Женщины-философы

не менее сохраненным. Можно согласиться с тем, что он обязывает аналитика

сжиться с библейской строгостью, с ее логикой и любовью, потому что этот огонь

существует и не пожирает себя сразу. Он более не застит глаза: чтобы можно было

усматривать здесь только огонь... Но как еще можно охарактеризовать данный

момент?

Роль психоаналитика всегда отличается от библеистской, рационалистической,

религиозной, позитивистской и является, к сожалению, в лучшем случае

разочаровывающей или удивляющей своим вниманием к чему-то пустому. Этика

конструкции исцеления строится не на надежде, а на огне языков. Что раздражает

верующих, немногочисленную часть населения, вопреки общепринятому мнению?

Психоанализ, говорит Фрейд, "выводит из себя" человеческие существа, он

подталкивает их к противоречию самим себе...

Центральный пункт и камень преткновения этого копания заключается в щедрости

безмятежного легкомыслия нескончаемого анализа, за которым всегда остается

библейская логика. Отрицать силу ее остроты, чтобы эксгумировать тело; обойти

Отца, чтобы расшифровать Мать или подавленное желание, которое легко приводит к

чистосердечному антисемитизму, который клинически фиксирует больного в

288 Ю. Кристева

материнском фантазматическом лоне зависимости или надежды. Бытие существа

избранного, исключительного также труднопостижимо. Наоборот, можно найти

удовольствие в ригористическом "математическом" чтении библейского текста,

избегающем двусмысленности, и в особенности в той языческой части,

сосредоточенной в материнской телесности, которую мы назвали логическим желанием

монотеистического основания. Такое "научное" чтение приводит в аналитической

практике к случаям истерии (у мужчин и женщин), стремящейся, как сказал бы

Лакан, к параноидальной любви-ненависти к Другому. Не заметно ли это на примере

возникших в последнее время расколов и сект?

Что делать?

Перечитаем еще раз Библию. Разумеется, с интерпретационной целью, но еще и для

того, чтобы избавиться от наших личных фантазмов и наших интерпретативных

психозов.

Юлия Кристева

ЗНАМЕНИЯ НА ПУТИ К СУБЪЕКТУ

Шестая глава Евангелия от Иоанна (написанная в 50-90-х годах) может быть

прочитана как семиологическая дискуссия. Концепции знамений (signes), исходящей

из мнений "людей", Иисус противопоставляет другую интерпретацию. Он включает эти

знамения в возникающую теорию субъекта.

Эти "люди", "они", "Евреи", со всей очевидностью, противостоят сообществу

Иоанна. Историки спорят, принадлежат ли они Синагоге, будучи в ней

инакомыслящими, являются ли они учениками Иакова - брата Иисуса, последователями

Иоанна Крестителя или иудейско-христианской секты1. Но нас интересует не этот

социально-исторический аспект. Заметим только, что для того, чтобы основать свою

"Высокую Христологию", Иоанн вступает в семиологический спор. Его повествование

начинается с уподобления чудес, совершенных Иисусом, тем магическим знамениям,

которые послужили основанием веры для верующих, живших в дохристианскую эпоху.

Однако Иоанн переосмысливает эту магию, чтобы вписать ее в контекст другого

понимания веры.

Проследим эти метаморфозы.

Поначалу Иисус является волшебником: "За ним последовало множество народа,

потому что видели чудеса (signes), которые Он творил над больными" (Ин.6,2)2.

Будучи щедро одарен определенной силой, он берет пять ячменных хлебов и две рыбы

у маленького мальчика, распределяет их на пять тысяч человек и насыщает всех.

Люди поверили в него: "это истинно Тот Пророк, Которому должно придти в мир"

(Ин.6,14). Наконец, "они увидели Иисуса, идущего по морю" (Ин.6,19) в Капернаум.

Однако в дальнейшем евангелист пытается придать иной смысл этим чудесам. Имеют

ли они то же самое значение, которое прежде было известно "людям", и о котором

повествует Библия? Говорится ли здесь о простой реминисценции ветхозаветного

эпизода "манны в пустыне", данной народу при посредничестве Моисея? "Какое же Ты

дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? что Ты

290 Ю. Кристева

делаешь? Отцы наши ели манну в пустыне, как написано: хлеб с неба дал им есть"

(Ин.6,30-31). Короче говоря, являются ли знамения Иисуса повторением

ветхозаветных знамений, и если да, то по какому знамению его узнают? Здесь Иоанн

создает через Иисуса новую семиологию. Поначалу, согласно евангелисту, знамение

не является точным указателем для того, кому оно предназначено. Знамение

выполняет свое назначение только в том случае, если оно отвечает сенсорным

потребностям рецепиента. Стало быть, необходимо признать телесные нужды (голод,

жажду), ибо, отвечая им, "знамения" получают ту силу, которая придает им статус

знамений. Используя речи Иисуса, Иоанн увеличивает сенсорное дублирование

знамений. Он интерпретирует эти речи как произнесенные с целью удовлетворения

жизненно важных нужд: "Иисус сказал им в ответ: истинно, истинно говорю вам: вы

ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились"

(Ин.6,26).

Итак, интерпретация Иоанном чудес Иисуса начинается с сенсуализма, затем

переходит к оправданию потребностей ("Вы испытывали голод и жажду",- говорит в

итоге евангелист), что присутствует вплоть до символического центра Евхаристии.

Иоанн настаивает на том, что внешнее видение не исчерпывает многообразия вашего

опыта относительно этих "знамений". Перестаньте завороженно взирать на внешнюю

сторону того чуда-дара, который вы получили от Моисея-дарителя. Вместо того

чтобы оцепенеть, перенеситесь... чуть-чуть в сторону от самих себя. Ибо вы не

просто выступаете в качестве адресата этого чуда-дара, а вы существуете. Можно

сказать, что вы существуете во времени и в пространстве моего повествования. В

данный момент вы воспринимаете жаждущих, голодных, нуждающихся...

Исходя из этого, становится возможным второй сдвиг. Иоанн не забывает привлечь

через эти чудеса с пищей, в которой вы нуждаетесь, необходимость перехода к Я,

необходимость полностью довериться этому Я. "Я есмь хлеб жизни" (Ин.6,35). Кто

этот "Я"?

"Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую

даст вам Сын Человеческий, ибо на Нем положил печать(sсеller) Свою Отец, Бог"

(Ин.6,27).

Абсолютный субъект является "Сыном Человеческим", но сохраняет и тесные

отношения с Богом-Отцом. Разговор об отцовстве предполагает телесную генеалогию.

В этой связи воспоминание о происхождении в контексте чудес-

Знамения на пути к субъекту

291

знамений упорно ведет назад, к телу и ощущениям. Воспоминание об этом изнутри

новой семиологии Иоанна включает и объединение составляющих компонентов в

качестве физического тела.

Более того, термин "sceller" (скреплять, запечатывать)3 напоминает о неразрывной

близости репрезентанта (Сына) и репрезентируемого (Отца). С одной стороны, они -

"копии" друг друга, подобно печати и ее оттиску, слом привычных устоев и его

знамение, дар и его осуществление, жертва и ее принятие, осуществляемое через

страдание. С другой стороны, глагол "sceller" содержит в себе смысловое

отношение между двумя субъектами: Сын "означает" Отца, и этот смысл проявлен в

нас, адресатах евангельского повествования. Так же, как Сын вверяется Отцу, так

и вы доверяетесь Богу-Сыну. Сигнификация - это доверие к Другому, самому

связанному с доверием к Отцу.

На этом тройном взаимоотношении зиждется субъективная интерпретация.

Предсуществование смысла утверждается в личности Бога-Отца и за счет этой

личности. Тем не менее скрепленный с ним Сын изначально соотнесен с этим

величием. Его страстной путь, путь его субъективности есть путь разгадки этих

различий во взаимопринадлежности составляющих компонентов. В результате чего

обнаруживается Предсуществование самого Иисуса: "Прежде, нежели был Авраам, Я

есмь" (Ин.8,58).

Другими словами, нужно "прийти"4 к Я не на основании "виденного" или

припоминаемого знамения. Отныне знамение является траекторией субъекта и

заменяет знамение-дар. В связи с этим можно процитировать следующий полемический

отрывок: "Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам

хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес" (Ин.6,32).

Для соприкосновения с сигнификацией недостаточно одного визуального восприятия,

чтобы обнаружить присутствие Дающего. Важно открыть то пространство, которое

должно быть названо субъективным и которое через репрезентацию (визуальное

восприятие) раскрывает подлинное доверие между мной и Отцом в новом сокровенном

внутреннем пространстве ["приходящего ко Мне не изгоню вон" (Ин.6,37)]. "Но Я

сказал вам, что вы и видели Меня, и не веруете. Все, что дает Мне Отец, ко Мне

придет; и приходящего ко Мне не изгоню вон, ибо Я сошел с небес не для того,

чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца" (Ин.6,36-38).

С открытием этого внутреннего и незримого пространства сенсорные основания

семиологии Иоанна преобразуются

292 Ю. Кристева

в интенсивное символическое измерение. Нет необходимости ни "видеть" Бога-Отца,

ни "знать" то, что Сын есть хлеб с Небес, подобно тому, как все "знают" отца и

мать Иисуса (Ин.6,41-46). Только тот, кто "пришел" от Бога, "видел" Отца ["Это

не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца"

(Ин.6,46)]. Визуальная репрезентация на сей раз заменяется психической

(путешествие, родство) и одновременно символической (наделение смыслом): потому

что человек считает себя смысловым содержанием знамения и рожденным Третьим

(Отцом), к которому Сын относится с доверием и порождает веру других. Смысл,

если он субъективен, восходит к этому доверию. Будучи любимым учеником Иисуса,

Иоанн смог поставить веру и любовь в основание своей концепции сигнификации.

Где находится ключ к этой субъективной семиологии для сообщества Иоанна? В

Евхаристии, через которую причастник приобщается "есть Плоти Сына Человеческого"

и "пить Крови Его" (Ин.6,53).

Можно усмотреть за этой устной и символической ассимиляцией верующего Богу-Сыну

мощную идентификацию участника Литургии с Абсолютным Субъектом. Более возвышенно

Христос определяется как "скрепленный" (scelle) с Отцом через веру. Речь идет о

фантазматической идентификации, которая мобилизует как образность, так и

восприятие, и разворачивается вплоть до абстрактной сигнификации, венчающей этот

путь. Кроме того, динамика этой евхаристической идентификации вызывает подлинное

"пре-существование", раскрывая различные уровни субъективного опыта верующего:

чувство возвышенной любви, преображение раздирающей ненависти в умиротворяющую

веру и преобразование пороков в добродетели. "Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою

Кровь пребывает во Мне, и Я в нем" (Ин.6,56).

В идентификации между "мной" и "Им" опять происходит смещение, которое приводит

причастника к разделению крестных страданий Христа, Абсолютного Субъекта и

образца для подражания в представлениях верующих, а не только к получению его

даров. Выражаясь семиологически, начиная с этого пароксистического

взаимопроникновения "меня" и "Его", которое совершается в Евхаристии, опытные

дешифровщики знаков должны были бы, в свою очередь, трансформироваться в

субъектов. Не собираясь принимать знаков Дающего, они становятся способными к

расшифровке его роли, которую подтверждает бытие в свете их собственной

идентификации.

293 Знамения на пути к субъекту

Исходя из шестой главы Евангелия от Иоанна, польза от этой субъективации

знамений двойная. С одной стороны, фантазматическая сопричастность бесконечному

божественному смыслу открывает перед субъектом вечное интерпретационное время:

можно сказать, что для него существует вечность. С другой стороны, символическая

идентификация с Богом-Сыном, нацеленная на слово, имеет прямое влияние на тело.

Знамения, имевшие значимость с самого начала, вновь обретают здесь сенсорную и

аффективную основу. И наоборот, осознавая себя соединенным через слово с

Абсолютным субъектом, верующий обретает воскресение своего собственного тела.

Этот опыт телесного и сенсорного воскресения выступает как результат переноса -

перехода к любви к Другому, мыслимому как обещание Воскресения и вечной жизни.

"Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною"

(Ин.6,57).

Однако этот эффект словесного возрождения является лишь оборотной стороной

эффекта принятия смысла. Повествование Иоанна заканчивается отводом сенсорных

знамений в пользу "духа" и "слова". "Дух животворит; плоть не пользует нимало.

Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь" (Ин.6,63). Уровень христологии

Иоанна, в конце концов, очень высок. Она не признает телесного присутствия

Высшего Субъекта. Все еще основываясь на идентификации христологии с эффектом

литургического духовного возрождения, Иоанн укрепляет веру через идентификацию

"Я" со смыслом Бога-Сына, скрепленного (scelle) (дающегося) в страданиях с

Богом-Отцом. "И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти

ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего" (Ин.6,65).

Понятна трудность этого требования, которая выходит за пределы как рационального

познания, так и фетишизма эзотерических сект. Отступление и измена не только

возможны, но и предусматриваются: "С этого времени многие из учеников Его отошли

от Него и уже не ходили с Ним" (Ин.6,66).

Тем не менее рефлексия Иоанна предлагает образцовый путь для психоаналитика -

путь знамения-дара, подчиняющего "людей" власти Другого. Мышление Иоанна

развивает двухуровневую теорию любви-идентификации (между Богом-Сыном и

Богом-Отцом, между верующим и Иисусом) как основание полной субъективности, в

лоне которой знамение перестает быть даром. В конце концов, чудо-дар

удовлетворяет и убивает нужду, с необходимостью вписываясь в ограниченность

возможностей перед лицом смерти ("не тот хлеб, что ели отцы, которые умерли").

Отныне

294 Ю. Кристева

знамение действует как давняя пред-метафора: возврат к Отцу, воздействие на

жесткость потребностей дают как новый импульс к бесконечной интерпретативной

деятельности, так и возврат к телесной идентичности.

В конечном итоге две модели знамения открываются читающему этот текст:

поставленная под сомнение первая и предлагаемая взамен вторая. С помощью Иоанна

нам открывается новая динамика сигнификации - кольцевая (от собственной Самости

к Другому), гетерогенная (смысл и аффект), бесконечная (интерпретация через

игру). В этой динамике "дар" Сына его Отцу, смерть Иисуса включается

295 Знамения на пути к субъекту

в веру (путь, любовь). Она сообщает новый импульс вечности смысла и жизни, не

фиксированного ни на искупительной смерти, ни на смертоносной царской власти, в

чем, собственно, и отказывает Иисус.

Эту циркуляцию можно назвать переходом. "Чудо" перехода Иисуса по морю является,

в конце концов, одним из наиболее впечатляющих. Этот переход необычен: "лодка

пристала к берегу" внезапно, и только одно воображение может следовать за

Иисусом, идущим по воде... Можно вообразить, что этот переход нематериален.

Во всех обстоятельствах Иоанном подчеркивается внутренний христианский характер

Иисуса-чудотворца. Начинается история, вехами которой являются Плотин, Отцы

Церкви, Декарт, Гегель и многие другие. Однако только открытия Фрейда, возможно,

позволяют подойти ближе - извне к метафорическому переосмыслению таинства

евхаристического слияния в  (появление, пришествие) субъекта.

Олимпия де Гуж

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЖЕНЩИНЫ И ГРАЖДАНКИ

Предисловие

Идея равенства полов  как и вообще идея равенства, является составной частью понятия демократии, которое разарабатывалось в рамках философской традиции гуманизма, Просвещения и европейских революций XYII-XYIII вв. Первые официальные документы по правам человека появились в конце XYIII в., когда практически в одно время были приняты Декларация независимости США (1776) и Декларация прав человека и гражданина во Франции (1789). В этих документах, лежащих в основе современной концепции прав человека, отсутствовало признание гражданских прав женщин, отсутствовала идея равенства полов. Идея равенства полов, выраженная в текстах XY-XYII вв., первоначально представляла из себя "теоретическую реабилитацию женского пола"[1], защиту права женщин считаться полноценным человеком. В XYIII в. в эпоху Просвещения и Великой французской революции состоялись первые выступления женщин в защиту своих политических и гражданских прав, тогда же были сформулированы требования и опубликованы документы, требующие признания прав женщин как граждан. Вызов был брошен "проматерью феминизма" Олимпией де Гуж (1745-1793), которая в 1791 г. сформулировала, опубликовала и озвучила первый, по сути феминистский,  манифест - Декларацию прав женщины и гражданки.

Немецкая социалистка и феминистка начала ХХ в. Лили Браун в  книге "Женский вопрос" посвящает Олимпии де Гуж несколько страниц в главе о роли женщин в эпоху Великой Французской революции. По ее мнению, Олимпия де Гуж была одной из самых своеобразных и оригинальных личностей, которой "суждено было сделаться первой организаторшей женского движения"[2]. 

Лили Браун пишет: "Ее настоящее имя было Мария Гуз, ее родители были простые люди из Монтобана, но весьма вероятно, что своим рождением она была обязана любовной связи ее матери Олимпии с поэтом Ле Франк де Помпиньяном. Красивая девушка, бурбонские черты которой дали повод также считать ее отцом Людовика XV, вышла замуж очень рано, но спустя немного лет сбросила с себя оковы несчастливого брака[3]. Олимпия отправилась в Париж, вела блестящую светскую жизнь, но скоро круто изменила свою жизнь, отдавая себя работе для общественного блага.

         По мнению ее современников, она поражала всех богатством своих идей и силою своей речи. Во всем, что она писала и говорила, звучала женская натура в ее прекраснейших чертах. Перед лицом царившего голода она с помощью публичного воззвания и собственным примером добилась того, что многие богатые женщины с самоотверженной готовностью принесли в дар государству свои драгоценности. Она горячо агитировала за устройство образцовых государственных мастерских для безработных, что и было отчасти выполнено.

         Настоящую эпоху составили выступления Олимпии де Гуж на поприще женского движения. В своем обращении к женщинам она восклицала: "Разве еще не время, чтобы и среди нас - женщин - началась революция? Разве мы никогда не примем деятельного участия в формировании общества?" Когда же появилась Декларация прав человека, возбудившая всеобщий энтузиазм, то она опубликовала манифест, прокламировавший права женщин и в сжатых, но сильных словах заключавший программу женского движения"[4].

По другим данным[5], французская писательница и революционерка Олимпия де Гуж была дочерью мясника и прачки, рано вышла замуж за очень богатого пожилого  мужчину. Овдовев, она поселилась в Париже и стала довольно известным автором нескольких комедий, поставленных в столичном театре. Истовая республиканка, она основала несколько женских организаций в эпоху революции, опубликова более 30 политических памфлетов. Хотя Олимпия де Гуж поддерживала Революцию, она активно выступала против кровопролития, против казни короля, против политики Робеспьера и Марата. Это привело ее на эшафот в 1793 г., она была казнена как реакционная роялистка.

Публикации Олимпии де Гуж были одновременно феминистскими и революционными. Наибольшую известность она получила после публикации "Декларации прав женщины и гражданки", главные требования которой заключались в следующем: предоставление активного и пассивного избирательного права для женщин, допущение их ко всем должностям, предоставление права владеть и распоряжаться собственностью, права на образование, равных прав в семье и церкви.

В.Успенская

ОЛИМПИЯ  де ГУЖ

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЖЕНЩИНЫ И ГРАЖДАНКИ

(1791)

Мужчины, можете ли вы быть справедливыми? Этот вопрос задает вам женщина. Вы не можете приказать ей молчать. Скажите мне, кто дал вам право унижать мой пол? Ваша сила? Ваши таланты? Взгляните на нашего Мудрого Творца, на величие природы, к гармонии с которой вы стремитесь, и, если сможете, найдите еще хоть один пример такого же деспотизма. Изучите мир животных, наблюдайте стихии, исследуйте растения и, наконец, все возможные органические формы существования и признайте свое поражение перед лицом тех доказательств, которые я вам предлагаю. Попробуйте, если конечно у вас получится, описать еще хоть один случай подчинения одного пола другому. Такое есть только в нашем обществе, потому что вся остальная природа устроена гармонично. Она  образец вечного сотрудничества полов.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14