 |
|
МЕНЮ
|
Женщины-философыКогда он пытается доказать, что вольнодумец вправе угнетать женщин, он восклицает: "Разве Природа, наделив нас силой, необходимой для того, чтобы подчинить их нашим желаниям, не доказала, что мы имеет на это право?" Сад обвиняет законы, которые навязало нам общество, в искусственности. Он сравнивает их с законами, которые могло бы выдумать общество слепцов. "Все эти обязанности мнимы, поскольку условны. Подобным образом человек приспособил законы к своим ничтожным знаниям, ничтожным хитростям и ничтожным потребностям, - но все это не имеет никакого отношения к действительности... Глядя на Природу, нетрудно понять, что все наши учреждения, сравнительно с нею, настолько низки и несовершенны, насколько законы общества слепцов - сравнительно с нашими законами". Порой он мечтал об идеальном обществе, которое не отвергало бы его за особые пристрастия. Он искренне считал, что подобные склонности не представляют серьезной опасности для просвещенного общества. В одном из писем он утверждает: "Для государства опасны не мнения или пороки честных лиц, а поведение общественных деятелей". Дело в том, что действия распутника не оказывают на общество серьезного влияния; они не более, чем игра. Если снять запреты, придающие преступлению привлекательность, похоть сама собой исчезнет. Возможно, он также надеялся, что в обществе, уважающем своеобразие, и, следовательно, способном признать его в качестве исключения, его пороки не будут вызывать такого осуждения. Во всяком случае, он был уверен, что человек, получающий удовольствие от того, что хлещет кнутом проститутку, менее опасен для общества, чем генерал-откупщик. Однако совершенно очевидно, что интерес Сада к общественным преобразованиям носил чисто умозрительный характер. Он был одержим собственными проблемами, не собирался меняться и уж совсем не искал одобрения окружающих. Пороки обрекали его на одиночество. Ему необходимо было доказать неизбежность одиночества и превосходство зла. Ему легко было не лгать, потому что он, разорившийся аристократ, никогда не встречал похожих на себя людей. Хотя он не верил в обобщения, он придавал своему положению ценность метафизической неизбежности: "Человек одинок в мире". "Все существа рождены одинокими и не нуждаются друг в друге". Но человеку Сада не просто мирится с одиночеством; он утверждает его один против всех. Отсюда следует, что ценности неодинаковы не только для разных классов, но и для разных людей. "Все страсти имеют два значения, Жюльетта: одно - очень несправедливое, по мнению жертвы; другое - единственно справедливое для ее мучителя. И это главное противоречие непреодолимо, ибо оно - сама истина". Попытки людей примирить свои стремления в попытках обнаружить общий интерес, всегда фальшивы. Ибо не существует иной реальности, кроме замкнутого в себе человека, враждебного всякому, кто покусится на его суверенность. Свободный человек не в состоянии предпочесть добро просто потому, что его нет ни на пустых небесах, ни на лишенной справедливости Земле, ни на идеальном горизонте; его невозможно найти нигде. Зло торжествует повсюду, и есть лишь один путь отстоять себя перед ним: принять его. Несмотря на свой пессимизм, Сад яростно отрицает идею покорности. Вот почему он осуждает лицемерную покорность, носящую звучное имя добродетели, глупую покорность царящему в обществе злу. Подчиняясь, человек предает не только себя, но и свою свободу. Сад с легкостью доказывает, что целомудрие и умеренность неоправданны даже с точки зрения пользы. Предрассудки, клеймящие кровосмешение, гомосексуализм и прочие сексуальные "странности", преследуют одну цель: разрушить личность, навязав ей глупый конформизм. Добродетель не заслуживает ни восхищения, ни благодарности, ибо она не только не соответствует требованиям высшего блага, но служит интересам тех, кто любит выставлять его напоказ. По логике вещей, Сад должен был прийти к этому выводу. Но если человек руководствуется только личным интересом, тогда стоит ли презирать добродетель? Чем она хуже порока? Сад с жаром отвечает на этот вопрос. Когда предпочтение отдается добродетели, он восклицает: "Какая скованность! Какой лед! Ничто не вызывает во мне волнения, ничто не возбуждает... Я спрашиваю тебя, и это - удовольствие? Насколько привлекательней другая сторона! Какой пожар чувств! Какой трепет во всех членах!" И опять: "Счастье приносит лишь то, что возбуждает, а возбуждает лишь преступление". С точки зрения распространенного в то время гедонизма, это веский аргумент. Здесь можно только возразить, что Сад обобщает свой личный опыт. Возможно, другие люди способны наслаждаться Добром? Сад отвергает этот эклектизм. Добродетель может принести только мнимое счастье: "истинное блаженство испытывают только при участии чувств, а добродетель не удовлетворяет ни одно из них". Подобное утверждение может вызвать недоумение, поскольку Сад превратил воображение в источник порока; однако порок, питаясь фантазиями, преподает нам определенную истину, а доказательством его подлинности служит оргазм, т.е. определенное ощущение; тогда как иллюзии, питающие добродетель, никогда не приносят человеку реального удовлетворения. Согласно философии, которую Сад позаимствовал у своего времени, единственным мерилом реальности является ощущение, и если добродетель не возбуждает никакого чувства, так это потому, что у нее нет никакой реальной основы. Сравнивая добродетель и порок, Сад более ясно объясняет, что имеет в виду: "...первая есть нечто иллюзорное и выдуманное; второй - нечто подлинное, реальное; первая основана на предрассудках, второй - на разуме; первая при посредничестве гордости, самом ложном из наших чувств, может на миг заставить наше сердце забиться чуть сильнее; другой доставляет истинное душевное наслаждение, воспламеняя все наши чувства..." Химерическая, воображаемая добродетель заключает нас в мир призраков, тогда как конечная связь порока с плотью свидетельствует о его подлинности. Терзать свою жертву следует в состоянии постоянного напряжения, иначе страсть, остывая, обернется угрызениями совести, которые таят в себе смертельную опасность. На последней ступени намеренного морального разложения человек освобождается не только от предрассудков и стыда, но и от страха. Его спокойствие сродни невозмутимости древнего мудреца, считавшего тщетным все то, что от нас не зависит. Однако мудрец ограничивался негативной защитой от страдания. Мрачный скептицизм Сада обещает позитивное счастье. Так, Кер-де-фер выдвигает следующую альтернативу: "Либо преступление, которое дает нам счастье, либо эшафот, который спасает нас от несчастья". Человек, умеющий превратить поражение в победу, не знает страха. Ему нечего бояться, потому что для него не существует плохого исхода. Грубая оболочка происходящего не занимает его. Его волнует лишь значение событий, которое зависит только от него самого. Тот, кого бьют кнутом или насилуют, может быть как рабом, так и господином своего палача. Амбивалентность страдания и наслаждения, унижения и гордости дает вольнодумцу власть над происходящим. Так, Жюльетте удается превратить в наслаждение те же муки, которые повергают в отчаяние Жюстину. Обычно содержание событий не имеет большого значения, в расчет принимаются лишь намерения их участников. Так гедонизм кончается безразличием, что подтверждает парадоксальную связь садизма со стоицизмом. Обещанное счастье оборачивается равнодушием. "Я был счастлив, дорогая, с тех пор как я совершенно хладнокровно совершал любые преступления", - говорит Брессак. Жестокость предстает перед нами в новом свете: как аскеза. "Человек, научившийся быть равнодушным к чужим страданиям, становится нечувствительным к своему собственному". Таким образом, целью становится уже не возбуждение, но апатия. Конечно, новоиспеченному вольнодумцу необходимы сильные ощущения, помогающие ему осознать подлинный смысл существования. Однако впоследствии он может довольствоваться чистой формой преступления. Преступлению свойствен "величественный и возвышенный характер, всегда и во всем превосходящий унылые прелести добродетели". С суровостью Канта, имеющей общий источник в пуританской традиции., Сад понимает свободный акт только как акт, свободный от всех переживаний. Оказавшись во власти эмоций, мы теряем свою независимость, вновь становясь рабами Природы. Этот жизненный выбор открыт любому человеку, независимо от того, в каком положении он находится. В гареме монаха, где томится Жюстина, одной из жертв удается переломить судьбу, проявив незаурядную силу характера. Она закалывает свою подругу с такой жестокостью, что вызывает восхищение хозяев и становится королевой гарема. Тот, кто мирится с ролью жертвы, страдает малодушием и недостоин жалости. "Что общего может быть у человека, готового на все, с тем, кто не отваживается ни на что?" Противопоставление этих двух слов заслуживает внимания. По мнению Сада, тот, кто смеет, тот и может. В его произведениях почти все преступники умирают насильственной смертью, но им удается превратить свое поражение в триумф. На самом деле смерть - не худшая из неудач, и какую бы судьбу Сад не готовил свои героям, он позволяет им осуществить заложенные в них возможности. Подобный оптимизм идет от аристократизма Сада, включающего учение о предназначении во всей его неумолимой суровости. Те свойства характера, которые позволяют немногим избранным господствовать над стадом обреченных, являются для Сада чем-то вроде благодати. Жюльетта изначально была спасена, а Жюстина - обречена. Наиболее убедительные доводы против позиции Сада можно выдвинуть от имени человека; ведь человек абсолютно реален, и преступление наносит ему реальный ущерб. Именно в этом вопросе Сад придерживается крайних воззрений: для меня истинно лишь то, что относится к моему опыту; мне чуждо внутреннее присутствие других людей. А так как оно меня не затрагивает, то и не может накладывать на меня никаких обязательств. "Нас совершенно не касаются страдания других людей; что у нас общего с этими страданиями?" И снова: "Нет никакого сходства между тем, что испытывают другие и что чувствуем мы. Нас оставляют равнодушными жестокие страдания других и возбуждает малейшее собственное удовольствие". Гедонистический сексуализм восемнадцатого века мог предложить человеку одно: "искать приятные чувства и ощущения". Этим подчеркивалось, что человек в сущности одинок. В "Жюстине" Сад изображает хирурга, собирающегося расчленить свою дочь во имя будущей науки и, следовательно, человечества. С точки зрения туманного будущего, человечество в его глазах имеет определенную ценность; но что такое человек, сведенный лишь к простому присутствию? Голый факт, лишенный всякой ценности, волнующий меня не более, чем мертвый камень. "Мой ближний для меня ничто; он не имеет ко мне никакого отношения". Люди не представляют для деспота никакой опасности, не угрожая сути его бытия. И все же внешний мир, из которого он исключен, раздражает его. Он жаждет в него проникнуть. Сад постоянно подчеркивает, что извращенца возбуждают не столько страдания жертвы, сколько сознание власти над ней. Его переживания не имеют ничего общего с отвлеченным демоническим удовольствием. Замышляя темные дела, он видит, как его свобода становится судьбой другого человека. А так как смерть надежнее жизни, а страдания - счастья, то, совершая насилие и убийство, он берет раскрытие этой тайны на себя. Ему мало наброситься на обезумевшую жертву под видом судьбы. Открываясь жертве, мучитель вынуждает ее заявить о своей свободе криками и мольбами. Но если жертва не понимает смысла происходящего, она не стоит мучений. Ее убивают или забывают. Жертва имеет право взбунтоваться против тирана: сбежать, покончить с собой или победить. Палач добивается от жертвы одного: чтобы, выбирая между протестом и покорностью, бунтом или смирением, жертва в любом случае поняла, что ее судьба - это свобода тирана. Тогда ее соединяют с повелителем теснейшие узы. Палач и жертва образуют настоящую пару. Бывает, жертва, смирившись со своей судьбой, становится сообщником тирана. Она превращает страдание в наслаждение, стыд - в гордость, действуя заодно с мучителем. Для него это лучшая награда. "Для вольнодумца нет большего наслаждения, чем завоевать прозелита". Совращение невинного существа, бесспорно, является демоническим актом, однако, учитывая амбивалентность зла, можно считать его истинным обращением, завоеванием еще одного союзника. Совершая насилие над жертвой, мы вынуждаем ее признать свое одиночество, а следовательно, постичь истину, примиряющую ее с врагом. Мучитель и жертва с удивлением, уважением и даже восхищением узнают о своем союзе. Как справедливо указывалось, между распутниками Сада нет прочных связей, их отношениям постоянно сопутствует напряженность. Однако то, что эгоизм всегда торжествует над дружбой, не отнимает у последней реальности. Нуарсейль никогда не забывает напомнить Жюльетте, что их связывает только удовольствие, которое он получает в ее компании, но это удовольствие подразумевает конкретные отношения. Каждый находит в лице другого союзника, испытывая одновременно и свободу от обязательств, и возбуждение. Групповые оргии рождают у вольнодумцев Сада чувство подлинной общности. Каждый воспринимает себя и свои действия глазами других. Я ощущаю свою плоть в плоти другого, значит, мой ближний действительно существует для меня. Поразительный факт сосуществования обычно ускользает от нашего сознания, но мы можем распорядиться его тайной, подобно Александру, разрубившему гордиев узел: мы можем соединиться друг с другом в половом акте. "Что за загадка человек! - Конечно, мой друг, вот почему остроумный человек говорит, что легче насладиться им, чем понять его". Эротизм выступает у Сада в качестве единственно надежного средства общения. Пародируя Клоделя, можно сказать, что у Сада "пенис - кратчайший путь между двумя душами". Сочувствовать Саду - значит предавать его. Ведь он хотел нашего страдания, покорности и смерти; и каждый раз, когда мы встаем на сторону ребенка, чье горло перерезал сексуальный маньяк, мы выступаем против Сада. Но он не запрещал нам защищаться. Он признает право отца отомстить за насилие над его ребенком или даже предотвратить его с помощью убийства. Он требует одного: чтобы в борьбе непримиримых интересов каждый заботился только о себе. Он одобряет вендетту, но осуждает суд. Мы можем убить, но не судить. Претензии судьи раздражают Сада сильнее претензий тирана; ибо тиран действует только от своего лица, а судья пытается выдать частное мнение за общий закон. Его усилия построены на лжи. Ведь каждый человек замкнут в своей скорлупе и не способен служить посредником между изолированными людьми, от которых он сам изолирован. Пытаясь избежать жизненных конфликтов, мы уходим в мир иллюзий, а жизнь уходит от нас. Воображая, что мы себя защищаем, мы себя разрушаем. Огромная заслуга Сада в том, что он восстает против абстракций и отчуждения, уводящих от правды о человеке. Никто не был привязан к конкретному более страстно. Он никогда не считался с "общим мнением", которым лениво довольствуются посредственности. Он был привержен только истинам, извлеченным из очевидности собственного опыта. Поэтому превзошел сексуализм своего времени, превратив его в этику подлинности. Это не означает, что нас должно удовлетворять предложенное им решение. Желание Сада ухватить саму суть человеческого существования через свою личную ситуацию - источник его силы и его слабости. Он не видел другого пути, кроме личного мятежа. Он знал только одну альтернативу: абстрактную мораль или преступление. Отрицая всякую значимость человеческой жизни, он санкционировал насилие. Однако бессмысленное насилие теряет свою притягательность, а тиран вдруг обнаруживает собственную ничтожность. Заслуга Сада не только в том, что он во всеуслышание заявил о том, в чем каждый со стыдом признается самому себе, но и в том, что он не смирился. Он предпочел жестокость безразличию. Вот почему сегодня, когда человек знает, что стал жертвой не столько чьих-то пороков, сколько благих намерений, произведения Сада вновь вызывают интерес. Противостоять опасному общественному оптимизму значит встать на сторону Сада. В одиночестве тюремной камеры он пережил этическую ночь, подобную тому интеллектуальному мраку, в который погрузил себя Декарт. В отличие от последнего, Сад не испытал озарения, зато подверг сомнению все простые ответы. Если мы надеемся когда-нибудь преодолеть человеческое одиночество, мы не должны делать вид, что его не существует. Иначе вместо обещанных счастья и справедливости восторжествует зло. Сад, до конца испивший чашу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку.
Заключение: В результате своего исследования на тему « женщины философы» я сделала вывод, что не в одной энциклопедии не упоминаеться о какой- либо женщине философе. Хотя они были, есть и будут. В литературе чаще всего упоминается Гипатия. Но ведь не одна Гипатия была философом! Есть ещё Анжела Девис, Бэлл Хукс, Донна Хараувэй , Юлия Кристева, Люс Иригарей , Рози Брайдотти , Адриан Пайпер , Сьюзанн Лангер . И не менее выдающиеся философы, такие как Ханна Арендт, Мэри Уолстонкрафт , Кристина Пизанская, Рената Салецл , Сьюзанн Сонтаг, Олимпия де Гуж Аспасия * Ипатия , Гертруда Гиммельфарб, Симона Вейль, Пиама Павловна Гайденко и Изабелла Стенгерс. В своём реферате я рассказала, не о всех, но о некоторых из них.
Литература:
1.Браун Л. Женский вопрос. М., 1906, с. 71-73. 2.Кечерджи-Шаповалова М.В. Женское движение в России и за границей. СПб., 1902, с. 13. 3.Серебрякова Г. Женщины Французской революции. М., 1956. 4.Women in Revolutionary Paris 1789-1795: Selected Documents Translated with notes and Commentary by Daline Gay Levy, Harriet Branson Applewhite, Mary Durham Johnson. University of Illinois, Urbana, 1979, pp. 64-65, 87-96, 254-259. Buck Claire. Women's Guide to Literature Throughout the World from Sappho to Atwood, Women's Writings Through the Ages. Bungay, Suffolk, Bloomsbury 5.Publishing Ltd., 1992.Перевод Е.Лучининой и В.УспенскойРедакция В.Успенской 6. Симона де
Бовуар. Надо ли жечь Сада? 7.Перевод Ж. Горбылевой статьи "Des signes au sujet" выполнен по изданию: Julia Kristeva. Les nouvelles maladies de I'ame. - Paris: Fayard, 1993. C.191-201. 8. Cf. Raymond E.Brown, La Communaute du disciple bien-aime, Paris, 1983. Превосходное исследование из недавних работ, касающихся Евангелия от Иоанна, принадлежит Xavier Leon-Dufour, "L'Evangile de Jean", Bulletin d'exegese du Noweau-Testament in Recherche des sciences religieuses, avril-juin 1985, N2, p.245-280. 9. Цитаты из Нового Завета приводятся по Библии, изданной Московской Патриархией по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Российское библейское общество, Москва, 1993 (Прим. переводчика). 10. (запечатывать) - деноминативный глагол от (печать, отпечаток, знак). Этимология этих терминов точно не выяснена. Некоторые авторы выявляют в них смысл "треснуть", "разорвать", "сломать" (печать, заставляющая растрескаться глину или воск, когда ее прикладывают) или "нагревать", "съеживать", находя в существительном смысл "трещина". Насилие, взлом и созидание через деформацию могли бы быть также включенными в это семантическое поле, которое не было бы, следовательно, чуждым к тому, что касается "страстей". Тем не менее "использование печати осуществлялось до греков в эгейском мире", нельзя исключить и заимствование (Cf. p.ex. Chantraine, Dictionnaire etymologique de la langue grecque). 296 Ю. Кристева В латинском варианте в этой фразе шестой главы Евангелия от Иоанна вводится "signavil", из которого и взято значение "sens" (смысл) в глаголе "sceller" (скреплять печатью), исключающее другие возможные значения. Можно добавить еще и употребление этого термина у Григория Назианзина в смысле "крещения" в сравнении с Павлом: "В Нем и вы, услышав слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовав в Него, запечатлены обетованным Святым Духом" (Еф.1,13). Thesaurus Craecae Linguae отмечает, что через Стфрссуч, может обозначаться обрезание евреев как знак союза с Богом Авраама. 4. Некоторые уже высказывали утверждение о космическом характере откровения Иоанна: Иисус приходит от Бога (Ин 8,42; 3,19) или сходит с небес (Ин.6,38); он приходит в мир (Ин. 3,19; 12,46; 6,14; 11,27 и т.д.); он возвращается туда, откуда произошел (14,2; 12,28; 13,1; и т.д.); он воскресает после Пасхи (14, 16, 16-22 и т.д.) (С(. Virgilio Pasquetto, Incarnazione e Communione con Dio, Rome, 1982, cite par Leon-Dufour, p.257). Абсолютная сигнификация представляется в виде космического пути, процесса, который разворачивается и в котором можно мыслить как обозначения, так и способы перемещений. 11.Перевод Ж.Горбылевой статьи "Lire la Bible" выполнен по изданию: Julia Kristeva. Les nouvelles maladies de I'ame. - Paris: Fayard, 1993. C.173-189. 12. The Idea of Purity in Ancient Judaism, Leiden, E.J.Brill, 1973. 13. Cf. Mary Douglas, De la souillure, Maspero, 1971. 14. Cf. J.Soler, "Semiotique de la nourriture dans la Bible" in Annales, juillet-aout 1973, p.93 sqq. 15. Цитаты из Ветхого Завета приводятся по Библии, изданной Московской Патриархией по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Российское библейское общество, Москва, 1993 (Прим. переводчика). 16. Е.М. Zuesse, "Taboo and the Divine Order" in Journal of the American Academy of Religion, 1974, t.XLII. ј 3, p. 482-501. 17. Cf. J.Kristeva, Pouvoirs de 1'horreur, essai sur I'abjection, Seuil, 1980. 18. S. Freud, "Le Moi et le ca" in Essais de psychanalyse, p.200. 19. Cf. J.Kristeva, "L'abjet d'amour" in Confrontation, ј 6, 1981, p. 123-125, repris in Histoires d'amour, Denoel, 1983, p. 53-65, Folio "Essais", Gallimard, 1985. 20. Cf. J.Kristeva, "Herethique de 1'amour", in Tel Quel, ј 74, hiver 1977, repris dans "Stabat Mater", in Hisloires d'amour, op. oil.. p.295-327. 21. "Theodosianl libri XVI..." Berlin, 1905, 1, 2, стр. 729. 24. Socratis Scholastici ecclesias-tica historia. Oxford, 1853. 25.
Geppert F. Die Quellen des Kirchenhistorikers Socrates Scholasticus. Leipzig.
1898, S. 131; 26.
Synesius Cyrenaeus. Epistolae J. P. Migne, Patrologiae graecae tomus LXVI. Paris, 1859. 27. "Церковная история", книга VIII, глава 9. Philostorgius Kirchengeschichte. Leipzig, 1913, S. III. 28. Suidae lexicon graece et latine recensuit 0. Bernhardy. Halis et Braunswigae, t. 1-2, 1834-1853. 29. Photius. „Biblloteque", t. 1-3. Paris, 1862. 30. To жe у Свиды II, 2, pp. 1312-1313. 11. Joannis Malalae chronographia. Bonn, 1831. Книга XIV, p. 359. 31. Все источники перечислены в ст. "Hypatia" - „Paulys Real-Encyclopadie der classischen Alterturnswissenschaft". B. IX. Stuttgart, 1916. Там же указана основная литература. Из многочисленных иностранных работ особенно важны работы Р. Гохе, В. А. Майера и И. Р. Асмуса. 32. "Церковная история", книга VII, глава 15. В русском переводе, изданном Петербургской духовной академией, это место намеренно искажено. Убийство Гипатии-де "причинило немало скорби и Кириллу и александрийской церкви" (Петербург, 1850, стр. 526). Эта фальсификация сохранена и в издании 1912 года (Саратов, стр. 389). 33. "Жития святых". Книга десятая. Москва, 1908, стр. 159-160. 34. П. Ф. Преображенский. В мире античных идей и образов.
М., 1965, стр. 158. 36.Предисл.
А.Елистратовой. М.: Худож. лит., 1965. 244 с. 37.Спарк М. Мери Шелли /Пер. Т.Казавчинской //Эти загадочные англичанки: [Сб.] /Сост. и предисл. Е.Ю.Гениевой. М., 1992. С. 232-362. [85] 39.Steiner George. Sainte Simone — Simone Weil // Steiner George. No passion spent. London; Boston, 1997. Р. 179. 40. Зонтаг С. Симона Вайль // Зонтаг С. Мысль как страсть. М., 1997. С. 19. 41. Чоран Э. После конца истории. СПб., 2002. С. 191. 42. Главным образом, она говорит об этом в своей работе «Укоренение» («L’enracinement», 1943). 43. Здесь и далее всеобщее — как распространенное на всех и должное быть для всех равнозначимым. 44. Понятие Бога в вейлевской философии тождественно понятию «абсолютного блага» (фр. — bien absolu), отсюда — рассуждения о совершенном характере божественного. 45. Перевод с фр. А. Шмаиной-Великановой46. Данный перечень оценок и характеристик был предложен в докладе А. Шмаиной-Великановой на вечере памяти С. Вейль, состоявшемся 27 сентября 2003 г. в Музее и общественном центре им. А.Д. Сахарова. 47. 2001
Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: mailto:zhz@russ.ru
[1] Lougee C. Le paradis de femmes: women, salons, and social stratification in Seventeenth-Century France. Princeton Univ.Press, 1976. [2] Браун Л. Женский вопрос. М., 1906. С. 71. [3] Л. Таттл пишет, что она сбежала от мужа и детей в Париж в 1788 г. (см.: Tuttle L. Encyclopedia of Feminism. Longman, 1986. Р.130). [4]Браун Л. Указ соч. С. 72-73. [5] См., например: Women in Revolutionary Paris 1789-1795: Selected Documents Translated with notes and Commentary by Daline Gay Levy, Harriet Branson Applewhite, Mary Durham Johnson. University of Illinois, Urbana, 1979, pp. 64-65, 87-96, 254-259. Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14 |
Copyright © 2012 г.
При использовании материалов - ссылка на сайт обязательна.