Кандидатский по философии

Относительность и историчность истины. Истина как про­цесс. Обыденное сознание, мысля истину как прочно достигнутый результат познания, обычно оперирует такими безусловными исти­нами, как отчеканенной монетой, «которая может быть дана в го­товом виде и в таком же виде спрятана в карман». Но система научных знаний, да и житейский опыт — не склад исчерпывающей информации о бытии, а бесконечный процесс, как бы движение по лестнице, восходящей от низших ступеней ограниченного, прибли­зительного ко все более всеобъемлющему и глубокому постиже­нию сути вещей. Однако истина отнюдь не только движущийся без остановки процесс, а единство процесса и результата.

Истина исторична. И в этом смысле она — «дитя эпохи». По­нятие конечной или неизменной истины — всего лишь призрак. Любой объект познания неисчерпаем, он постоянно изменяется, обладает множеством свойств и связан бесчисленными нитями вза­имоотношений с окружающим миром. Перед умственным взором ученого всегда предстает незаконченная картина: одно хорошо из­вестно и стало уже банальным, другое еще не совсем понятно, тре­тье сомнительно, четвертое недостаточно обосновано, пятое про­тиворечит новым фактам, а шестое вообще проблематично. Каж­дая ступень познания ограничена уровнем развития науки, истори­ческими уровнями жизни общества, уровнем практики, а также по­знавательными способностями данного ученого, развитие которых обусловлено и конкретно-историческими обстоятельствами, и в определенной степени природными факторами. Научные знания, в том числе и самые достоверные, точные, носят относительный ха­рактер. Относительность знаний заключается в их неполноте и ве­роятностном характере. Истина относительна, ибо она отражает объект не полностью, не целиком, не исчерпывающим образом, а в известных пределах, условиях, отношениях, которые постоянно изменяются и развиваются. Относительная истина есть огра­ниченно верное знание о чем-либо.

Каждая эпоха питается иллюзией, что наконец-то в результате мучительных усилий предшествующих поколений и современников достигнута обетованная земля настоящей истины, мысль поднялась на вершину, откуда как бы и некуда идти дальше. Но проходит время, и оказывается, что это была вовсе не вершина, а всего лишь маленькая кочка, которая зачастую просто затаптывается или в лучшем случае используется как опора для дальнейшего подъема, которому нет конца... Гора познания не имеет вершины. Истины, познанные наукой на том или ином историческом этапе, не могут считаться окончательными. Они по необходимости являются отно­сительными, т.е. истинами, которые нуждаются в дальнейшем раз­витии, углублении, уточнении.

Каждая последующая теория по сравнению с предшествующей является более полным и глубоким знанием. Все рациональное со­держание прежней теории входит в состав новой. Отметается нау­кой лишь претензия, будто она являлась исчерпывающей. Преж­няя теория истолковывается в составе новой теории как относи­тельная истина и тем самым как частный случай более полной и точной теории (например, классическая механика И. Ньютона и теория относительности А. Эйнштейна).

Парадоксально, но факт: в науке каждый шаг вперед — это от­крытие и новой тайны, и новых горизонтов незнания; это процесс, уходящий в бесконечность. Человечество вечно стремилось при­близиться к познанию абсолютной истины, пытаясь максимально сузить «сферу влияния» относительного в содержании научного знания. Однако даже постоянное расширение, углубление и уточ­нение наших знаний в принципе не может полностью преодолеть их вероятность и относительность. Но не следует впадать в край­ность как, например, К. Поппер, утверждавший, что любое научное положение — всего лишь гипотеза; получается, что научное зна­ние представляет собой всего лишь тянущуюся из глубины веков цепь догадок, лишенных устойчивой опоры достоверности.

Абсолютная истина и абсолютное в истине. Говоря об относи­тельном характере истины, не следует забывать, что имеются в виду истины в сфере научного знания, но отнюдь не знание абсо­лютно достоверных фактов, вроде того, что сегодня не существует короля Франции. Именно наличие абсолютно достоверных и пото­му абсолютно истинных фактов чрезвычайно важно в практической деятельности людей, особенно в тех областях деятельности, кото­рые связаны с решением человеческих судеб. Так, судья не имеет права рассуждать: «Подсудимый либо совершил преступление, либо нет, но на всякий случай давайте его накажем». Суд не вправе наказать человека, если нет полной уверенности в наличии состава преступления. Если суд признает человека виновным в совершении преступления, то в приговоре не остается ничего, что могло бы противоречить достоверной истине этого эмпирического факта. Врач, прежде чем оперировать больного или применять сильнодей­ствующее лекарство, должен опираться в своем решении на абсо­лютно достоверные данные о заболевании человека. К абсолютным истинам относятся достоверно установленные факты, даты собы­тий, рождения и смерти и т.п.

Абсолютные истины, будучи раз выражены с полной ясностью и достоверностью, не встречают более доказательных выражений, как, например, сумма углов треугольника равна сумме двух прямых углов; и т.п. Они остаются истинами совершенно независимо от того, кто и когда это утверждает. Иными словами, абсолютная ис­тина есть тождество понятия и объекта в мышлении — в смысле завершенности, охвата, совпадения и сущности и всех форм ее про­явления. Таковы, например, положения науки: «Ничто в мире не создается из ничего, и ничто не исчезает бесследно»; «Земля вра­щается вокруг Солнца» и т.п. Абсолютная истина — это такое содержание знания, которое не опровергается после­дующим развитием науки, а обогащается и постоянно под­тверждается жизнью.

Под абсолютной истиной в науке имеют в виду исчерпывающее, предельное знание об объекте, как бы достижение тех границ, за которыми уже больше нечего познавать. Процесс развития науки можно представить в виде ряда последовательных приближений к абсолютной истине, каждое из которых точнее, чем предыдущие.

Термин «абсолютное» применяется и к любой относительной истине: поскольку она объективна, то в качестве момента содержит нечто абсолютное. И в этом смысле можно сказать, что любая ис­тина абсолютно относительна. В совокупном знании человечества удельный вес абсолютного постоянно возрастает. Развитие любой истины есть наращивание моментов абсолютного. Например, каж­дая последующая научная теория является по сравнению с предше­ствующей более полным и глубоким знанием. Но новые научные истины вовсе не сбрасывают «под откос истории» своих предшественниц, а дополняют, конкретизируют или включают их в себя как моменты более общих и глубоких истин.

Итак, наука располагает не только абсолютными истинами, но в еще большей мере — истинами относительными, хотя абсолют­ное всегда частично реализовано в наших актуальных знаниях. Не­разумно увлекаться утверждением абсолютных истин. Необходимо помнить о безмерности еще непознанного, об относительности и еще раз относительности нашего знания.

Конкретность истины и догматизм. Конкретность истины — один из- основных принципов диалектического подхода к позна­нию — предполагает точный учет всех условий (в социальном по­знании — конкретно-исторических условий), в которых находится объект познания. Конкретность — это свойство истины, ос­нованное на знании реальных связей, взаимодействия всех сторон объекта, главных, существенных свойств, тенденций его развития. Так, истинность или ложность тех или иных сужде­ний не может быть установлена, если не известны условия места, времени и т.д., в которых они сформулированы. Суждение, верно отражающее объект в данных условиях, становится ложным по от­ношению к тому же объекту в иных обстоятельствах. Верное отра­жение одного из моментов реальности может стать своей противо­положностью — заблуждением, если не учитывать определенных условий, места, времени и роли отражаемого в составе целого. На­пример, отдельный орган невозможно осмыслить вне целого орга­низма, человека — вне общества (притом исторически конкретно­го общества и в контексте особых, индивидуальных обстоятельств его жизни). Суждение «вода кипит при 100 градусах по Цельсию» истинно лишь при условии, что речь идет об обычной воде и нор­мальном давлении. Это положение .утратит истинность, если изме­нить давление.

Каждый объект наряду с общими чертами наделен и индивиду­альными особенностями, имеет свой уникальный «контекст жизни». В силу этого наряду с обобщенным необходим и конкрет­ный подход к объекту: нет абстрактной истины, истина всегда кон­кретна. Истинны ли, к примеру, принципы классической механики? Да, истинны применительно к макротелам и сравнительно неболь­шим скоростям движения. За этими пределами они перестают быть истинными.

Принцип конкретности истины требует подходить к фактам не с общими формулами и схемами, а с учетом конкретной обстанов­ки, реальных условий, что никак не совместимо с догматизмом. Особую важность конкретно-исторический подход приобретает при анализе процесса общественного развития, поскольку послед­ний совершается неравномерно и к тому же имеет свою специфику в различных странах.

О критериях истинности знания. Что дает людям гарантию ис­тинности их знаний, служит основанием для отличения истины от заблуждения и ошибок?

Р. Декарт, Б. Спиноза, Г. Лейбниц предлагали в качестве кри­терия истины ясность и отчетливость мыслимого. Ясно то, что открыто для наблюдающего разума и с очевидностью признается таковым, не возбуждая сомнений. Пример такой истины — «квад­рат имеет четыре стороны». Подобного рода истины — результат «естественного света разума». Как свет обнаруживает и себя само­го, и окружающую тьму, так и истина есть мерило и себя самой, и заблуждения. Сократ первый увидел в отвлеченности и ясности наших суждений основной признак их истинности. Декарт утверж­дал, что все вещи, познаваемые нами ясно и отчетливо, и на самом деле таковы, как мы их познаем. Выдвинутый Декартом критерий истины, который он полагал в ясности и очевидности знания, во многом содействовал отчетливости мышления. Однако этот крите­рий не гарантирует надежности.

Такое понимание критерия истинности полно глубокомыслия. Оно опирается на веру в силу логики нашего мышления, достовер­ность восприятия им реальности. На этом во многой построен наш опыт. Это сильная позиция в борьбе против всякого рода блужда­ний разума в потемках вымышленного. Очевидность ощущаемого и мыслимого играет не последнюю роль в установлении истины, но не может, однако, служить единственным ее критерием.

Время «развенчало» многие некогда казавшиеся вполне оче­видными и ясными истины. Вроде бы, что может быть более ясным и очевидным, чем неподвижность Земли. И тысячелетиями челове­чество нисколько не сомневалось в этой «непреложной истине». Ясность и очевидность — субъективные состояния сознания, за­служивающие всякого уважения за свою огромную жизненную зна­чимость, но они явно нуждаются в опоре на нечто более «прочное».

Несомненно, психологически важны не только ясность и оче­видность мыслимого, но и уверенность в его достоверности, Однако и эта уверенность не может служить критерием истиннос­ти. Уверенность в истинности мысли способна роковым образом ввести в заблуждение.

Выдвигался и такой критерий истины, как общезначимость:

истинно то, что соответствует мнению большинства. Разумеется, и в этом есть свой резон: если многие убеждены в достоверности тех или иных принципов, то это само по себе может служить важной гарантией против заблуждения. Однако еще Р. Декарт заметил, что вопрос об истинности не решается большинством голосов. Из ис­тории науки мы знаем, что первооткрыватели, отстаивая истину,'' как правило, оказывались в одиночестве. Вспомним хотя бы Копер­ника: он один был прав, так как остальные пребывали в заблужде­нии относительно вращения Земли вокруг Солнца. Смешно было бы ставить на голосование в научном сообществе вопрос об истин­ности или ложности того или иного утверждения.

В некоторых философских системах существует и такой Крите-' рий истины, как принцип прагматизма, т.е. теории узкоутилитар- ;

ного понимания истины, игнорирующего ее предметные основания i и ее объективную значимость. «Истиной прагматизм признает то, — и это единственный его критерий истины — что лучше всего «работает» на нас, ведет нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и соединимо со всей совокупностью нашего опыта, причем ничего не должно быть упущено. Если религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности, окажется, что понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие Божие...». Некоторые ученые полагают, что выбор той или иной концеп­ции диктуется не тем, что полученные с ее помощью результаты подтверждаются практикой, экспериментом, а ее «изяществом», «красотой», математической «грациозностью». Эти эстетичес­кие «критерии» — феномены, конечно, — вещь приятная и, быть может, как-то и в каких-то случаях свидетельствуют об ис­тинности. Но эти феномены малонадежны. А вот Э. Мах и Р. Аве­нариус считали, что истинно то, что мыслится экономно, а В. Ост-вальд выдвигал интеллектуальный энергетический императив:

«Не расторгай энергию».

Один из фундаментальных принципов научного мышления гла­сит: некоторое положение является истинным в том случае, если можно доказать, применимо ли оно в той или иной конкретной си­туации. Этот принцип выражается термином «реализуемость». Ведь существует же поговорка: «Может, это и верно в теории, но не годится для практики». Посредством реализации идеи в практи­ческом действии знание соизмеряется, сопоставляется со своим объектом, выявляя тем самым настоящую меру объективности, ис­тинности своего содержания. В знании истинно то, что прямо или косвенно подтверждено на практике, т.е. результативно осущест­влено в практике.

В качестве критерия истины практика «работает « не только в своей чувственной «наготе» — как предметная физическая дея­тельность, в частности в эксперименте. Она выступает и в опосре­дованной форме — как логика, закалившаяся в горниле практики. Можно сказать, что логика — это опосредованная практика. «Тот, кто поставит себе за правило проверять дело мыслью, а мысль делом... тот не может ошибаться, а если он и ошибется, то скоро снова нападет на правильный путь»2. Степень совершенства человеческого мышления определяется мерой соответствия его со­держания содержанию объективной реальности. Наш разум дис­циплинируется логикой вещей, воспроизведенной в логике практических действий и всей системе духовной культуры. Реальный про­цесс человеческого мышления разворачивается не только в мыш­лении отдельной личности, но и в лоне всей истории культуры. Ло­гичность мысли при достоверности исходных положений является в известной мере гарантией не только ее правильности, но и истин­ности. В этом заключена великая познавательная сила логического мышления. Последним же основанием достоверности нашего зна­ния является возможность на его базе практического созидания.

Конечно, нельзя забывать, что практика не может полностью подтвердить или опровергнуть какое бы то ни было представление, знание. «Атом неделим» — истина это или заблуждение? В тече­ние многих веков это считалось истиной, и практика подтверждала это. С точки зрения, например, античной практики (и даже вплоть до конца XIX в.) атом действительно был неделим, так же как в настоящее время он делим, а вот элементарные частицы пока ос­таются неделимыми — таков уровень современной практики. Практика — «хитрая особа»: она не только подтверждает истину и разоблачает заблуждение, но и хранит молчание относительно того, что находится за пределами ее исторически ограниченных воз­можностей. Однако сама практика постоянно совершенствуется, развивается и углубляется, причем на основе развития именно на­учного познания. Практика многогранна — от эмпирического жиз­ненного опыта до строжайшего научного эксперимента. Одно дело практика первобытного человека, добывавшего огонь трением, другое — средневековых алхимиков, искавших способ превраще­ния различных металлов в золото. Современные физические экс­перименты с помощью приборов огромной разрешающей способ­ности, расчеты на ЭВМ — это тоже практика. В процессе разви­тия истинного знания, увеличения его объема наука и практика все больше выступают в нераздельном единстве.

Данное положение становится закономерностью не только в области естественно-научного познания, но также и социального, особенно на современном этапе развития общества, когда в общественно-исторической практике людей все большая доля принадлежит субъективному, человеческому фактору. Развитие социально-исторического процесса, организация общественной практики все более и более осуществляются на основе научного познания социальных закономерностей.

РОЛЬ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Ситуация, сложившаяся в процессе взаимодействия науки и общества, обо­стрила проблему научной рационально­сти, ее сущностного содержания, и — со­ответственно — ее роли в развитии об­щества. Вообще-то эта проблема всегда

была одной из самых актуальных (в первой половине XX в., например, ею занимались А-Бергсон, Э.Гуссерль, М.Вебер,, М.Хайдеггер, К.Ясперс и др.). Но сегодня можно говорить о драматическом повороте в решении данной проблемы — о попытках поставить под сомнение науку как образец рациональности.               

Для того, чтобы было ясно, о чем идет речь, приведем вы­сказывание одного из наиболее непримиримых критиков науки и вообще рационального подхода к миру — П.Фейерабенда, объ­явившего сциентизм «рациофашизмом», а «нездоровый альянс науки и рационализма» — источником «империалистического шовинизма науки». Он пишет: «Отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки — этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение — наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но который никогда не достигали».

В действительности же, как, очевидно, понимает читатель, про­блема, которая возникла перед наукой и обществом в целом, не может быть решена с позиций антисциентизма, предлагающего наложить табу на пользование научной рациональностью. Един­ственно разумное решение состоит в том, чтобы совершенство­вать саму научную рациональность и осуществлять переход к та­кому ее типу, который в оптимальной степени соответствовал бы социокультурным и экологическим реалиям конца XX в.

Как показал В.С.Степин, в историческом развитии науки, начиная с XVII столетия, возникли последовательно три типа научной рациональности, характеризующихся различной глу­биной рефлексии по отношению к самой научной деятельности2.

Классический тип научной рациональности (XVII—XVIII вв.) исходил из того, что при теоретическом объяснении и описа­нии объекта надо абстрагироваться от всего, что относится к субъекту (исследователю), применяемым им средствами и со­вершаемым операциям. Такая элиминация рассматривалась как необходимое условие получения объективно-истинного знания о мире. Конечно, и на этом этапе стратегия исследования, а в значительной степени и его результата были детерминированы присущими данной эпохе мировоззренческими установками и ценностными ориентациями. Освободиться от этого ученому не дано, хотя наука XVII—XVIII вв. и стремилась к этому. От­метим, что на уровне развития естествознания (да и обществозна-ния) того времени, при лидерстве механики и редуцировании к механической картине мира всего добытого физикой, химией, биологией, социальными науками, при преобладании в качест-ве объектов исследования простых систем такое стремление было, с одной стороны, в значительной степени реализуемым, а с другой — не оказывало заметного отрицательного воздействия на результаты научных поисков. И хотя в конце XVIII — пер­вой половине XIX в. механическая картина мира утрачивает статус общенаучной и намечается переход к новому состоянию естествознания, очерченный выше общий стиль мышления уче­ного и тип научной рациональности сохраняются.

Положение принципиально меняется в связи со становле­нием так называемого неклассического естествознания (конец XIX — середина XX в.). Формируется неклассический тип науч­ной рациональности, который уже учитывает зависимость резуль­татов исследования от характера тех средств, к которым прибе­гает ученый (в особенности в случаях эксперимента), и от спе­цифики тех операций, которым подвергается изучаемый объ­ект. Что же касается самого субъекта и тех внутринаучных и социальных ценностей и целей, которые его характеризуют, то все это по-прежнему выносится за скобку, не находит отраже­ния в описании и объяснении изученного.

И наконец, на наших глазах (в последней трети двадцатого века) происходит рождение новой, постнеклассической науки, для которой характерны такие взаимосвязанные черты, как ис­следование сверхсложных, саморазвивающихся систем и меж-дисциплинарность этих исследований. Такому состоянию и тенденциям развития современной науки соответствует пост-неклассический тип научной рациональности, рассматривающий деятельность ученого в более широком поле: теперь уже учиты­вается соотнесенность получаемых знаний об объекте не толь­ко с исследовательскими средствами и операциями, но и с цен­ностно-целевой (как внутринаучной, так и вненаучной, соци­альной) ориентацией ученого.

Чрезвычайно важно подчеркнуть особую значимость этого типа научной рациональности в развитии современного обще­ства. Ведь вопреки мнению крайних антисциенистов, видящих в науке злого демона, способного погубить цивилизацию, вы­ход из сегодняшней экологической и социокультурной ситуа­ции, очевидно, «состоит не в отказе от научно-технического развития, а в придании ему гуманистического измерения, что, в свою очередь, ставит проблему нового типа научной рациональ­ности, включающей в себя в явном виде гуманистические ори­ентиры и ценности».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41