Ответы на вопросы госэкзамена по философии философского факультета СПбГУ

начала, т.е. непосредственного восприятия активности духа. Дух познается

только по своим проявлениям. Следовательно, коль скоро я не волен во всех

идеях, которые имею (напр., сейчас - день) и не могу произвольно сменить их

на другие, существуют иной действующих дух, который производит их. Правила,

в соответствии с которыми он производит их, мы называем законами природы.

Их мы познаем не через открытие необходимой связи между идеями, а через их

непосредственное восприятия, т.е. посредством опыта. Идеи, запечатленные в

ощущениях - действительные вещи, вызываемые в воображении - в более точном

(или обычном) смысле есть идеи или образы вещей. Но ощущения от этого не

менее идеи, чем образованные собственной активностью тварного духа.

“Вещи” суть идеи Бога, в то время как человеческие идеи суть идеи

идей. В этом отношении они обладают той же реальностью, что и существование

воспринимающего их тварного духа, кот. не менее, чем остальные есть идея

Бога. Непрерывность воспринимаемого мира обеспечивает божественное

восприятие, определяющим их принципиальную доступность восприятия для

каждого тварного духа.

Происхождение идеи материи связано с тем, что действующая причина идей

не очевидна, но императивна нашим идеям, в силу чего ее бытие укореняли по

ту сторону духа. Понятие материи - плод осознания конечности человеческого

познания, но эта конечность определяется не существованием некоторых

объектов в себе, а тем, что само человеческое бытие конечно.

Связь идей не представляет отношения причины к следствию, а только

метки или знака к вещи обозначаемой (видимый огонь не причина боли, а знак

ее возможности). И если наши идеи сочленяются в соответствии с порядком

разума, то вещи с порядком природы (божественные идеи с порядком его воли).

Использует для прояснение смысла метод прояснения употребления тех или иных

слов, напр., слова “материя”.

Мир представляет своеобразную эпифанию Бога, и задача

естествоиспытателя понять тот язык, посредством которого он изъяснятся с

нами. Неведомое, что лежит за непосредственной видимостью вещей есть не их

собственное бытие, а иные неведомые нам идеи в духе Бога. Вещи, качества и

свойство суть ощущения или идеи, кот. есть лишь для духа, и таковыми

являются не только те, что наличествуют на данный момент, но и любые

возможные. Признание наличия бытия, абстрагированного от духа или идеи -

противоречие в терминах. Таким образом, рациональная связность эмпирических

множеств обеспечивается тем, что они изначально подчинены законам духа -

божественного, что и определяет познаваемость вещей. Из вышеизложенного

следует, что человеческое знания естественно разделяется на две части:

знание идей (естествознание и математика) и знание духов. Различие реальных

вещей и химер воображения определяется тем, что первые суть идеи, кот.

существуют не вне духа вообще, а вне нашего духа и принадлежат порядку

божественного созерцания. Именно этим утверждением опровергается

скептицизм, т.к. противоречиво утверждать, что нечто воспринимаемое не

существует в природе, в то время как действительное существование

немыслящей вещи (т.е. идеи) состоит в ее воспринимаемости. Заблуждения

проистекает из двусмысленности термина “вещь” или “сущее”, которое равным

образом обнимает различное - духи и идеи, где первые суть деятельные,

неделимые и неистребимые субстанции, а вторые - косные, мимолетные,

приходящие состояния, зависимые сущие, имеющие в качестве носителей духов

или духовные субстанции. Поэтому идеи, данные в ощущениях, суть реальные

вещи, но не потому, что имеют основание вне духа, а потому, что причинены

тем, духом в нас, что причиняет нас самих, и лишь в этом чуждости

происхождения получает смысл их именование как “внешних”. Суть духа состоит

в его активности и поэтому нельзя абстрагировать его существование от

мышления.

Заблуждение в естествознании состоит в том, что ученые знают

действующую причину (а ей может быть только воля Божия), в то время как они

обладают лишь большим по сравнению с обычными людьми кругозором, являющим в

большем объеме гармонию и слаженность вещей, прояснение которых позволяют

им найти общие правила (хотя и не законы, т.к. их постоянство находится в

зависимости от воли Бога, а не от природы вещей). Поэтому познание природы

есть способ общения Бога и людей и должно быть направлено на конечные цели

вещей, которые не только откроют атрибуты создателя, но и будут

содействовать достижению практических целей. Критика Ньютона - понятий

абсолютного пространства, времени и движения, в отличии от относительного

данного в опыте. Для Беркли - любое пространство, время и движение

относительно, но могут мыслится как абсолютные лишь поскольку соотносимы с

конечностью тварного мира в целом (временной и пространственной),

определенной Богом. Движение само в себе содержит понятия отношения,

вследствие чего абсолютного движения быть не может.

Заблуждение в математики состоит в том, что числа имеют особую

сущность, в то время, как они суть знаки, выделенные людьми при

оперировании вещами. Отсюда очевидно, что она всецело подчинена практике и

лишается какого-либо содержания без соотнесения с ней. В геометрии таким

заблуждением служит понятие бесконечной делимости конечных величин

происходящее из теории абстрагировании, полагающей, что она может иметь

дело с вещами сами по себе (линией самой по себе и т.д.), в то время, как

любая взятая линия может служить общей идеей лишь в той мере, в какой за

ней закрепляется значение представлять какое-либо множество иных линий и

если предполагается ее бесконечная делимость, то это лишь значит, что ее

значением как знака является бесконечно большая линия. Это не препятствует

работе дифференциального исчисления, т.к. что бы не говорили математики,

они работают не с актуальной бесконечностью, а с конечными количествами,

что и составляет возможность решения тех или иных задач.

Исследование духов. Поскольку дух не является идеей, то его

существование мы познаем не априорно, а по его действиям. Затруднение

познания бога заключается в том, что он не дан как вещь среди вещей, т.е.

идея, а является лишь в гармонии и связности системы всего сущего. Других

духов мы познаем исходя из подобия способов их действий нашему

собственному. Но это познание отлично от того, как мы познаем треугольник.

Пытаться их совместить все равно, что увидеть звук. Духи познаются по

действиям или идеям, которые они вызывают в нас. Бог по устройству сущего в

целом. Поэтому знание духов не непосредственно как знание вещей, а

опосредованно идеями, вызванными их действием на мой дух. Бог же, объемля

все могуществом своего слова, поддерживает общение между духами.

Теодицея - зло перестает казаться злом, если рассмотреть его в более

широком горизонте целей, связей и зависимостей вещей, указывающим на

справедливость Божию и то, что каждому воздастся по его заслугам. Познание,

направленное на выявление этой связи и гармонии, - высшее познание.

В силу того, что духи и идеи полностью отличны - душа бессмертна.

Камю “Миф о Сизифе”.

Рассуждение об абсурде.

Посвящено присущему современности абсурдному жизнечувствию, а не

собственно философии абсурда, кот. еще по сути нет. Абсурд здесь является

не итогом размышлений, а исходной точкой. Это чистое описание болезни духа,

в кот. много предварительного.

Абсурд и самоубийство.

Единственный серьезный вопрос - вопрос о самоубийстве, вопрос - стоит

или нет прожить жизнь, быть или не быть. Все остальные вопросы вторичны,

т.к. решение этого необратимо. Наиболее настоятелен вопрос - тот, кот.

побуждает к действию. К этим вопрос есть два пути: Ла Палиса и Дон Кихота,

сочетание самоочевидных истин с сердечным горением, здравомыслия и приязни,

перед кот. должна в решении этого вопроса классическая диалектика.

Здесь речь идет не самоубийстве не как соц. явлением, а об отношении

между индивидуальной мыслью и самоубийством, кот. вызревает в безмолвных

недрах сердца.

Самоубийство может иметь множество разный причин, но самые явные из

них часто не самые решающие. То, что развязывает кризис, почти никогда

контролю не поддается. Но если проследить движение мысли в этот момент

практически невозможно, то извлечь из поступка заложенное в нем содержание

сравнительно легко. Убить себя означает сделать признание, что жить “не

стоит труда”. Умереть по собственной воле означает признать смехотворность

привычки жить. Это происходит в силу разлада между человеком и окружающей

его жизнью, кот. собственно есть чувство абсурда. Т.о. предметом настоящего

эссе является связь между абсурдом и самоубийством, вопрос о том, в какой

мере самоубийство - решение задачи, задаваемой абсурдом.

Предпосылка: действия человека мотивируются той истиной, в кот. он

верит. Вера в абсурдность существования должна т.о. определять его

поведение. Вопрос: обязывает ли это умозаключение об абсурде расстаться как

можно быстрее с обстоятельствами, не поддающимися объяснению. Но те, кто

отвечает “да”, часто не спешит кончать жизнь самоубийством, но и наоборот,

часто те, кто считает, что жизнь стоит того, чтобы жить, кончают

самоубийством. Этот вопрос предполагает возможность отклонения - надежду,

кот. помещает смысл жизнь вне ее самой, коль скоро она выявляет свою

абсурдность.

Т.о. надо устранить все подобные неувязки и обратится к сути дела:

убивают себя потому, что жизнь не стоит быть прожитой - истина несомненная,

хотя и трюизм. Требует ли абсурдность жизни избавлять от нее при помощи

надежды или самоубийства, побуждает ли абсурд к смерти - вот вопрос, кот.

требует ответа. Логичен ли смертельный исход?

Стены абсурда.

Каждое чувство стоит свой мир - есть вселенные ревности, честолюбия,

эгоизма или великодушия. Есть миры абсурда. Эти миры и реалии не поддаются

полному рассудочному прояснению, но их можно практически определить,

практически оценить, очертить их вселенную. Для этого необходимо

рассмотреть различные проявления абсурда, т.к. человек раскрывает себя не

только в том, в чем он искренен, но и там, где он лицедействует. Как все

великое, так и абсурд начинается с малого, с вопроса о той рутине жизни,

кот. приходится изо дня в день повторять. Однажды возникает вопросительное

“зачем?” и все начинается с усталости, подсвеченной удивлением. Усталость -

последнее проявление жизни машинальной и первый признак пробуждения

сознания. Последующее может быть или возвращением к бессознательности, или

полным пробуждением. В исходе пробуждения стоит или самоубийство или

восстановленное равновесие. Усталость выявляет происхождение абсурда -

“озабоченность”, кот. всему придает его ценность. Абсурд обнаруживает в

стремлении человека к тому будущему, где его в конце концов ждет смерть,

обнаруживающимся в сознании времени (20, 30 лет). Еще ступенью ниже мир

обнаруживает свою чужеродную плотность и в этой плотности и чужеродности

он раскрывается как абсурд. Другие столь же обнаруживают в себе нечто

бесчеловечное, лишенное смысла, тот абсурд, кот. переживается как

“тошнота”.

“Ужас” - вызывает изумление, что все живут так как будто о смерти

знать не знают. Никто действительно не имеет опыта смерти, в той мере, в

какой опыт означает лично испытанное и осознанное. В случае со смертью

можно говорить лишь об опыте другого. Но он не может убедить. Подлинным

источником ужаса является математическая непреложность события смерти.

Непреложность смерти, отрицающей всю предшествующую жизнь, дает содержание

данного чувства абсурда, в кот. проступает конечная бесполезность судьбы.

“Тоска” разума, не способного конституировать собственное единство, он

пребывает в центре антиномий, решить кот. не способен, лишая оснований

надежду на абсолютное знание, кот. преодолело бы его раскол в высшем

единстве. Между сущим и мыслимым пролегает пропасть. При помощи науки можно

опознать и перечислить явления, но никак не освоить мир, т.к. человеческий

мир не есть мир науки. Интеллект по-своему говорит, что мир абсурден. Эта

абсурдность однако не принадлежит миру, она принадлежит столкновению в нем

с его лишенным разумности бытием и стремлением человека к абсолютной

ясности. Абсурд - то, что связывает человека с миром. С этого момента, как

абсурдность получает признание, она становится мучительнейшей из страстей,

выражающихся в утверждении иррационализма. В историческом плане

соперничество иррационального и рационального подходов свидетельствует об

одной из ведущих страстей человека, раздираемого между тягой к единству и

ясным видением своих границ. Их расцвет в современности указывает лишь

насколько еще сильны упования на разум. Необходимо рассмотреть их

следствия.

Хайдеггер. Человек влачит унизительное существование, единственная

действительность кот. - “забота”. Она - мимолетная и ускользающая боязнь.

Но стоит ей осознать себя, и она становится страхом, в кот. существование

обретает себя. Мир ничего не может предложить человеку, находящемуся во

власти страха. Забота реализуется в множестве модусов: досада, как

результат попытки заглушить ее в себе; ужас перед смертью. Сознание смерти

- зов заботы, призывающий существование вернуться к самому себе после

утраты себя в Безымянном. По Хайдеггеру, тоже не следует погружаться в сон,

а надо бодрствовать вплоть до израсходования себя.

Ясперс отчаивается в какой-либо онтологии, т.к. хочет, чтобы мы

утратили “наивность”. Он знает, что разум в итоге терпит поражение. В этом

опустошенным мире, где невозможность знания доказана и небытие выглядит

единственной действительностью, а беспросветное отчаяние - единственно

оправданной позицией, он ищет Ариаднину нить, кот. вела бы к божественным

тайнам.

Шестов. Доказывает, что любое рациональное стремление в итоге

упирается в иррациональность человеческой мысли. Его занимают исключения из

правил, в кот. возвеличивается человеческий бунт против непоправимого.

Кьеркегор. Он не только открывает абсурд, но и живет им. Духовное

приключение, подводящее Кьеркегора к столь дорогим ему скандалам бытия,

тоже берет свое начало в хаосе опыта, лишенного всяких прикрас, взятого в

его первозданной бессвязности.

Совсем в другом плане - плане метода - миру возвращают его

разнообразие Гуссерль и феноменологи. Благодаря им духовный мир человека

обогащается т.к. все в нем имеет привилегированное положение. Хотя сам ход

поиска более позитивен чем у предыдущих, Гуссерль также отвергает

классический рационализм, подрывает надежду, открывает сердцу и интуиции

доступ к разрастающемуся обилию вещей, в кот. есть что-то бесчеловечное.

Оправданием для мысли служит ее предельное осознанность. Но речь идет о

познавательной установке, а не о душевном утешении.

Все эти опыта развиваются на почве, где нет места надежде. Здесь дух

сталкивается с вопросом и ответом о самоубийстве и вынужден вынести

приговор. Но порядок исканий нужно опрокинуть и идти от приключений

интеллекта к повседневным поступкам.

Философское самоубийство.

Интересует не системы, а то общее, что есть в их выводах. Жизнь под

вызывающими удушье небесами понуждает либо с нею расстаться, либо ее

продолжить. В первом случае вопрос - как расстаться, во втором - почему

продолжить. Для этого необходимо установить в чем смысл абсурда и каковы из

него следствия.

Абсурд - это конституируемый разлад между сущим и должным, кот.

возникает в области их столкновения. Он возникает при сопоставлении

наличного положения дел с определенного рода действительностью. Как таковой

он не принадлежит не миру и не человеку, но находится в плоскости их

встречи и совместного присутствия. Как таковой, он пребывает в этом

триединстве человека, мира и их со-бытия, которое неразложимо. Суть дела в

том, чтобы выяснить можно ли от него избавится и должно ли быть из него

выведено самоубийство. Для решения вопроса необходимо сохранить в

неприкосновенности содержание абсурда, кот. - столкновение и непрестанная

борьба, где нет надежды (что не предполагает отчаяния), присутствует

постоянное отрицание (что не есть отречение) и осознанная

неудовлетворенность (но не юношеское беспокойство). Должно быть вынесено из

рассмотрения все, что уничтожает этот разлад - прежде всего согласие,

согласие с абсурдом. Абсурд имеет смысл только в той мере, в какой с ним не

соглашаются.

Поскольку человек всегда бывает добычей исповедуемых им истин, то

каковы следствия этой очевидности.

Философские учения экзистенциалистов всегда предлагают бегство от

действительности, обожествляя то, что их подавляет и находя основу для

надежды в том, что их обездоливает. Эта их надежда по сути религиозна, кот.

сама по себе есть абсурдный алогичный прыжок.

Ясперс сталкиваясь с немощью бытия одним махом переходит к утверждению

и трансцендентного начала, и бытийной значимости своего опыта, и

сверхчеловеческого смысла жизни. Так абсурд становится Богом, а бессилие

понять - освещающим все бытием. Шестов утверждает, что единственно

возможный выход находится как раз там, где согласно человеческому разумению

выхода нет. К Богу затем только и обращаются, чтобы получить невозможное,

т.к. для возможного вполне хватает людей. Открывая абсурдность всего

сущего, он не утверждает: “вот абсурд”, а утверждает “вот Бог”, и чем

бесчеловечней его лик, тем очевидней его существование. Для Шестова

констатировать абсурд - значит его принять. Т.о. утрачивает подлинный смысл

абсурда. Для Шестова разум бесплоден, но есть нечто выше разума. Для

человека абсурда разума бесплоден и нет ничего выше разума. Человек абсурда

сохраняет оба члена сравнения - непостижимость бытия и ограниченную

рациональность познаваемого.

То же присутствует, еще отчетливей, у Кьеркегора. Он тоже делает

прыжок. Для него антиномия и парадокс являются критериями религиозности. Он

требует жертвы интеллекта, уничтожая тем самым смысл абсурда. “В своем

поражении, - говорит он, - верующий обретает свое торжество”.

Экзистенциалистская позиция - позиция философского самоубийства, при

котором мысль отрицает сама себя и старается превзойти себя в том, что

является ее отрицанием. Есть множество способов прыгать, но важен сам

прыжок. Все они претендуют на достижение вечного - в этом и состоит прыжок.

Такой же прыжок наблюдается и у Гуссерля. Начинает он со

соответствующей абсурдному разуму установки, отказывающейся объяснять мир,

и определяя себя как описание пережитого. Но потом он пытается рационально

обосновать само понятие истины и открыть “сущность” каждого явления. Он

утверждает, что то, “что истинно, истинно абсолютно, в себе; истина едина;

она тождественна самой себе, кто бы ее не воспринимал - люди, чудовища,

ангелы или боги”. Здесь то и совершается прыжок к универсальности логоса.

Разум у Гуссерля, в конце концов, не ведает никаких ограничений. Абсурд же

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36