Метафорический потенциал слова и его реализация в поэме Т.С. Элиота The Waste Land

“the cruelest month” –жесточайший месяц, “the dead land”-мертвая земля,

“dull roots”- дряблые корни, самих по себе ничего не значащих, но лишь в

контексте приобретающих силу и мощь элиотовской трактовки замысла:

мрачные предостережения, угроза, подсказывающая, что ничего хорошего нас не

ждет, не стоит и надеяться. Здесь кроме двучленных метафор и само

четверостишье метафорично. Начало первой главы “The Waste Land”

представляет повествователя в образе умирающего/возрождающегося бога

растительности. Весна возвращает повествователю “The Waste Land” жизненную

силу и заставляет его вспомнить о прошлом, о чувственной былой страсти.

Происходит некий объективный процесс, очередная смена времен года.

Возрождение, которое переживает субъект, задано ему извне [цитата по:

Ганнер,1959:108], и оно не зависит от его воли и желания. Это не подлинное,

осознанное возрождение, а вынужденное возрождение-в-смерть, изменение,

затрагивающее лишь материальный мир. Автор пытается описать весну, создает

ей образ совсем иной - не тот, который мы обычно представляем в радужных

красках.

Тему возрождения-в-смерть Элиот в начале “The Burial of the Dead”

связывает с метафорическим символом сирени (lilac). Образ сломанной ветки

сирени появляется в раннем стихотворении Элиота “Женский портрет” как

иронический намек на потаенную в человеке страсть, как знак связи с

первоосновой жизни. В поэме Элиота “Пепельная Среда”, написанной после “The

Waste Land” и опубликованной в 1930 г., сирень обозначает любовное желание,

которое герою необходимо преодолеть. В главе “The Burial of the Dead”

‘lilac’ - не только метафорический символ жизненности и первоначала, но и

возрождения, таящего в себе дурман и в конечном итоге смерть-в-жизни.

Автор настаивает на том, что всех без исключения ждет бездна смерти, в

первой части акцентируется тщета и бесплодность всего сущего. Тема смерти

отражена в ключевых словах и выражениях, таких как “the dead land”, “a

dead sound”, “my brother wreck”, “where the dead men lost their bones”, “he

who was living is now dead”, “we who were living are now dying”, “dead

mountain”. Сами по себе ключевые слова и выражения метафоричны. Они

представляют собой простые и расширенные метафоры. Ключевые слова включены

в контекст, что позволяет автору создать метафорический образ поэмы

«Бесплодная земля». Метафорические образы сезонов “бесплодной земли” можно

найти на первой странице:

Winter kept us warm, covering

Earth in forgetful snow, feeding

A little life with dried tubers.

Подобные развернутые метафоры помогают автору озвучить композиционную

метафору в своей поэме и представляют особый интерес. Композиционная

метафора охватывает весь текст, и вполне оправданно можно считать контекст

поэмы целиком композиционной метафорой. Вынесенный в заголовок произведения

метафорический эпитет «The Waste Land» является концептуальной метафорой,

что становится понятным только после прочтения всей поэмы. Постигая

истинный смысл данного словосочетания, понимаешь, что этот концепт с

каждой новой строчкой становится уникальным, обретающим новое звучание,

создающий настроение гнетущей тоски, а порой и ужаса. Это не просто

«опустошенная земля», а это «буржуазная цивилизация, которая неминуемо

разрушается».

Метафорические образы времен года в «The Waste Land» помогают Элиоту

создать четкую, ясную картины «зимы», «лета», «весны». Это достигается

благодаря не только определенной конструкции стиха и метрики, рифме, но и

метафорическому потенциалу слов, используемых автором поэмы. Эти метафоры

возникают прежде всего, в результате определенной синтаксической

сочетаемости слов в пассажах произведения.

Winter kept us warm, covering

Earth in forgetful snow, feeding

A little life with dried tubers.

Так появляется “forgetful snow”- снег забвенья - метафорический эпитет,

который делает картину более мрачной и удручающей – все говорит о том, что

«жизнь застыла на месте», что неизбежно идет к гибели.

Возникает ощущение, что сам повествователь противится чувственным

желаниям, ввергающим его в мир фиктивной деятельности, не имеющий смысла и

не опосредованный духом. Он предпочел бы безволие, которое несет в себе

время духовной смерти - зима. Она укрывает корни “снегом забвения”. Снег

выступает в данном контексте как традиционный метафорический символ смерти

и забвения, ассоциирующийся с библейским саваном.

Восьмая строка поэмы, где говорится о другом времени года - лете, на

первый взгляд, продолжает тему предыдущих строк. Но Элиот обманывает

читательское ожидание, включая нас в иной контекст. Он переносит читателя

из растительного мира в мир людей:

Summer surprised us, coming over the Starnbergersee

With a shower of rain; we stopped in the colonnade,

And went on in the sunligth, into the Hofgarten,

And drank coffee. And talked for an hour.

Ироническое совмещение, отождествление столь разных сфер бытия

(растительного мира и мира людей) должно заставить читателя соотнести друг

с другом их обитателей: бессознательная жизнь растений сродни растительному

существованию людей.

Как было неоднократно отмечено выше, анализируя метафорическое

произведение, нельзя отрешиться от символической его сущности, ведь в поэме

«The Waste Land» сказалось присущее модернистам тяготение к мифологии.

Здесь используются мотивы мифов о святом Граале, об Адонисе и Озирисе.

Обращение к мифу означало для Элиота отказ от истории. Антиисторизм поэмы

проявляется в совмещении событий и персонажей разных эпох. В поэме

акцентируется библейский образ бесплодной земли, возникший на месте

прежних городов, образ долины костей: этот образ в целом метафоричен, а

отрывок, описывающий этот образ, представляет развернутую метафору,

содержащую ряд более мелких, простых метафор- двучленных и одночленных, а

также метафорических выражений. Например, “a heap of broken images”-

гиперболическая метафора; “ the dead tree gives no shelter”; “ the dry

stone no sound of water”. Для героя поэмы, в изолированном сознании

которого не происходит взаимопроникновения времен, прошлое становится

“грудой поверженных образов”. Прежние ценности перестают быть духовным

убежищем человека, они превращаются в пустые идолы и вместе с ними обречены

на смерть. Разорванность сознания героя, опустошенность духа и бесплодная

пустыня города, мира, где он живет, в рамках “библейского” плана поэмы

следует осмыслять как наказание за богоотступничество. Эсхатологический

смысл повествования усиливается апокалиптическими метафорическими образами:

“The dead tree gives no shelter, the cricket no relief ” Образы, говорящие

в Библии о смерти человека (“отяжелевший сверчок”, точнее “кузнечик”)

призваны заставить его вспомнить о Боге, прежде чем наступит конец света. В

поэме, как справедливо полагает Г. Смит, мрачные библейские пророчества

сбываются [цитата по: Смит,1958:73]. Следовательно, возможное (конец света

и гибель человека) становится у Элиота реальным.

Тема духовной смерти получает осмысление в следующем эпизоде:

What are the roots that clutch, what branches grow

Out of this stony rubbish? Son of man,

You cannot say, or guess, for you know only

A heap of broken images, where the sun beats,

And the dead tree gives no shelter, the cricket no

relief.

Эпизод развертывает бытие героя через его сознание. “Roots”, “branches”,

подобно “dull roots” и “tubers” в начале “The Burial of the Dead”

ассоциируют повествователя с растением (богом растительности).

Повествователь, сын человеческий, не способен “to say ” и “to guess”. Слово

“say” предполагает рассудочное знание. “To say”/“to name” синонимично в

данном контексте слову “to get to know”. Называя какую-либо вещь, мы тем

самым ее познаем. Слово “to guess” говорит об интуитивном прозрении.

Рассудочное и интуитивное познание себя и мира герою недоступно, и его

существование бессознательно.

Во всех эпизодах первой главы человек поэтически осмысляется Элиотом

как отдельно взятая сущность, в финале он предстает перед нами как субъект

социума.

Перед читателем разворачивается картина современного мегаполиса. С одной

стороны, это вполне конкретный город, Лондон. Он зафиксирован Элиотом с

точностью топографа. С другой стороны, это обобщенный тип социума, который

наделен свойствами библейских городов Вавилона и Иерусалима, Древнего Рима

эпохи упадка, бесплодной земли из рыцарского средневекового романа о святом

Граале, дантевского Ада и, наконец, Парижа Бодлера и Рембо:

Unreal City,

Under the brown fog of a winter dawn,

A crowd flowed over London bridge so many.

I nad not thought death had undone so many.

Sights, short and infrequent, were exhaled,

And each man fixed his eyes before his feet.

Город и его жители внешне осязаемы, но их сущность - смерть. Поэтому

Элиот называет город “призрачным” (unreal). Здесь вновь возникает тема

смерти-в-жизни. “Unreal city”- метафорический эпитет. Метафорический образ

тумана - the brown fog оf a winter dawn - поэт использует как

традиционный символ пограничного состояния между жизнью и смертью.

Присутствие тумана означает, что мир еще на пороге существования. Элементы

урбанистического пейзажа образуют повествование. Париж трансформируется

у Элиота в “призрачный город” столь же эфемерный и лишенный реальных черт.

“Желто-грязный туман” утреннего Парижа передается Элиотом как “бурый туман

зимнего утра”. Наконец, толпа людей ассоциируется с рекой, с безликой

текущей массой - сплошная метафоризация. Бытие людей в современном городе

“Бесплодной земли” предельно деиндивидуализировано. Человек стал существом

массовым. Идею смерти-в-жизни в данном контексте следует понимать как

отсутствие индивидуальной воли.

Рассмотрим один из важнейших образов финального эпизода главы,

метафорический образ тумана. Уже отмечалось, что он обозначает пограничное

состояние мира между жизнью и смертью. Кроме того, туман может означать

плотское начало, закрывающее от человека горный мир, царство духа и

свободы. В стихотворении Т.Элиота “Любовная песнь Дж.Альфреда Пруфрока”

метафорический образ тумана сохраняет этот смысл. Подсознание Пруфрока,

таящее в себе животные импульсы, прорывается сквозь сетку рассудочных

понятий. Этот непрерывный и изменяющийся поток жизни ассоциируется у Элиота

с туманом, который в стихотворении обретает реальные черты животного. Это

так называемая когнитивная онтологическая метафора:

The yellow fog that rubs its back upon the windows-panes

The yellow smoke that rubs its muzzle on the windows-panes.

Согласно Элиоту, метафорический образ в романтической поэзии является

лишь понятием, где план выражения и план содержания разделены, т.е. сам

образ тумана не актуализирует в себе чувственное (животное) начало, а

только лишь указывает на него.

В “The Burial of the Dead” метафорический образ, сохраняя все свои

коннотации, лишен той насыщенности, которую мы наблюдаем в “Пруфроке”.

Здесь перед читателем скорее общий фон, декорация к трагедии, участники

которой, окутанные туманом, существуют вне жизни и смерти. Смерть

имманентна чувственности, что в свою очередь должно найти соответственное

выражение в поэтической форме, поскольку, как уже было отмечено, Элиот не

допускает несовпадения плана выражения и плана содержания. Туман не может

быть живым существом, ибо он не просто “означает” небытие, а является

небытием.

Соответственно эволюционирует и другой метафорический образ - город.

Также выглядит город и в ранних стихотворениях Элиота “Пруфрок”,

“Рапсодия”, “Прелюдии”. Ночной город, будучи одновременно проекцией

животного начала в человека, является в них средоточием темных

иррациональных сил, животных импульсов.

Но если в “Пруфроке” город, подобно человеку, – живое существо,

исполненное чувственности, то в “Бесплодной земле” город становится

опустошенной мертвой формой, которую покинуло чувственное начало. И если

допустить разделение плана содержания и плана выражения, можно сделать

вывод относительно изменения последнего. Мы обнаружим это изменение,

обратившись к рукописному варианту “Погребения мертвого”, где

повествователь, адресуя свои слова городу, говорит:

Terrible City! I have sometimes seen and see

Under the brown fog of your winter dawn...

Характерное для Бодлера определение “terrible” исправлено рукой Элиота

на более точное “unreal” (призрачный). В этом случае метафорический образ

становится еще более неопределенным. Существование города обозначается как

мнимое. Он - фантом. Поэтому Элиот и вычеркивает местоимение “your” (твой),

маркирующее город в качестве самостоятельного субъекта. К тому, что

эфемерно, что является лишь видимостью, повествователь обращаться не может.

Вся эволюция ключевых метафорических образов в творчестве Элиота,

которую мы наблюдаем, сопоставляя его ранние поэтические произведения и

“Бесплодную землю”, связана с тем, что он переосмысляет бодлеровское

понимание человека.

Человек у Бодлера наделен неизбывной чувственностью. Он несет с собой

зло, разрушение, смерть и в то же время остается реально существующим

субъектом бытия. Житель бесплодной земли, в прошлом чувственное “животное”,

в настоящем лишен своей страсти. Она опустошила человека, что превратило

его не в животное, а в предмет, механизм. Поэтому “живые” у раннего Элиота

метафорические образы (туман, город, река, жители города) представлены в

“The Waste Land” как мертвые формы, едва отделимые друг от друга части

статичной декорации.

Разговор о трупе, посаженном в саду, отсылает читателя к первым строкам

поэмы, где герой также отождествляется с богом растительности. Мотив

возрождения-в-смерть, который возникает в начале “Погребения мертвого”, в

конце главы фокусируется в метафорическом образе трупа. “Снег

забвения”(forgetful snow)-метафорический эмотивно-оценочный эпитет,

вводящий в первом эпизоде мотив смерти, трансформируется в финале в

“нежданый мороз”(sudden frost). Параллелизм эпизодов, подчеркнутый

общностью образов и мотивов, дает мне основание заключить, что первая часть

поэмы обладает четкой симметрической композицией. Соответственно финальная

сцена первой части не требует допольнительного комментария.

Доминирующие в отрывке метафорические образы усиливают ощущение

погружения повествователя в сферу небытия, точнее, в мир, где нет четкого

различия между жизнью и смертью. Зима, время упадка духа, время сна и

смерти, заставляет читателя соотнести данный эпизод с началом поэмы, где

речь идет о летаргическом сне, обозначающем тему смерть-в-жизни:

Winter kept us warm, covering

Earth in forgetful snow

Поэма состоит из пяти частей разной длины, между которыми существует

глубокая внутренняя связь, однако почувствовать ее при первом прочтении

почти невозможно. Поэма строится по методу «свободной ассоциации» [Ионкис,

1980], четко очерченных персонажей в ней нет, персонажи мелькают как в

калейдоскопе. Бессюжетность поэмы позволяет им беспрестанно менять свой

облик. Как известно, персонажи мифов способны перевоплощаться, персонажи

Элиота также легко трансформируются один в другой.

Десятки исследований на Западе посвящены извлечению скрытого смысла

каждого перевоплощения, каждого намека, многие из которых, в свою очередь,

отличаются крайним субъективизмом и туманностью. Символика поэмы подчас с

трудом поддается расшифровке. Элиот «прояснил» некоторые из символов, но

существование авторского комментария к поэме уже само по себе

предупреждает о ее сложности и недоступности. За многими образами поэмы –

определенные авторы, литературные произведения, персонажи. Отголоски чужих

идей и настроений, ассоциаций, которые возникают у тех кто с ними знаком

играют важную роль в процессе восприятия поэмы и в решении ее замысла.

Особенно часто Элиот обращается к Данте, Шекспиру, «елизаветинцам»,

Бодлеру.

Игра в шахматы/A Game Of Chess.

Необходимо прежде всего рассматривать поэтический отрывок “Смерть

Герцогини”,чтобы определить основное направление, в котором развивалась

творческая мысль Элиота. Здесь обращает на себя внимание тот факт, что

стержневым мотивом для поэта первоначально был мотив замкнутости и

изолированности людей, их некоммуникабельности. Именно поэтому II глава

была первоначально названа “В клетке”. И все же непосредственно перед

публикацией “The Waste Land” “Смерть Героини” была отвергнута, а глава

получила новое название, “Игра в Шахматы”, ибо оно больше чем прежнее

соответствовало выверенному Элиотом соотношению в эпизодах доминирующих

мотивов и тем. Что касается второй главы, то здесь мотив замкнутости

оказался подчинен мотиву механического (бессознательного) существования,

который и был заявлен в новом заглавии, “A Game Of Chess”.

Центральный символ главы, Белладонна (одна из карт мадам Созострис)

предстает в повествовании Элиота развернутым. На уровне проявлений внешней

реальности главы обобщенный тип обитательницы бесплодной земли распадается

на два образа: великосветской неврастенички и посетительницы лондонской

пивной, Лил. Различие героинь - лишь во внешнем образе жизни, внутренне они

тождественны.

“A Game Of Chess” условно можно разделить на три части. Первая -

описание изысканного будуара. Атмосфера дурманящей чувственности, царящей

здесь, придает действительности оттенок эфемерности. Следующий за ней

диалог повествователя “Бесплодной земли” и его возлюбленной подчеркивает

утрату связей между людьми, их неспособность к общению. Метафорические

образы смерти, которые проникают в сознание повествователя, символизируют

обреченность замкнутого существования. “A Game of Chess” завершается

разговором в пабе между Лил и ее приятельницей, упрекающей Лил в том, что

после аборта та подурнела. Бесплодие (аборт) - метафорический эквивалент

смерти, парадоксальным образом оказывается неизбежным следствием

чувственной страсти.

Первая фраза представляет читателю героиню:

The chair she sat in, like a burnished throne,

Glowed on the marble...

Возникает ощущение, что за небольшим вступлением последует более

подробное описание героини. Однако вместо этого повествование растекается

в долгий перечень предметов, составляющих обстановку будуара. Героиня

предельно обезличена, ибо человеческое “я” здесь скрыто и представлено

материальными объектами. Перед нами - не просто описание внутреннего мира,

а его объективизация. Через это появляется способность проникнуть в

сознание героини и даже сопереживать ей, созерцая вместе с ней картины,

статуэтки, сверкающие драгоценные огни, вдыхая запахи, прислушиваясь к

потрескиванию огня в камине и шагам на лестнице. Конкретизация доводится

Элиотом до наивысшей точки, где реальность обнаруживает в себе

общечеловеческое, универсальное. В такой ситуации перед мысленным взором

читателя возникает не просто образ или тип современной женщины, а

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7