История формирования субъективности (структурно-феноменологический анализ)

запрос мужчины как субъекта. (Первый способ, каким проявляет себя снятие

(Aufhebung) – это делением по-полам, по полам, чертой между которыми

пролегает либидозное желание, проводящий раз-личие между лицами, снимаемое

половым актом, делящего на втором этапе мать и дитя, в своей

«символической» объективности объединяемых отцовской функцией в сфере

«воображаемого» – отцовская метафора осуществляется в смещении (метонимии)

от матери к ребенку. В этом смысле всякая метафора – «отцовская», а

метонимия – «сыновья»).

Релевантное различие имени и лица, которым конституируются отношения

внутри половой пары, стремится стабилизировать эту инстанцию, чьим

воздействием это различие спровоцировано, а именно инстанцию желания. То

есть, условием желания является равновесие имени и лица. Желание есть та

«позитивная дистанция», на которой держится имя и лицо, являясь ее несущими

моментами, ее внутренней и внешней периферией. То, в чем эта «позитивная

дистанция» выражается есть функция символа, замещающего отсутствующий центр

сходства имени и лица.

Лакан конституирует бессознательное в качестве сферы математического

опосредования, чьей функцией является решение уравнения имени и лица (имя –

лицо = 0), приведение их к равновесию, к общему знаменателю, каковой

выступает фаллический символ. Фаллическая инстанция – это абсолютный символ

«нехватки бытия», бытия как тотального сходства тех имени и лица, под

которыми мы привыкли понимать Бога и природу.

Субъективность в новоевропейском проекте, редуцируясь, с одной

стороны, через гегелевское Понятие к означающему, с другой стороны, - через

кантовскую идею свободы к инстанции желания, выступает как желание знака.

Говоря о диалектике имени и лица, нельзя не упомянуть традицию русской

религиозной философии, для которой философия имени была основной, если не

самой главной, темой. Если представлять русскую религиозную философию как

позднейший отголосок средневекового богословия, то можно подумать, что Имя

это только теоретический стержень христианского сознания. Однако, идея

имени является ведущим мотивом всей православной мистики в её

религиозном и философском аспектах и основанием «русского космизма». От

Святых Отцов церкви (Нил Сорский, Григорий Палама) эстафета имеславия

была принята русской философией. Особенно интенсивно эта тема развивалась

в России в конце 19-го и в начале 20-го века Воодушевившись трудами

В.С. Соловьева, А.Ф. Лосев, С.А. Булгаков, П.А. Флоренский примерно в одно

время развивают идеи «философии имени». П. А. Бодуэн де Куртэне,

Крушевский организуют в Казани школу лингвистики, идеи которой

несколько позже подхватят члены Московского лингвистического кружка и

ОПОЯЗа, куда входили В. Маяковский, В. Шкловский, Ю. Тынянов, и, наконец,

пожалуй самый талантливый лингвист нашего времени Р.О. Якобсон Именно

благодаря ему западная мысль, и особенно французскийй стуктурализм (К.

Леви - Стросс, Ж. Лакан), познакомилась с достижениями российской

лингвистики.

Остановимся на П.А. Флоренском как на самом ярком представителе

философии имени, тем более, что он вообще рассматривал имеславие как

«философскую предпосылку». В работе «Строение слова»[244] из книги «У

водоразделов мысли» Флоренский разделяет строение слова на три

составляющие: на две «внешние» проекции – фонему и морфему, и на

«внутреннее» ядро –семему.[245] Причем эта структура слова соответствует

не только традиционно христианской триаде «тело – душа –дух», но и

кантовской схеме «чувственность – рассудок – разум», так фонема – это

акустически – звуковая телесность слова, морфема – системное значение

слова, благодаря которому слово интегрируется в язык, она же

соответствует «понятию», и семема – это дух, смысл, «божественное»

содержание слова. Слово как «открывающаяся чрез лицо энергия

человечества»[246] стало тем теоретическим средоточием русской мысли,

которая вобрала и успешно синтезировала в себе «реалистическую»

традицию Востока, включая ислам, и «номиналистическую» традицию

западно – европейского мышления.

Если структурная лингвистика говорит о принципиальной роли «нулевого

знака» как центрального знака, который определяется отсутствием отличия от

своей корреляционной пары, поскольку ее просто нет, то структурный

психоанализ таким центральным знаком считает пенис/фаллос как инстанцию

различия мужского и женского. Современный немецкий исследователь проблемы

соотношения языка и сексуальности Дитмар Кампер говорит о том, что «мозг

мужчины функционирует как пол женщины»[247]. То есть мозг мужчины и matrix

женщины бинарно оппонируют друг другу, и как мужчины производит язык, так

женщина производит человеческий род. Мужское имя и женское лицо образуют

единую систему, отношения внутри которой задаются инстанцией центра их

различия. Язык движется по генетическому принципу наследования Имени,

выражаемый в патрилинейности, которая образует конус номенклатуры, к

вершине которого устремлено родовое имя, а по его периферии располагается

имя единичное. Язык является идеальной подкладкой другого плана как плана

человеческого рода, в котором рассеивается наличный облик бытия.

Имя и лицо как конечные выражения идеального и реального, претворенные

в индивиде, выступают в качестве трансцендентальных элементов структуры Я.

И именно они позволяют применить к психоаналитической конструкции Я

исторический масштаб. Таким образом, возникает возможность спроецировать

статическую конструкцию субъективности, созданную психоанализом, на

исторический план.

III.3. Схематическая история европейской субъективности в терминах Эдипова

треугольника

Возможность перевода классической истории субъективности в

терминологию Эдиповой триады дает ведущее указание самого Фрейда на то, что

«онтогенез повторяет филогенез». Но как во всякой диалектике целого и части

здесь происходит та же ситуация. Универсальная филогенетическая целостность

воссоздается только когда со всей полнотой развернется онтогенез частного.

Открытый психоанализом генезис психопатологической индивидуальности со

всеми «регрессиями» и «фиксациями» является частной проекцией универсальной

субъективности.

В основе отождествления универсального и индивидуального лежит

уподобление родительской диады - матери и отца - двум великим первоосновам

мира - Природы и Бога, а также редукция значения родительской пары для

ребенка и его бисексуальности к трансцендентальной схеме универсальной

субъективности. По сути, описанный Фрейдом Эдипов треугольник, есть та же

самая гегелевская триада, где субъект полагает себя в «природе» -

идентифицируется с Матерью, затем полагает себя в «духе» - идентифицируется

с Отцом, и, наконец, достигает абсолютного самосознания -

самоидентификации. Траектория этой идентификационной трансформации проста -

дело в том, что амплитуда субъекта ограничена двумя областями - центральной

и периферийной. Радикальное отличие фрейдовской аналитики субъекта от

трансцендентальной философии в том, что последняя либо вообще исключает из

своего влияния половую расщепленность, либо приписывает субъекту мужской

пол. Фрейд же открывает расщепленность субъекта и приписавает ему

бисексуальность, которая обнаруживается только на самоидентификационном

этапе истории субъекта, когда происходит окончательное расщепление на

субъект и объект. В основе этой дифференциации Фрейд видит половое

различие, где «мужское» включает «активность», «субъект» и центральную

позицию, а «женское» включает «пассивность», «объект» и периферийную

позицию.

Показательны в культурном отношении «материнская» и «отцовская» эпохи.

Если первая характеризуется такими культурными феноменами как

космоцентризм, матриархат, язычество, политеизм, анимистический тотемизм,

культ земли, плодородия и земледелия, то для второй характерны -

теоцентризм, авторитарный монотеизм, вертикаль социальной иерархии,

устремленная ввысь архитектура, централизирующая урбанизация. (Так Фрейд

видит в «религиозной потребности» рецидив инфантильной потребности в

отце[248], только на более высоком уровне, когда неудача нарциссической

идентификаци с отцом оборачивается потребностью в нем, т.е. религиозность

основана на замещении бытия отцовской инстанцией.) И, наконец, наступает

эпоха, где субъективность, выражаясь словами Гегеля, «доводится до своего

понятия» - это эпоха антропоцентризма, полной субъект-объектной оппозиции,

эпоха человека, полностью оторвавшегося от Земли-матери и от Бога-отца,

эпоха индивида не укорененного ни в «Небе», ни в «Земле», а основывающего

свое бытие только на своем разуме и воле.

Но явления патриархальной и матриархальной эпох нас интересуют только

в той известной мере, в которой они состоялись на географическом

пространстве европейской цивилизации, к которой мы собственно и

принадлежим. Ареалом ее возникновения принято считать Средиземноморье,

поэтому из рассмотрения выпадают большинство языческих культур в их яркой и

наиболее чистой «натуралистичности», и такие богатейшие культуры, чья

ментальность просто-таки стала символом всего маскулинного и

патриархального.

Такое перенесение становится возможным только как существенным образом

возвращение. Это отнюдь не дедуктивная экстраполяция с известного на

неизвестное, и не синтетическое обобщение многообразия эмпирических данных.

Сам способ такого возвратного перенесения возможен также, как "психоанализ

стихий" Гастона Башляра, когда сущность и явление меняются местами, и то,

что всегда представлялось только феноменом, на самом деле выступает в

качестве сущности какого-то другого феномена.

Итак, рассмотрим историю трансцендентального Эдипа, которая предстанет

как его семейная драма, чьи перипетии растянутся во все протяжение

человеческой истории.

а) Античность. Мать. Лицо

Античное детство Эдипа протекает в заботливом окружении горизонта,

превращающего всю землю в одно большое лоно. Вся наличная телесность,

полностью воплощающая собой присутствие божественного, светится светом

«лица земли». Здесь нет и тени намека на какую-то «вертикальную»

субординацию и иерархическое доминирование «небес» над «землей». Чисто

горизонтальные отношения уравновешивают противостояние «небесных» и

хтонических божеств. Мир для Эдипа-ребенка уподобляется прежде всего фигуре

Матери, Великой Матери. Соки Матери-земли пропитывают все зримо-явленное,

подчиняя его оптической логике круга, которым описывается все, от мелочей

до горизонта пространства, от чаши до диска лучезарного солнца. Границы

пространственного горизонта подобны границам колыбели или яслей, где есть

только ребенок и его любимые игрушки.

Та же пространственная ограниченность объемлет игралища спортивной

арены и театра. Архаический коллективизм семейно-родового типа складывается

вокруг материнской фигуры, чей матриархат пронизывает весь круг жизни

только горизонтальными связями.

б) Средневековье. Отец. Имя

Средневековое отрочество Эдипа проходит в вотчине сурового, но

справедливого Отца, в которой хроника его жизни попечительно

субординируется вертикальными связями патриархальной иерархии.

Хроникализация жизненного распорядка, происходящая в процедуре обмена сферы

пространственного горизонта на сферу временной вертикали, задается из

перспективы исторической темпоральности режимом "покаяния" в грехах

прошлого и режимом "надежды на спасение" в будущем, порождая временную

схему отношения "прошлого" и "будущего" как проекцию этической схемы

отношения "греха" и "прощения", - чем экстенсивнее укорененность в поле

признания человеком своих прегрешений, тем интенсивнее устремленность

человека к трансцендентальному Богу. Эдипу-отроку принадлежит пассивная

роль в конституирующей средневековую интерсубъективность системе: Отец-Сын.

Слово (оно же Имя) Отца как инстанция Закона предопределяет и

регламентирует всю сеть жизненной стратификации и вместе с тем обеспечивает

сохранность каждого члена семьи - общины.

Вертикальная связь оппозиционного Плоти (грамматически принадлежащего

женскому роду) Духа (мужской род) с Небесами, с-видетелем которых

последний является, своей проекцией на горизонт Земли ("тварной плоти")

создает условия трансгрессии за пределы языка и оптики и утверждает

приоритет линейной и направленной истории перед циклической природой,

упраздняя судьбу в пользу предопределения.

в) Новое время. Субъект. Центр.

И наконец настает пора автономной юности Эдипа, приходящейся на

период Нового Времени. Потерявшая былое очарование и красоту Мать-природа и

убитый Отец-Бог - вот обстоятельства жизни осиротевшего новоевропейского

юноши. Когитальный нарциссизм полностью расквитался со своим опорно-

принципиальным прошлым. Благополучно выпав поочередно, сначала из крайности

идентификации с Природой в пользу трансцендентального Творца тварного мира,

чей исток вознесся далеко от земли, затем из крайности идентификации с

Богом путем самоудостоверивания в автономном cogito. Таким образом,

субъект окончательно впал в центр, различие этих крайностей обусловивший,

с которым совпадает и источник его собственного расщепления. Раскол мира на

res cogitans и res extensa спроецировался на человеческое существо

различием духа и тела. Природа, пришедшая в режиме учреждения превосходства

идеального над реальным в крайность символа, чье бытие сводится к тому,

чтобы только служить отражением своего трансцендентного истока, теперь

окончательно становится объектом научно-технического освоения. А то, что

венчало иерархию средневекового бытия, ныне опосредуется в математический

органон научного исчисления, ибо создается он за счет Имени Бога, поскольку

сферой конституирования математических идеальностей оказывается та сфера,

которая в Средние века почиталась исключительно как компетенция Логоса.

Психоанализ, выделив в истории индивидуального Я три этапа и редуцировав

каждый к определенному трансцендентальному элементу как его конституенту,

синтезировал их в единой конструкции Я. Далее индивидуальная история

субъекта развертывается в универсальную историю человечества, благодаря, с

одной стороны, языковой интеграции на основе именной идентификации и, с

другой стороны, родовой интеграции на основе на-личной идентификации. Мир,

Бог и Я выступили как проекции трех элементов единой структуры

субъективности, в которой каждый является фундаментальной характеристикой

соответствующей эпохи. Детальный анализ того, как эти элементы

взаимодействуют в единой системе, провел Жиль Делез. . Причем, логика

взаимодействия структурных элементов сводится к таким элементарным

отношениям как различие и повтор.

II.4. Модель мира в структурализме Делеза.

Серия текстов Жиля Делеза выстраивается в такой текст, в котором

непрерывно повторяется описание всегда одной и той же структуры различия.

Серийный дискурс Делеза стремится ко все более точному схватыванию

структуры, становление которой происходит в направлении зазора между

«идеальной» и «реальной» серийными проекциями этой структуры. То есть,

уточнение нацелено на их схождение и пересечение. Теоретизирование Делеза

идет в режиме циклообмена бинарными крайностями в преодоление конфликта

между цикличностью традиционной диалектики и линейностью трансцендентальной

«логики вывода». Чего бы ни касалась структурная аналитика Делеза, любой

предмет опыта она редуцирует к биполярности и к «парадоксальности»

отношения внутри этой биполярности.

Прежде всего, Делез начинает с выделения сообществ сингулярных

элементов, которые, по принципу чередования противоположностей

выстраиваются в циклические серии. Серии также коррелируют друг с другом и

образуют молекулярные и молярные серии.

Главными принципами структурных отношений в аналитике Ж. Делеза

выступают различие и повторение, предельно полное описание которых дано в

одноименной книге. Здесь Делез показывает сцепление различия и повторения,

которое выстраивается в определенную фигуру, которая функционирует по

«закону обратного соотношения».

В самом центре этой фигуры пребывает «непонятийное» и безобъектное

Различие как эссенция, чьей экзистенцией является Повторение. Различие есть

то, чту есть кбк Повторение. Поскольку всякое «что» есть различие - оно

«различие в себе». Поскольку всякое «как» есть повторение - оно «повторение

для себя». Если различие есть «проведение различия», то, чем оно проводится

есть вертикальная ось, и различие есть вертикальная тенденция, которая

интегрирует проекции различия в единый горизонт, который Делез называет

серией. Серия - это интегрированное единство сингулярностей, среди которых

надо различать элементы и случаи.

Вся схема мира сводится Делезом к «вечному» повторению «одного и того

же различия. Такая схема содержит помимо явных ницшевских реминисценций

аллюзии к философии Гегеля, возводившего «противоречие» в онтологический

принцип. Структура заключается во включенности инстанции различия в зазор

между конституируемыми им крайностями, которых всегда, как минимум, две.

Двоица - это матрица и рамка всякого отношения внутри элементарного

различия. «Функция противопоставления состоит здесь в том, чтобы ограничить

в правах элементарное повторение, замкнуть его на самой простой группе,

свести минимум до двух»[249]. Поскольку изначальное различие - это различие

на два, пополам, а пара - форма изначального повторения, то изначальное

различие и изначальное повторение - одно и то же. А также «центр» различия

и «центр повторения» - это одна и та же точка как центральная точка. Это

центральная точка изначальных различия и повтора выступает как

«означаемое», для которой «есть две означающие вещи» (Иоахим)[250]. В этом

смысле Делез различает два порядка означающих как «два реальных ряда,

сосуществующих относительно сущностно иного виртуального объекта». Таким

образом, каждый из этих реальных рядов представляет собой проективную

серию, одна из которых по способу отношения к идеальному есть идеальная и

потому внутренняя, другая - по способу отношения к реальному есть реальная

и внешняя[251]. Идеальная серия свивается вокруг вертикальной оси в спираль

идеальной репрезентации, но «бесконечная репрезентация напрасно умножает

точки зрения, выстраивает их в ряды; эти ряды все так же подчинены условию

сходимости на одном и том же объекте, на одном мире». Реальная серия

развивается вдоль горизонта в спираль реальной репрезентации, но

«есконечная репрезентация напрасно умножает образы и моменты, располагая их

кругами, способными к самодвижению; у этих кругов остается единый центр -

центр большего круга сознания»[252]. Центр различия и повторения, являясь

основанием конвергенции, схождения идеального и реального, вертикального и

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18