитого литературного национального

языка, разнообразием сфер и форм его использования, неоднократно

подчеркивался как чешскими (см. [21, 340]), так и русскими лингвистами28.

Селективная сторона нормы, т. е. отбор и распределение различных

языковых средств, предстает в литературном языке в весьма осложненном виде:

норма определяет не только внешние границы литературного языка (т. е.

отграничивает «правильные», литературные реализации от «неправильных»,

нелитературных), но и устанавливает разного рода градации внутри правильных

нормативных реализаций.

Наряду с сосуществованием в литературной норме равнозначных вариантных

лексем, словоформ и синтаксических конструкций, не несущих никакой

дополнительной информации по отношению к их основному лингвистическому

значению (ср. русск. сох ? сохнул, зубчбтый ? зэбчатый, самолет ? аэроплан;

нем. Anschrift ? Adrease 'адрес', manche interessante ? interessanten

Bьcher 'некоторые интересные книги'; ср. также чешские параллельные

инфинитивные формы на -ti и -t, отмеченные Матезиусом [53, 400]), в любом

литературном языке всегда имеется некоторое число вариантных словоформ,

лексем и конструкций, которые обладают дополнительной информацией,

связанной с известной спецификой их употребления29. Наиболее общим

разграничением, связанным с нормой, является противопоставление нормативных

и ненормативных реализаций (норма — не норма): ср., например, одел пальто

вместо лит. надел пальто. Данное противопоставление реализуется не только

тогда, когда соотносятся правильная и неправильная реализации, но и тогда,

когда разграничение проходит между собственно литературной и просторечной

(или диалектной) формой, ср. нем. лит. Gebirge ? сакс. прост. [gqbyrgq],

русск. лит. троллейбус ? прост. [трЛлл'эбус].

При наличии близких норм (например, норм другого литературного

варианта) возникает противопоставление одной нормы другой — равноценной или

второстепенной — норме (одна норма — другая норма). Подобное положение

характерно для современных литературных языков, обладающих не одним

стандартом, а двумя более или менее стандартизованными вариантами, ср.,

например, языковую ситуацию в Норвегии, Индии или в Армении (см. подробнее

гл. «Литературный язык»).

Для любого литературного национального языка существенно также

противопоставление норм его устной и письменной разновидностей. На

необходимость разграничивать эти два типа норм указывает, в частности, Й.

Вахек, рассматривающий любой литературный язык как некую сумму двух норм,

дополняющих друг друга и не сводимых к общей норме [11, 531]. Стоит,

однако, подчеркнуть, что в «нормальном» случае, т. е. тогда, когда

письменная и устная форма имеют одну и ту же исходную лингвистическую базу,

представляется все же возможным свести их к некоему общему инварианту.

Соотношение устной и письменной разновидностей значительно различается

в отдельных литературных идиомах. В частности, для некоторых европейских

языков оно может быть охарактеризовано как соотношение двух нормированных

разновидностей одного и того же стандартного идиома, ср., например,

ситуацию в современном русском языке в оценке Д. Брозовича [7]30. В

иных ситуациях стандартной форме письменного языка противостоят в сфере

устного общения «субстандартные» образования, представляющие собой

постепенный переход от стандартной формы к диалектам. Таковы, видимо,

ситуации в немецком, чешском и итальянском языках, где сфера употребления

устной формы литературного языка до сих пор довольно ограничена и где

преимущественно используются разные формы обиходно-разговорного языка

(Umgangssprache — в Германии, obeenб иe?tina — в Чехии)31. Сложное

соотношение различных типов и форм языка обусловливает весьма пеструю

картину в распределении вариантных средств, используемых литературным

языком в его письменной и устной разновидностях, ср. нем. лит. darum ?

разг. drum, drei ? разг. dreie, Wie geht es? — разг. Wie geht's?, Was gibl

es (Neues)? ? разг. Was gibt's?

Вариантные реализации дифференцируются также по территориальным и

функционально-стилистическим признакам.

Следует обратить внимание на то, что территориальные дифференциации

выполняют в языке различные функции. Во-первых, они отграничивают нормы

литературного языка от явлений диалектных и просторечных. Во-вторых, они

разграничивают отдельные территориальные или национальные разновидности в

рамках самого литературного языка. Так, например, для немецкого языка могут

быть отмечены территориальные дифференциации типа die Backe ? ю.-нем. der

Backen 'щека', die Ecke ? ю.-нем. das Eck 'угол', der Schornstein ? вост.-

ср.-нем. die Esse 'труба', связанные с известными разграничениями между

отдельными ареалами в пределах литературного немецкого языка (юг — север,

восток — запад)32. Вместе с тем в ряде случаев наблюдается еще более

отчетливая поляризация вариантных явлений, обусловленная существованием

немецкого, австрийского и швейцарского субстандартов, ср. нем. diesjдhrig ?

австр. heuer 'в этом году', нем. die (das) Fahmis ? швейц. die Fahrhabe

'движимое имущество', нем. die Verladung ? швейц. der Verlad 'погрузка,

перегрузка'. Подобная же территориальная поляризация ряда параллельных форм

наблюдается и для британского и американского вариантов английского

литературного языка, для разных вариантов испанского языка и т. д.

Более определенно связаны с варьированием в пределах одной литературной

нормы функционально-стилистические разграничения: ср. русск. жена ? офиц.

супруга, отец ? устар. батюшка, город ? поэт. град; нем. die Quelle ? поэт.

der Quell 'источник'; die Reste ? торг. die Rester 'остатки' и т. д.

Разные типы вариантов и дифференциаций, по-видимому, определенным

образом распределяются по разным уровням языковой системы. Так, например,

территориальные разграничения вариантных средств языка связаны прежде всего

с фонетическими, лексическими и морфологическими явлениями. Напротив,

функционально-стилистические разграничения опираются в современных

литературных языках главным образом на дифференциацию синтаксических и

лексических явлений, на что уже обращал внимание Б. Гавранк [21, 347], а

также некоторые другие исследователи (см., например, [84, 201]). Наименьшую

дифференцированность обнаруживает обычно орфография современных

литературных языков, поскольку здесь отчетливее всего проявляется тенденция

к максимальному ограничению вариантности. Это обстоятельство отличает

современные стандартизованные литературные языки от литературных языков

донационального периода (ср. примеры подобных явлений в [17, 465],

характеризующие определенный период в развитии русского литературного

языка, типа сладкiй ? сладкой, добрый ? доброй). Между тем для других

аспектов языка вариантность реализаций не только сохраняется и

поддерживается, но и широко включается в литературную норму. Таким образом,

устойчивость литературной нормы отнюдь не исключает значительной

вариантности используемых языковых средств и не служит абсолютным

препятствием для исторических изменений литературного языка33. Учитывая

это, чешские лиг висты ввели для характеристики норм развитого литературно

языка национального периода понятие «гибкой» (или «эластичной»)

стабильности («pru?na stabilita»), которое действительно более точно

передает их специфику (см., например, [53, 381] и др.). Напомним также

аналогичное по смыслу замечание Л. В. Щербы о том, что нормы литературного

языка находятся в состоянии «неустойчивого равновесия» [78]. Характерно,

что Д. Брозович включает данный признак (степень «гибкой стабильности») в

число типологических характеристик литературного языка. При этом он

противопоставляет языки с высокой степенью стабильности — языкам с низкой

степенью стабильности, а языки с сосуществующими дублетами (вариантами) в

пределах нормы — языкам с поляризованными в территориальном плане

дублетами. Оценивая с этих позиций различные современные славянские

литературные языки, Д. Брозович относит большинство из них к типу

языков с сосуществующими вариантами в пределах нормы [7, 29]. Заметим

в этой связи, что многие германские языки (немецкий, голландский,

английский) объединяют оба признака, т. е. должны быть одновременно

охарактеризованы и как языки с сосуществующими и как языки с

поляризованными в территориальном отношении вариантами.

Впрочем, степень стабильности норм литературного языка — это величина

все же достаточно неопределенная. В связи с разнообразием тех исторических

ситуаций, в которых формируются и функционируют различные литературные

языки, а также в зависимости от разнообразия структурных типов языка,

создающих определенные общие предпосылки для реализации этой структуры,

нормы разных национальных литературных языков не могут быть, видимо,

представлены в виде совокупности вполне определенных, ясно очерченных

признаков. Скорее эти признаки должны быть представлены в виде некоторых

общих для большинства литературных национальных языков тенденций, к числу

которых относятся тенденция к стабильности и известному ограничению

вариантных реализаций и тенденция к значительной дифференциации вариантных

реализаций в функционально-стилистическом, а отчасти и в территориальном

планах. Следует отметить, что оценка степени стабильности литературных норм

у разных исследователей довольно сильно расходится. «Система норм не задает

точных констант, — пишут по этому поводу А. А. Леонтьев и В. Г. Костомаров,

— а лишь предельные границы, внутри которых речевая реализация колеблется

от случая к случаю, от «человека к человеку» [41, 11]. Иное мнение

высказывается И. Н. Головиным, который утверждает, что норма — это «жесткое

предписание выбора из нескольких вариантов одного, предписание, даваемое

свойствами самого языка и литературными традициями его социального

применения» [24, 41].

Сознательная кодификация литературных норм

Помимо внутренних признаков, носящих преимущественно потенциальный

характер, литературная норма характеризуется и со стороны ее внешних,

социальных свойств.

Обязательность и осознанность являются важными и вместе с тем

исторически обусловленными признаками языковой нормы, а степень

выраженности данных признаков различна для разных языковых идиомов.

Наиболее отчетливо внешняя (социальная) сторона нормы проявляется в факте

сознательной нормализации, который рассматривается многими лингвистами как

специфический признак литературной нормы, отличающий ее от норм других

«форм существования» языка [83; 92]. Принимая данный тезис, нужно иметь,

однако, в виду два момента: 1) наличие более или менее осознанного

отбора и регламентации отличает нормы литературного языка от норм других

форм существования языка (диалект, обиходно-разговорный язык); 2) усиление

процессов сознательного отбора, находящее выражение в кодификации норм и

других организованных и целенаправленных формах воздействия общества на

язык (деятельность различных языковых обществ, издание специальной

литературы по «культуре речи»), является специфическим признаком

литературного языка национального периода (см. его характеристику на стр.

520).

Нормализационные процессы представляют собою единство стихийного

отбора и сознательной кодификации явлений, включаемых в норму (подробнее

см. [27, ч. II, 172]). Именно это сочетание спонтанных и регулируемых

процессов обеспечивает выделение на определенном этапе развития языка некой

совокупности «образцовых» реализаций языковой системы, т. е. ведет в

конечном итоге к установлению литературной нормы. По мере развития

литературного языка роль целенаправленного отбора, видимо, возрастает, а

формы сознательного воздействия постепенно становятся все более

разнообразными и научно обоснованными [28].

Однако сознательной оценке и закреплению норм в большинстве случаев,

по-видимому, предшествуют спонтанные процессы отбора языковых явлений,

включаемых в литературную норму. Так, по мнению Б. Гавранка, процессы

кодификации лишь подкрепляют извне стабильность норм, достигаемую в самом

функционировании языка [91, 85—86]. Той же точки зрения придерживается и Г.

В. Степанов: определяя общее содержание нормализационных процессов как

«выбор одной из возможностей реализаций, предоставляемых системой языка»,

он утверждает, что «объективная норма... всегда предшествует элементу

оценки, т. е. аксиологической норме» [67, 234], см. также [27, ч. II, 172].

Рассматривая нормализацию литературного языка как сочетание стихийного

и сознательного отбора и постулируя первичность спонтанного отбора

«нормативных» реализаций, следует отметить вместе с тем избирательное

отношение нормализационных процессов в целом к узусу34. Если для

нестандартных естественных («органических») идиомов норма практически

опирается на некоторый «усредненный» коллективный узус, то для

формирующегося национального литературного языка расхождение нормы и узуса

— особенно на ранних этапах развития — может оказаться весьма значительным.

Литературная норма обычно опирается в период своего формирования лишь на

некоторую часть узуса, ограниченного определенными территориальными,

социальными и функциональными рамками. Это значит, что в качестве

основы литературных норм выступает язык какой-то определенной

территории страны, язык определенных слоев общества и определенных видов и

форм общения (подробнее об этом см. далее, стр. 582). Однако это

избирательное отношение нормы литературного языка к узусу проявляется не

только в ее опоре лишь на некоторую часть узуса. В конечном итоге норма

представляет собою сложную совокупность языковых средств, объединенных в

литературном языке в результате разнообразных процессов отбора, и в этом

смысле она всегда — в большей или меньшей степени — отклоняется от

исходного узуса.

Оценивая сравнительную роль стихийного и сознательного отбора,

совершающегося в процессе нормализации отдельных литературных языков, можно

утверждать, что сознательные усилия общества тем активнее, чем сложнее

исторические условия формирования литературных норм. Так, например,

сознательный отбор усиливается в тех случаях, когда в норме литературного

языка объединяются черты различных диалектов или разных литературных

вариантов. Подобная ситуация наблюдается в литературных языках с исходной

гетерогенной основой, а также в языках, где первичная гомогенная основа

подвергается в процессе развития литературного языка известным

преобразованиям, также ведущим к объединению в литературной норме

разнодиалектных по происхождению явлений (см. об этом стр. 581).

Не менее сложной для процессов нормализации является и ситуация, когда

литературный язык выступает в виде двух (или более) нормированных

вариантов, между которыми могут наблюдаться большие или меньшие расхождения

(ср., например, ситуацию в Албании [29]). В этих случаях усилия общества

могут быть направлены на сближение двух норм путем различных языковых

реформ, хотя успех их относителен и не приводит обычно к полной и быстрой

ликвидации существующих различий.

Целенаправленность и сознательность нормализации весьма отчетливы и в

тех случаях, когда наблюдаются значительные расхождения между нормами

письменного и устного языка (ср. ситуации в Италии или Чехии) и существует

необходимость их двухстороннего сближения.

Весьма значительна также роль сознательной нормализации языка при

складывании норм литературных языков тех наций, которые оформляются при

социализме. В этих условиях кодификация норм совершается на самой широкой

социальной основе и при активном и сознательном участии носителей языка.

Можно упомянуть, наконец, и еще об одной ситуации, при которой

сознательная сторона нормализационных процессов также усиливается. Подобная

ситуация наблюдалась, например, в Германии, где вплоть до конца XIX в.

отсутствовала сложившаяся естественным путем единая произносительная норма.

Это привело к созданию специального нормативного орфоэпического

руководства Т. Зибса, выработанного в результате сознательной

договоренности ученых, писателей и актеров. Основа кодификации и сфера

применения выработанного таким путем литературного произношения была

первоначально чрезвычайно узкой, она ограничивалась театральной сценой, в

связи с чем литературное произношение и обозначалось здесь долгое время как

Bьhnenaussprache, т. е. «сценическое» произношение.

Явления, связанные с сознательной нормализацией языка, часто

объединяются под общим понятием кодификации литературных норм. Подобное

широкое понимание кодификации свойственно, например, лингвистам пражской

школы [94].

Не имея возможности остановиться подробно на разнообразных сторонах

кодификации, попытаемся охарактеризовать хотя бы основное содержание, а

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85