Кандидатский по философии

Таким образом, МИРОВОЗЗРЕНИЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ СТРОИЛОСЬ НА УВЕРЕННОСТИ ЧЕЛОВЕКА В СВОЕЙ АВТОНОМИИ, на убеждении, что он сам, самостоятельно формирует свою духовность и ее высшую фор­му - сознание. В условиях отказа от традиционного понимания бытия как высшей и запредельной реальности человеку оказались ненужными трансцендентные акты, т.е. умение выходить за преде­лы чувственного опыта.

Трансцендентность - это вечный бой с инстинктами, попытка  возвыситься над собой, перестроить свое существование по ти­пу должного. Некоторые философы считают, что в наше время на планете имеются целые народы с угасшей трансцендентностью, сре­ди которых называют и американский континент. Главная тема по­литических дискуссий в Америке - вопросы, связанные с экономикой: прибыль, распределение бюджета, налоги и т.д. Совершенно не об­суждаются проблемы, выходящие за пределы материально-экономиче­ских отношений и устройства социального комфорта.

СУДЬБА ПРОБЛЕМЫ БЫТИЯ В XX В. СОХРАНИЛ ЛИ XX ВЕК ВЕРНОСТЬ АНТИЧНОЙ ТРАДИЦИИ?

ОТКАЗ ОТ АНТИЧНОЙ ТРАДИЦИИ В ПОНИМАНИИ БЫТИЯ ИМЕЕТ СЕРЬ­ЕЗНЫЕ КУЛЬТУРНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ. Отказавшись от Бога ("Бог умер" - Ницще), не надеясь более на разум, человек XX в. остался один-на-один со своим телом. Начался культ тепа, сменивший культ духа и разума, а это - главный признак язычества. Языче­ство, или, вернее, неоязычество конца XX в. быстро распростра­нилось по планете благодаря телевидению и другим средствам мас­совой информации. Ночные эротические и порнографические телеп­рограммы взяли на себя своеобразную функцию организаторов мас­совых оргий на манер дионисейских, но с несравненно большим количеством участников.

ИЗМЕНЕНИЕ МИРОВОЗЗРЕНИЯ В XX в. ПОВЛЕКЛО ЗА СОБОЙ НЕ ТОЛЬКО  НОВУЮ ПОСТАНОВКУ ВОПРОСА О БЫТИИ, НО ПЕРЕСМОТР СТИЛЯ И ПРА-ВИИ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. Появилась ФИЛОСОФИЯ ПОСТМО­ДЕРНА. Она представляет собой ОТКАЗ ОТ ГРЕЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ, КО­ТОРЫЙ СДЕЛАЛ ЯВНЫМ ТОТ ФАКТ, ЧТО В МИРОВОЗЗРЕНИИ ЛЮДЕЙ. В ИХ МЕНТАЛИТЕТЕ ПРОИЗОШЛИ ГЛУБИННЫЕ ПОДВИЖКИ-ИЗМЕНЕНИЯ. Постмодерн в философии - это трансформация классического образа философии. Поэтому нельзя считать, что постмодерн пришел на смену модерна и что в хронологическом порядке он есть нечто, возникшее после модерна. Постмодерн в философии живет рядом с классикой, как Кьеркегор жил рядом с Гегелем, принял его диалектику, чтобы потом  разрушить ее.

Ставится ли проблема бытия в философии постмодерна, а ес­ли - да, то как она решается? Чтобы ответить на данный вопрос, вернемся в древнюю Гре­цию. Парменид ввел в философию проблему бытия как чего-то ус­тойчивого, неподвижного, вечного, находящегося за миром конеч­ных явлений. Но в это же самое время другой философ - Гераклит - предложил грекам иное толкование бытия. Он заявил, что бытие по своей сути есть вечное изменение, процесс, развитие, движе­ние. Грекам предстоял выбор: они, как нам известно, предпочли парменидовскую трактовку бытия.

Несколько огрубляя проблему, можно сказать, что ПОСТМОДЕРН ВОСТРЕБОВАЛ ГЕРАКЛИТОВСКУЮ ВЕРСИЮ БЫТИЯ. ЧТО СРАЗУ ЖЕ ПОВЛИЯЛО НА СЛОЖИВШИЕСЯ ТРАДИЦИОННЫЕ ДЛЯ ЕВРОПЫ ФОРМЫ ФИЛОСОФСКОГО МЫШ­ЛЕНИЯ, А ТАКЖЕ НА ЕГО СЛОВЕСНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ В ТЕКСТЕ: философ­ские тексты потеряли границы, отличающие их от иных текстов, например, художественных.

Итак, ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ В СВОЕМ ПОНИМАНИИ БЫТИЯ НЕ НАЧИНАЕТ, А ЗАВЕРШАЕТ СТАРУЮ ЛИНИЮ РАЗВИТИЯ ТОЙ КУЛЬТУРЫ, В КОТОРОЙ "БОГ УМЕР". Подлинно же новое толкование бытия в фило­софии будет возможно в том случае, если сформируется мировозз­рение, в корне отличное от современного. Но это вопрос будуще­го.

БЫТИЕ KAK ПРОБЛЕМА

Все сказанное выше поворачивает бытие к нам еще одной сторо­ной. Как узнать, существует ли тот или иной объект, то или иное явление? Где критерий реальности? (Можно заключить, что суще­ствует мера бытия чего-либо. Пример ее применения в нашей обы­денной жизни, увы, — «мера сознательности» или даже «мера со­вести».)

Проблема бытия, реальности чего-либо — это фундаментальная мировоззренческая и методологическая проблема. Дело в том, что объективную реальность, действующую во всех существующих вещах и явлениях, мы не в состоянии охватить своим мышлением ни во всем ее объеме, ни во всех способах ее проявления. Критерий реальности несводим к критерию чувственной достоверности.

Существование реальности трансцендентной, например бытие •Бога, есть чрезвычайно сложный вопрос. «Онтологическое доказа­тельство бытия Бога» уже рассматривалось. Философы придержи­ваются разных мнений относительно того, возможно ли в принци­пе — с точки зрения логики — такое доказательство. Для религи­озной веры здесь нет сомнений, для нее это скорее «опытный факт» (где опыт понимается в специфическом смысле, не тождест­венном с обычной «эмпирической»). Вопрос в том, можно ли до­казать бытие Бога неверующему — разве это не важно для него? Да и сами виды реальности, их социальная и личная значимость крайне важны: одно дело бытие намерения, скажем, украсть и другое •— осуществленное намере­ние, когда его бытие в форме цели становится бытием в виде ре­ального факта.

Проблема реальности имеет огромное значение для науки. Во-первых, это относится к разнообразным «необычным яв­лениям». Возьмем, например, экстрасенсорные феномены, свя­занные с излучением живыми системами энергии и информации. В силу своей крайней необычности эти явления многим пред­ставляются загадочными, таинственными, даже сверхъестест­венными. Но ведь, как показывают многочисленные опыты и на­блюдения, эти явления существуют. Следовательно, они естест­венны в своем реальном бытии. Поэтому можно сказать, что ;само представление о сверхъестественном характере этих явлений обусловливается не сущностью этих явлений, а ошибочным пони­манием их сущности.

Точно так же мышление современного человека занято поиска­ми внеземного разума, хотя у некоторых это и вызывает насмешку. '   Вообще, естественным мы считаем (или склонны считать) то, что существует и действует согласно известным современной науке законам, т.е. то, что вписывается в исторически сложившуюся на сегодняшний день научную картину мира. Естественное в таком •смысле не надо переоценивать, а «сверхъестественное» — соот­ветственно недооценивать.

Во-вторых, известно, что и реальность, и истина об этой ре­альности, и смысл даже самих развитых частных наук есть всегда частные виды и реальности, и истины и что все это доступно и даже необходимо в пределах некоторой специальной области, но это способно утратить и саму предметную область, и истинность, и ос­мысленность за ее пределами.

Различные научные понятия в ходе исторического развития переходили из области чисто теоретической в вещественную, при­обретали «материальный статус» и наоборот. Долгое время атомы и молекулы, электрон, ген и т.п. существовали только как удобные теоретические схемы, причем господствовало убеждение, что «их никто не видел и не увидит». Но достаточно быстро, под влиянием ли поразительных экспериментов типа измерения заряда одногоединственного электрона, или появления глубокой теоретической концепции — двойной спирали ДНК (т.е. структуры гена) все эти понятия «овеществились», приобрели исключительно прочный ма­териально-бытийный смысл. С другой стороны, весьма убедитель­ное для современников понятие эфира как материальной субстан­ции, светоносной среды, столь же быстро «развеществилось» после создания теории относительности. Нынешний онтологичес­кий статус эфира весьма проблематичен (подробнее см. в парагра­фах, посвященных пространству и времени).

Художественное реально совершенно по-особому, несводимо к физическому и вообще естественно-научному бытию. Естествозна­ние не может объяснить природу прекрасного. Это не физическая, а эстетическая реальность, по сути своей объектно-субъектная, че­ловечески окрашенная. Очарование девственной природы, вол­нующие наше сердце переливы морских волн, багряный закат со­лнца, брызжущее всеми красками северное сияние, величествен­ное молчание гор или шумящий лес. Что может сказать нам об этом физик — именно как физик? Он опишет физическую суть звуковых колебаний, сообщит при этом, что багряность связана с излучени­ем электромагнитных волн такой-то длины и частоты. Но исчерпы­вается ли физической реальностью то чувство восхищения, которое при этом испытывает человек, внемлющий всему этому? Конечно, нет. И вообще — что это за реальность: восхищение? Тут нужен иной язык — язык музыки и красок, язык поэзии, мастерство ху­дожественного слова. Аналитическому уму физика здесь вообще нечего делать. Для него — в рамках его физического мышления — не существует ни цветов, ни звуков. Спросите физика, что такое цвет, и он тут же переведет ваши ощущения на свой физико-мате­матический язык, на котором звук уже не звучит, свет уже не ис­крится красками, а вибрируют воздух и электромагнитные волны.

37. Проблема истины в философии. Роль научной рациональности

Что есть истина? Красота и ценность истины.

В солнечных лучах сознания истина предстает в собственной и живой форме знания. Извечна гармония истины и красоты. В глубокой древности египетские мудрецы в

знак непогрешимости и мудрости носили золотую цепь с драгоцен­ным камнем, называвшуюся истиной. Неувядаемая красота, гармо­ния и благородство Парфенона — древнегреческого храма богини мудрости Афины Паллады — символизируют могущество мудрос­ти и непобедимость истины. В мифологическом образе истина — прекрасная, гордая и благородная женщина; иногда это богиня любви и красоты Афродита в колеснице, влекомой голубями — вечным символом мира.

Стремление к истине и красоте как высшему благу есть, соглас­но Платону, исступленность, восторженность, влюбленность. Надо любить истину так, говорил Л.Н. Толстой, чтобы всякую минуту быть готовым, узнав высшую истину, отречься от всего того, что прежде считал истиной.

Величайшие умы человечества всегда видели в истине ее высо­кий нравственно-эстетический смысл. Когда, например, Ф.М. Достоевский утверждал, что красота спасет мир, то он, конечно же, был далек от каких бы то ни было религиозно-мистических мотивов, но говорил именно об этом вы­соком смысле истины, отрицая ее сугубо утилитарный, прагмати­ческий смысл. Действительная истина не может быть ущербной:

простая ее лишь прагматическая полезность может служить нрав­ственному возвышению человечества.

Понятие истины человечество соединило с нравственными по­нятиями правды и искренности. Правда и истина — это и цель науки, и цель искусства, и идеал нравственных побуждений. Исти­на, говорил Г. Гегель, есть великое слово и еще более великий предмет. Если дух и душа человека еще здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше вздыматься грудь. Отношение чело­века к истине выражает в какой-то мере его суть. Так, по словам А. И. Герцена, уважение к истине — начало мудрости.

Духом бескорыстного искания истины полна история цивилиза­ции. Для подвижников науки, искусства искание истины всегда со­ставляло и составляет смысл всей жизни. Память о них хранят бла­годарные потомки. История помнит искателей истины, рисковав­ших ради нее репутацией, подвергавшихся травле, обвинявшихся в шарлатанстве, умиравших нищими. Такова судьба многих новато­ров, пионеров науки. У входа в храм науки, как и у входа в ад, долж­на быть надпись: «Страх не должен подавать совета!»

Истина — величайшая социальная и личная ценность. Она укоренена в жизни общества, играя в нем важную социальную и нравственно-психологическую роль. Ценность истины всегда неиз­меримо велика, а время ее только увеличивает. Великие истины гуманизма, принципы социальной справедливости оплачены кро­вью и смертью многих из тех, для кого искание правды и защита интересов народа составляли смысл существования, кто сделал нас просвещеннее, умнее, культурнее, раскрыл истинный путь к счас­тью и прогрессу.

Истина, ошибка, заблуждение и ложь. Обычно истину опре­деляют как соответствие знания объекту. Истина — это аде­кватная информация об объекте, получаемая посредством его чувственного или интеллектуального постижения либо сообщения о нем и характеризуемая с точки зрения ее досто­верности. Таким образом, истина существует не как объективная, а как субъективная, духовная реальность в ее информационном и ценностном аспектах. Ценность знания определяется мерой его ис­тинности. Другими словами, истина есть свойство знания, а не самого объекта познания. Не только совпадение знания с предме­том, но и предмета с познанием. Мы говорим, например, об истин­ном друге и понимаем под этим человека, поведение которого со­ответствует дружбе. Истина предметна, ее нужно не только по­стичь, но и осуществить. Нужно создать предметный мир, соответ­ствующий нашим понятиям о нем, нашим моральным, эстетичес­ким, социально-политическим, экономическим потребностям и идеалам. Такое понимание истины открывает более тонкие и адекватные ее связи с Красотой и Добром, превращая их единство во внутреннее дифференцированное тождество.

Знание есть отражение и существует в виде чувственного или понятийного образа — вплоть до теории как целостной системы. Истина может быть и в виде отдельного утверждения, и в цепи ут­верждений, и как научная система. Известно, что образ может быть не только отражением наличного бытия, но также и прошлого, за­печатленного в каких-то следах, несущих информацию. А буду­щее — может ли оно быть объектом отражения? Можно ли оце­нить как истинную идею, выступающую в виде замысла, конструк­тивной мысли, ориентированной на будущее? Видимо, нет. Разуме­ется, замысел строится на знании прошлого и настоящего. И в этом смысле он опирается на нечто истинное. Но можно ли сказать о самом замысле, что он истин? Или здесь скорее адекватны такие понятия, как целесообразное, реализуемое, полезное — общест­венно-полезное или полезное для какого-то класса, социальной группы, отдельной личности? Замысел оценивается не в терминах истинности или ложности, а в терминах целесообразности (обеспе­ченной нравственной оправданностью) и реализуемости.

Содержится ли объективная истина или ложь в таком утверж­дении, как «удовольствие является добром», в том же самом смыс­ле, как в суждении «снег является белым»? Чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось бы весьма долгое философское обсуждение. Одно можно сказать: в последнем суждении речь идет о факте, а в первом — о нравственных ценностях, где многое носит относи­тельный характер.

Таким образом, истину определяют как адекватное отражение объекта познающим субъектом, воспроизводящее реальность такой, какова она есть сама по себе, вне и независимо от сознания. Это объективное содержание чувственного, эмпирического опыта, а также понятий, суждений, теорий, учений и, наконец, всей це­лостной картины мира в динамике ее развития. То, что истина есть адекватное отражение реальности в динамике ее развития, придает ей особую ценность, связанную с прогностическим измерением. Истинные знания дают людям возможность разумно организовы­вать свои практические действия в настоящем и предвидеть гряду­щее. Если бы познание не было с самого своего возникновения более или менее истинным отражением действительности, то человек мог бы не только разумно преобразовывать окружающий мир, но и приспособиться к нему. Сам факт существования человека, история науки и практики подтверждают справедливость этого по­ложения. Итак, истина «не сидит в вещах» и «не создается нами»;

истина есть характеристика меры адекватности знания, постижения сути объекта субъектом.

Опыт показывает, что человечество редко достигает истины иначе, как через крайности и заблуждения. Процесс познания — негладкий путь. По словам Д.И. Писарева, для того чтобы один че­ловек открыл плодотворную истину, надо, чтобы сто человек испе­пелили свою жизнь в неудачных поисках и печальных ошибках. Ис­тория науки повествует даже о целых столетиях, в течение которых за истину принимались неверные положения. Заблуждение пред­ставляет собой нежелательный, но правомерный зигзаг на пути к истине.

Заблуждение — это содержание сознания, не соответ­ствующее реальности, но принимаемое за истинное. История познавательной деятельности человечества показывает, что и за­блуждения отражают — правда, односторонне — объективную действительность, имеют реальный источник, «земное» основание. Нет и в принципе быть не может заблуждения, решительно ничего не отражающего — пусть и очень опосредованно или даже пре­дельно извращенно. Истинны ли, к примеру, образы волшебных;

сказок? Ответим: да, истинны, но лишь отдаленно — они взяты из жизни и преобразованы силой фантазии их творцов. В любом вы­мысле содержатся нити реальности, сотканные силой воображения в причудливые узоры. В целом же такие образцы не есть нечто ис­тинное.

Бытует мнение, будто заблуждения — досадные случайности. Однако они неотступно сопровождают историю познания как плата человечества за дерзновенные попытки узнать больше, чем позво­ляют уровень наличной практики и возможности теоретической мысли. Человеческий разум, устремленный к истине, неизбежно впадает в разного рода заблуждения, обусловленные как его исто­рической ограниченностью, так и претензиями, превосходящими его реальные возможности. Заблуждения обусловлены и относи­тельной свободой выбора путей познания, сложностью решаемых проблем, стремлением к реализации замыслов в ситуации непол­ной информации. Тут уместно напомнить слова И.В. Гете: «Кто ищет, вынужден блуждать». В научном познании заблуждения вы­ступают как ложные теории, ложность которых выявляется ходом дальнейшего развития науки. Так было, например, с геоцентричес­кой теорией Птолемея или с ньютоновской трактовкой простран­ства и времени.

Итак, заблуждения имеют и гносеологические, и психологичес­кие, и социальные основания. Но их следует отличать от лжи как нравственно-психологического феномена. Чтобы глубже оценить истину и судить о ней, необходимо знать и о заблуждении, и о лжи. Ложь — это искажение действительного состояния дел, имеющее целью ввести кого-либо в обман. Ложью может быть как измышление о том, чего не было, так и сознательное сокрытие того, что было. Источником лжи может также быть и логически неправильное мышление. Мудрость гласит, что все ложное болеет бессмысленностью.

Научное познание по самой своей сути невозможно без столк­новения различных, порой противоположных воззрений, борьбы убеждений, мнений, дискуссий, так же как невозможно и без за­блуждений, ошибок. Проблема ошибок занимает далеко не послед­нее место в науке. В исследовательской практике ошибки нередко совершаются в ходе наблюдения, измерения, расчетов, суждений, оценок. Как утверждал Г. Галилей, избегать ошибок при наблюде­нии просто невозможно.

Однако нет оснований для пессимистического воззрения на по­знание как на сплошное блуждание в потемках вымыслов. До тех пор пока человек стремится все вперед и вперед, говорил И.В. Гете, он блуждает. Заблуждения в науке постепенно преодо­леваются, а истина пробивает себе дорогу к свету.

Сказанное верно в основном по отношению к естественно-на­учному познанию. Несколько иначе, и гораздо сложнее, обстоит дело в социальном познании. Особенно показательна в этом отно­шении такая наука, как история, которая в силу недоступности, не­повторимости своего предмета — прошлого, зависимости исследо­вателя от доступности источников, их полноты, достоверности и т.п., а также весьма тесной связи с идеологией и политикой неде­мократических и тем более деспотических режимов более всего склонна к искажению истины, к заблуждениям, ошибкам и сознательному обману. На этом основании она не раз подвергалась да­леко не лестным отзывам, ей даже отказывали в звании науки. Особенно подвержена «ошибкам» история в руках антинародной власти, принуждающей ученых сознательно отказываться от исти­ны в пользу интересов власть имущих. Хотя каждый «летописец» несет моральную ответственность перед обществом за достовер­ность фактов, однако хорошо известно, что ни в одной области зна­ния нет такой их фальсификации, как в области общественной. Д.И. Писарев писал, что в истории было много услужливых медве­дей, которые очень усердно били мух на лбу спящего человечества увесистыми булыжниками. Люди нередко молчали об опасной правде и говорили выгодную ложь; в угоду своим интересам, страс­тям, порокам, тайным замыслам они жгли архивы, убивали свиде­телей, подделывали документы и т.д. Поэтому в социальном позна­нии к фактам требуется особо тщательный подход, их критический анализ. При изучении общественных явлений необходимо брать не отдельные факты, а относящуюся к рассматриваемому вопросу всю их совокупность. Иначе неизбежно возникает подозрение, и вполне законное, в том, что вместо объективной связи и взаимозависимос­ти исторических явлений в их целом преподносится «субъективная стряпня» для оправдания, быть может, «грязного дела». Анализ фактов необходимо доводить до раскрытия истины и объективных причин, обусловивших то или иное социальное событие. Поэтому заведомо ложные «исследования» должны подвергаться этически ориентированному контролю со стороны общества.

Подлинный человек науки должен иметь смелость высказать истину и спорные положения, если он не сомневается в их досто­верности. Время реабилитирует перед судом научной мысли любое

учение, если оно истинно.

Итак, с нравственной точки зрения заблуждение — это добросовестная неправда, а обман — недобросовестная неправда, хотя можно привести немало примеров тому, когда «ложь во спасение» выступает как нечто нравственно оправданное: разведчик вынужден логикой своего дела жить в атмосфере всевозможных легенд; врач с утешительной целью вынужден, исходя из благородных по­буждений, нередко скрывать опасное положение больного; прави­тельство во время войны вынуждено прибегать к допущению раз­личного рода вымышленной информации с целью удержания морального состояния народа и войск в духе бодрости и уверенности и т.п.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41