Думается,
что глубинные национальные психологические структуры, особенности национального
характера вряд ли имеют прямое отношение к демократизму или авторитаризму
политической психологии. Если бы это было не так, одни нации с момента своего
появления на свет божий достигли бы высот демократизма, а другие вечно были бы
обречены прозябать в авторитарной низине. Однако мы хорошо знаем, что
демократия - продукт истории и столь же историчны те черты психического склада
наций, которые могут быть названы демократичными (или авторитарными). Эти черты
закрепляются в национальной политической культуре. Если же говорить о низком
уровне политического демократизма россиян, то он объясняется по меньшей мере
тремя главными факторами.
Во-первых,
фактор культурно-исторический. Многовековое почти беспрерывное развитие страны
в условиях политической деспотии и тирании не смогло сформировать
демократическую политическую культуру, соответствующие ей психологические
установки и нормы поведения.
Во-вторых,
фактор ситуационный. В учебниках политической психологии обычно отмечается рост
уровня авторитаризма в обществе в периоды глубоких кризисов. В ужесточении
политических порядков и системы власти люди ищут защиты от угрожающих им
процессов усиления хаоса, социального распада. Современный российский массовый
авторитаризм во многом ситуационен: в разгар перестройки (в 1988-1989 гг.),
когда кризис экономики и политических институтов еще не был столь очевиден, наблюдалась
противоположная тенденция - взлет демократических устремлений и ожиданий.
В-третьих,
фактор практического опыта. Лишь незначительное меньшинство может выработать
демократические установки путем усвоения соответствующих абстрактных ценностей.
Большинство может прийти к ним лишь пройдя прагматический (или
инструментальный) этап их освоения, лишь убедившись на собственном опыте, что
«демократия полезна». Но та незавершенная, непоследовательная и формальная
демократия, с которой россияне столкнулись в перестроечные и постперестроечные
годы, скорее, могла убедить их в обратном - в дисфункциональности демократии.
Во всяком случае, вряд ли они могли поверить в ее достоинства, наблюдая по
своим телевизорам в 1992-1993 гг. за «боевыми действиями» в Верховном совете.
Рассматривая реальную и потенциальную базу массовой демократической ориентации,
мы уже имели случай заметить, что в российском обществе существуют такие
социальные группы, которые в силу особенностей своего положения могут прийти к
демократизму именно практически эмпирическим путем.
Неготовность
России к демократии можно признать реальной, если рассматривать ее как феномен
культурный, конкретно-исторический и ситуационный. Но было бы ошибочным видеть
в ней некую внеисторическую психологическую константу, коренящуюся якобы в
природных особенностях «русского духа». Если реально оценивать именно
психологические, т.е. закрепленные в установках «массовой личности» параметры
этой «неготовности», то не следует забывать о том, что, как и любое состояние, она
может измеряться не абсолютными, но относительными показателями. С точки зрения
психологического демократизма, россияне стоят в конце XX в., очевидно, на более
низкой ступени, чем западноевропейцы, но выше многих жителей стран Азии и
Африки, для которых всевластный и коррумпированный чиновник нормальная
социальная фигура, не вызывающая какого-либо морального осуждения.
Психологическое неприятие бюрократического авторитаризма, особенно в его
повседневных житейских проявлениях - не менее характерная черта российской
политической психологии, чем ее относительная информативность к ценностям
представительной демократии. И эту черту, укорененную в представлении о
«неправедности» чиновничьей власти, правильно было бы считать серьезной
психологической предпосылкой развития демократического сознания.
Типы
личности и политические ориентации
Теперь мы
можем вернуться к оценке познавательных возможностей
индивидуально-психологического подхода, рассмотрение которого, собственно, и
подвело нас к проблематике политических ориентации в России. В свете имеющегося
научного опыта, очевидно, можно согласиться с тем, что действительно в процессе
первичной, дополитической социализации складываются определенные личностные
психические структуры, более или менее релевантные различным политическим
ориентациям. В свете нашей гипотезы о базовой напряженности и способах ее
разрядки можно - также в гипотетическом плане (иное невозможно в силу слабой
изученности проблемы) - высказать некоторые соображения о типах этой
релевантности. Их источником является спонтанный выбор личностной стратегии в
системе отношений «Я - Другой». Предпосылки развития «демократического» типа
личности создает стратегия интеграции в общность при сохранении собственной
психологической автономии. Она становится возможной при условии
благожелательной открытости личности к другим людям, достаточной силы
собственного Я, способности к эмпатии, мотивации «для других». Другой тип
интеграции обусловлен слабостью Я, низким уровнем контрсуггестии,
неспособностью установить равноправные отношения психологического обмена с
другими, происходящим отсюда бессознательным переживанием одиночества,
активностью защитных психологических механизмов. Такое сочетание порождает тип
конформно-пассивного (психологически) авторитариста - человека, ищущего в
принадлежности к иерархически организованной общности компенсацию слабости
собственной индивидуальности и компенсирующего также эту слабость
агрессивностью в отношении «чужих». Существует, наконец, стратегия
индивидуального выделения из общности и поддержания связей с ней на основе
стремления к преобладанию над другими,власти, лидерству, манипулированию. Она
может, сочетаясь с силой Я и высоким уровнем суггетивности, формировать тип
активного агрессивного авторитариста.
Слабостью
модели Айзенка является имплицитно заложенное в ней представление о
непосредственной связи между психической структурой личности («политическим
темпераментом») и ее политической ориентацией. По его модели получается: чем
выше уровень авторитаризма человека, тем ближе оказывается он к полюсам
«политической оси». В действительности такой непосредственной связи как некоего
всеобщего закона не существует; скорее она работает лишь в некоторых ситуациях.
Дело в том, что личностные демократизм и авторитаризм не тождественны
демократизму и авторитаризму как политическим феноменам.
Верно, что
различные типы авторитаризма преобладают на крайних точках политического
спектра, где предпочтительными считаются наиболее жесткие, предполагающие
принуждение и насилие методы достижения политических целей. Но активные и
пассивные авторитаристы отнюдь не являются каким-то редким исключением среди
лидеров, активистов и сторонников более умеренных и демократических по своим
принципам течений: их можно встретить в любой партии и движении. Другое дело,
что в такого рода течениях принятые ими ценности не дают развернуться
авторитарным качествам столь свободно, как в течениях, авторитарных по своей
платформе. Все это лишний раз доказывает, что внутрипсихические структуры
воздействуют на политические позиции людей не прямо, а взаимодействуя с иными,
ситуационными факторами. Во многих же случаях они определяют не выбор позиции,
а стиль поведения в рамках позиции, принятой по другим основаниям.
Еще меньше
оснований говорить об однозначном общественно-политическом смысле тех или иных
рассматриваемых изолированно психических свойств личности. Мы видели, например,
что такой фактор, как сила Я, - если понимать под ней способность и потребность
активного индивидуального воздействия на социальную ситуацию может
стимулировать формирование как демократического, так и авторитарного типа
личности. Вместе с тем на массовом уровне это психическое свойство, очевидно,
является одним из факторов, воздействующих на выбор принципиальных
общественно-политических позиций. Человек с сильным Я скорее поддержит
политические течения, основанные на индивидуалистических ценностях, призывающие
людей добиваться индивидуального успеха, опираясь на собственные силы. Люди со
слабым Я скорее пойдут за теми политиками, которые уповают на силу коллектива
или организуемую государством социальную защиту. Так что этот психологический
фактор, вероятно, играет какую-то роль в дифференциации на правых и левых
(социалистов) в капиталистических странах, реформаторов и противников реформ в посттоталитарных
государствах. Но, разумеется, кроме него, на эту дифференциацию оказывает
влияние и много других личностных, социальных, культурных и ситуационных
факторов.
Вряд ли
можно считать случайностью, что психологам легче всего удается проследить
непосредственное воздействие психических структур личности на ее
общественно-политические взгляды на примере агрессивного авторитаризма и на
крайних полюсах политического спектра. Политический экстремизм чаще всего
строится на гипертрофированно-иррациональных представлениях и поведении, а
такой агрессивный иррационализм - обычно следствие некоей психической
ущербности, неблагополучия, вынуждающего личность активно использовать
механизмы психологической защиты и мифические формы сознания. Вот, например, какие
черты обнаружило у правых и левых экстремистов западноевропейское исследование
ценностей: они чаще сторонников других политических течений чувствуют себя
социально изолированными и одинокими, не имеют семьи, ощущают бессмысленность
жизни, испытывают тревогу за будущее26.
Можно
сказать, что эмоционально переживаемые чувства одиночества, беззащитности,
тревожности являются типичной непосредственной предпосылкой политического
экстремизма и авторитаризма. Но столь непосредственная связь между аффективными
психическими структурами или состояниями и политическими ориентациями
существует у тех людей, у которых по тем или иным причинам заторможены или
парализованы более рациональные и упорядоченные механизмы политического выбора.
Социализация
и ориентация
У любого
человека глубинные, приобретенные в период первичной социализации психические
структуры так или иначе участвуют в политическом выборе. Но участвуют лишь в
качестве исходного «сырого материала», который впоследствии - в зависимости от
конкретных исторических, социальных, культурных, личностных обстоятельств
(ситуаций) может лечь в основу совершенно разных политических ориентации или
оказаться вовсе невостребованным. Что, например, произойдет с человеком,
обладающим «демократическим типом личности», в стране, где невозможна
демократическая направленность политической деятельности? Скорее всего, его
«демократическая» психическая структура проявится в сфере семейных, дружеских и
других межличностных отношений, но не даст никакого политического «выхода».
Вопрос о
роли ранних и последующих этапов социализации в формировании политических
ориентации не сводится к проявлениям в политике характерологических свойств
личности. В рамках индивидуально-психического или психоаналитического подходов
изучаются и процессы политической социализации: формирование в детском возрасте
конкретного содержания, т.е. когнитивного и ценностного аспектов политических
взглядов человека.
Понятно,
что, поскольку опыт и знания, да и историческая ситуация, в которой живет
человек, сильно отличаются от того, что он узнает и переживает в раннем
детстве, было бы нелепо думать, что уже в 3-5 лет совершается окончательный
выбор политической ориентации. Исследователи-психоаналитики, изучавшие
политическую социализацию, и не ставили вопрос таким образом. Наиболее видные
представители этого направления Д. Истон и Дж. Деннис на основании
эмпирического обследования 12 тыс. американских детей пришли к выводу, что в
раннем возрасте формируется механизм «диффузной поддержки» существующей
политической системы. Эти и другие американские авторы полагали, что дети
переносят положительное аффективное восприятие отца и известного им
представителя власти полицейского - на президента США, в результате чего фигура
главы государства идеализируется, а затем эта идеализация может быть
экстраполирована и на более безличные институты власти, например конгресс, на
символы государства: флаг, гимн27.
Критики
концепции «диффузной поддержки» справедливо отмечали ограниченность того
эмпрического материала, который лег в ее основание. Выводы авторов, относящиеся
к маленьким белым американцам 60-х годов из благополучного среднего класса, не
подтвердились данными о социализации детей из более бедных семей, особенно
принадлежащих к этническим меньшинствам, а также детей более поздних поколений,
росших в ином, более «конфликтном», чем в середине 60-х годов
внутриполитическом климате. И уж совсем сомнительной выглядит эта концепция,
если пытаться применять ее к условиям ряда других стран с менее конформным, чем
в США, массовым политическим сознанием. И наконец, самый убедительный аргумент
критиков состоял в том, что «диффузная поддержка» может быть сугубо временным
феноменом и исчезать с повзрослением человека в связи с переживаемыми им
личными или политическими событиями.
При всей
справедливости этой критики нельзя отрицать значимость концепции «диффузной
поддержки». Во-первых, она вполне адекватна тем ситуациям, в которых институты
первичной социализации (семья, школа, другие детские учреждения) вносят в
сознание детей единую, непротиворечивую систему политических представлений.
Опросы детей, проводимые в России в разгар перестройки, показали, что среди них
была широко распространена идеализация «дедушки Ленина», хотя в этой период его
образ был уже основательно подмочен средствами массовой информации.
Во-вторых,
многое в политической психологии подтверждает предположение Истона и Денниса,
что первичные детские представления, даже будучи вытеснены последующим опытом,
обладают значительной устойчивостью и что в «моменты кризисов вероятно
возвращение личности к своим базовым представлениям"28.
...В начале
1994 г. психолог Е.З. Басина провела серию бесед-интервью с несколькими
представителями московской естественнонаучной и технической интеллигенции об их
отношении к реформам и социально-политической ситуации в России29. Констатируя,
что в этой социальной группе, первоначально поддержавшей реформы, впоследствии
наметился явный сдвиг к антиреформаторским и тоталитарно«социалистическим»
позициям, исследовательница объясняет его не только резким ухудшением
социально-экономического положения респондентов. «Необходимо обладать
продуманным и устойчивым «демократическим» мировоззрением, - пишет Е.З. Басина,
- чтобы не подвергнуть сомнению свои прежние социальные ориентации, в связи с
частичной реализацией которых твоя собственная жизнь изменилась таким образом,
что перестала доставлять тебе радость, а окружающее утратило понятность. У
обсуждаемой группы такого мировоззрения никогда не было... Новый период
актуализировал «школьные» примитивные знания... единственной теории социального
развития, известной «естественникам-техникам», которые теперь все больше
проступают в их мыслях» - респонденты рассуждают о российской действительности
90-х годов в понятиях традиционного марксизма-ленинизма (хороший социализм -
плохой капитализм и проч.).
Приведенный
пример показывает, что в ситуации когнитивной неопределенности и когнитивного
дефицита по поводу негативных явлений («плохое и непонятное») знания - пусть
даже мифологические, усвоенные на более ранних этапах политической
социализации, мобилизуются и выступают своего рода якорем спасения в бушующем
море распадающейся, теряющей смысл действительности.
Выбор как
процесс
В целом
рассмотренный материал подтверждает значимость установок и иных личностных структур,
сложившихся на ранних стадиях дополитической и политической социализации, для
процесса политического выбора. Социально-политическая психология, являясь
психологической дисциплиной, не может не учитывать это первичное звено
формирования политической ориентации личности. Но не надо забывать в то же
время, что речь идет именно о первичном звене, за которым следует ряд других.
Выбор политической ориентации для каждого конкретного индивида лишь в редких
случаях является единовременным актом. Правильнее рассматривать его как
процесс, развертывающийся на протяжении всей жизни человека. Формы этого
процесса многообразны и могут быть расположены между двумя «крайними» типами.
Один из них - стабильно-эволюционный. Он соответствует относительной
устойчивости социально-экономического положения и культурной идентичности
индивида, а также нарушаемой лишь ситуационными кризисами стабильности
общественно-политической системы. В этих условиях содержание принятой в начале
жизненного пути политической ориентации может меняться, но оно меняется, как
уже отмечалось выше, не на индивидуальном, а на социэтальном и групповом
уровнях по мере накопления общественно-политических изменений и
соответствующего обновления набора актуальных для общества проблем. Иными
словами, речь идет об эволюционном процессе психологических изменений, не
контролируемом самим индивидом. Он просто «идет в ногу» с социумом.
Второй
«крайний» тип - дискретный процесс изменений в индивидуальной политической
ориентации. Он происходит в обстановке резких, переломных экономических,
социальных, политических и культурных сдвигов в обществе и(или) в положении
индивида. В этих случаях он вынужден делать не один, а ряд последовательных
выборов, причем выбор в таких ситуациях теряет автоматизм, становится более
индивидуальным, сопряжен с какими-то переживаниями, когнитивной и
интеллектуальной активностью совершающего его субъекта. При отсутствии у него
необходимых волевых, интеллектуальных и когнитивных ресурсов он может оказаться
не в состоянии совершить выбор, утратить какую бы то ни было ориентацию,
пополнить ряды психолого-политических маргиналов. У людей, вообще никогда не
имевших определенной ориентации, представителей политического «болота» в
подобных ситуациях обычно происходит ослабление элементов одной и усиление
другой из тех ориентации, которым они в той или иной степени подвержены. Для
анализа подобного типа выбора недостаточно индивидуально-психологического
подхода, он должен быть дополнен подходами ситуационным и манипулятивным. Ибо в
переломных ситуациях люди в силу своей растерянности, утраты собственных
ориентиров обычно больше подвержены воздействию разного рода
идейно-политических манипуляций.
Как уже
отмечалось, ни воздействие ситуации, ни манипуляция не могут сами по себе быть
монопольными факторами формирования индивидуальных и групповых ориентации.
Выбор ориентации - результат взаимодействия этих факторов с потребностями и
мотивами человека, выражающимися в его социальных ожиданиях и аспирациях.
(Значение мотивации в социально-политической психологии подробно
рассматривалось в главе П.) Здесь важно отметить, что иерархия потребностей и
мотивов индивида является относительно устойчивым компонентом психики, который
обеспечивает определенную независимость политического выбора от сиюминутных ситуационных
и манипулятивных воздействий.
Разумеется,
потребности и мотивы, выражающие их установки, тоже изменчивы. Они меняются в
зависимости от изменений в макросоциальной и личной ситуации, от возраста
человека. Однако существуют психологические механизмы и образования, которые
придают определенную устойчивость «представляющим» мотивы установкам людей. К
ним относятся принимаемые людьми социальные роли, их макрогрупповые
идентификации и интерериоризированные ими социально-политические ценности.
Роли и идентификации
как факторы выбора
Социальная
роль, усвоенная человеком, как бы моделирует систему его потребностей и
ожиданий и становится чем-то вроде призмы, сквозь которую он воспринимает
общественно-политическую действительность. Например, если главные для человека
- семейные роли (отца или матери), он будет особенно болезненно воспринимать
все те явления в обществе, которые подрывают семейное благосостояние,
затрудняют нормальное воспитание и образование детей. Это само по себе не
предопределяет его выбор политической ориентации, но образует существенный
критерий такого выбора. Например, в постсоветской России какая-то часть
населения придерживается реформистской ориентации, поскольку видит в новых
видах деятельности и способах заработка, связанных с реформами, средство
укрепления материальной базы семьи. В исследовании Е.З. Басиной отмечен
любопытный факт: ее респондентки-женщины в общем более склонны положительно
воспринимать пореформенную экономическую ситуацию, так как она избавила их от
очередей и дефицита. Более, чем мужчины, вовлеченные в круг семейных забот и
обязанностей, они получили возможность с меньшими трудностями и препятствиями
выполнять требования, предъявляемые их социальной ролью. Понятно, в тех гораздо
более многочисленных случаях, в которых реформы привели к резкому снижению
жизненного уровня семей, реакция часто является противоположной.
Люди,
усвоившие главным образом профессиональные роли, воспринимают социальную
действительность в зависимости от того, какие возможности она создает для их
профессиональной деятельности, в каком направлении меняет ее социальный статус.
Ряд респондентов Басиной враждебны либерально-реформаторскому течению в большой
степени потому, что они являются высококвалифицированными специалистами
военно-промышленного комплекса, а научно-исследовательская работа в данной
области под влиянием реформ пришла в упадок. Следует в этой связи отметить, что
полное игнорирование проблем статуса творчески-производительной деятельности
вообще является серьезной идеологической слабостью либерально-реформаторского
течения в России. Прямо или косвенно оно акцентирует социальную ценность
деятельности, нацеленной на обогащение, но отнюдь не самоценность
созидательного труда. Эта странная особенность российского либерального этоса отрицательно
сказывается на отношении к реформам не только ученых из ВПК, но и (наряду,
разумеется, с другими факторами) относительно широких слоев рабочего класса.