Особенности философии Ницше
Особенности философии Ницше
1. ФРИДРИХ НИЦШЕ.
Фридрих Ницше (1844-1900) - один из самых блестящих и спорных
мыслителей европейской философии. Умерший на рубеже ХХ века он, по
замечанию К.Ясперса, наряду с С.Кьеркегором и К.Марксом стал современником
нового века. Время, в которое жил Фридрих Ницше, было очень сложным:
Германия переживала болезненный процесс объединения, проводимый жесткой
рукой Бисмарка, ломались столетиями накопленные стереотипы, нормы, правила,
которые были так привычны, приятны и ценны немецкой душе и которые так
хотелось сохранить. Немецкая интеллигенция, прекрасно образованная,
воспитанная цветом европейской культуры - сонмом великих поэтов, философов
и музыкантов, больше всего желала плодотворного развития идей и традиций
самой передовой в то время в Европе немецкой культуры и лишь очень немногие
видели необходимость радикальных перемен. Одним из них был Фридрих
Ницше.
Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 года в Реккене, Саксония. Отец
и дед его были пасторами. Рано проявивший необычайную одаренность в
поэзии и музыке, филолог по образованию, в двадцать пять лет, он получил
место профессора филологии в университете Базеля. Его считали надеждой
немецкой филологии. Великий Рихард Вагнер был его другом, хотя между ними
было тридцать лет разницы. Его книги великолепны с точки зрения языка,
увлекательны для чтения и полны потрясающих по новизне идей. И тем не
менее практически все они были встречены в штыки как критикой, так и
читающей публикой, прижизненная слава Ницше носила скандальный характер.
Очевидно, дело было именно в его идеях.
Поворотным моментом в становлении концепций Ницше стало прочтение им
книги малоизвестного в те годы Артура Шопенгауэра "Мир как Воля и
Представление". "Я понял его, как если бы он писал для меня", - так
скажет Ницше о своем учителе. Несомненно, в Шопенгауэре его привлекла идея
Воли, которая, по определению автора, есть внутренняя сущность субъекта,
для которого мир есть объект созерцания - Представление. Воля также
оказывается у Шопенгауэра внутренней сущностью всех сил, созидающих мир.
Все есть в своей сущности воля, она лишь объективируется временем и
пространством, становясь волей к жизни (термин, мимо которого Ницше
пройти не мог). Нисходя по ступеням объективации (пространство и время,
платоновские идеи, силы природы, всякая деятельность человека), Воля
предстает объективному познанию лишь в виде объектов, определенных этими
ступенями объективации. Именно их рассматривает мышление и потому в своей
сущности Воля остается для него непознаваемой.
И лишь гений искусства - благодаря чистому созерцанию и неординарной
силе фантазии - способен познать и выразить в поэзии, живописи и музыке
вечную идею Воли. Высочайшее положение среди искусств занимает музыка,
свободная от оков языка и потому не только отражающая идеи, но и
непосредственно отражающая Мировую волю.
Метафизика Шопенгауэра захватила мятежный дух Ницше, в его Воле он
увидел вечную пламенную волю к свободе, а творческого гения, которым
руководит сама Мировая Воля, он увидел в Рихарде Вагнере.
Вагнеру посвящена первая книга Ницше - "Рождение трагедии из духа
музыки", сразу же вызвавшая скандал. Поступательное движение в искусстве,
по Ницше, "связано с двойственностью аполлонического и дионисического
начал". Мистерии дионисического культа символизируют жизнь человека в
таинственном и великолепном мире, его инстинктивное единение с
природой. "Дионисическое искусство хочет убедить нас в вечной радостности
существования, но только искать эту радостность мы должны не в явлениях,
а за явлениями". Аполлоническое же, напротив, это "полное чувство меры,
самоограничение, свобода от диких порывов". В досократической Греции эти
начала, борясь и соединяясь, создали великое искусство трагедии, которая
"возникла из трагического хора" (а хор - это отголосок дионисийских
праздников), который "разряжается аполлоническим миром образов".
Трагедия, таким образом, отразила противоречия в человеческом
мироощущении, борьбу с природой и с самим собой, как с ее частью.
Именно в этом качестве греческая трагедия стала одной из основ всей
европейской культуры.
Однако уже "огромное циклопическое око Сократа, в котором никогда не
сверкало безумие художнического вдохновения", разбило это единство двух
начал, уничтожив трагедию. Ницше обвиняет Сократа в насаждении неслыханной
тирании разума и морали, вытеснившей дионисическую свободу духа в
бессознательное и заменившей ее инструкциями по эксплуатации жизни. Таким
образом в истории культуры и человеческого сознания происходит "вечная
борьба между теоретическим и трагическим миропониманиями", между, с одной
стороны, ханжеством скукой и, с другой стороны, свободой и весельем. Причем
последнее всячески подавляется общественными нормами, моралью и всяким
идеализмом, объявленным Ницше "мошенничеством высшего порядка".
С исчезновением дионисического духа связывается "бросающееся в глаза
... вырождение греческого человека" и современное плачевное состояние
человеческого духа. Однако "несомненные предзнаменования дают нам
ручательство в том, что в современном нам мире происходит обратный
процесс постепенного пробуждения дионисического духа!" "Новым Эсхиллом"
объявляет Ницше Рихарда Вагнера, в музыке которого он видит
свидетельство возрождения трагического мифа в немецком духе, а с ним и
новой жизни немецкого гения.
Таким образом, Фридрих Ницше начал проповедовать имморализм и
возвращение к первозданной свободе, единение с природой посредством
освобождения инстинктов из-под гнета морали и норм общественного порядка -
идею Вечного Возвращения.
В дальнейшем Ницше отказывается от союза с Шопенгауэром, порицая
"шопенгауэровскую слепую волю к морали", а также и от Вагнера с его
"неисправимым романтизмом". Вагнера, как оказалось, гораздо больше
заботил собственные успехи и популярность, и он рассматривал Ницше как
собственного агитатора. "Человеческое, слишком человеческое" вышло с
посвящением "памяти Вольтера", что одно уже могло вызвать скандал, и с
подзаголовком "Книга для свободных умов", хотя, как признается автор уже
на первых страницах, "когда мне это было нужно, я изобрел для себя и
"свободные умы"... таких умов нет и не было". Однако он надеется, что
"наша Европа будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и
послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят".
Книга эта, составленная из девяти отделов, каждый из которых
анализирует аспекты человеческого бытия в мире, человеческого общества и
человеческого сознания показывает, как мало в человеке и его жизни
подлинного величия и свободы, как сильно закрепостил он себя
многочисленными представлениями и предрассудками, сложившимися в моральные
установления и как спокойны и беззубы его мысль, наука, выхолощено
искусство. Все это только лишь "человеческое".
Всем этим "человеческим" связаны людские души, и потому, чтобы могли
появиться вновь (как когда-то существовавшие изначально), "свободные умы",
душа должна испытать, "как решающее событие своей жизни" испытать "великий
разрыв" со всем этим безнадежно человеческим. "Лучше умереть, чем жить
здесь"... и это "здесь", это "дома" есть все, что она любила доселе!"
Выпутываясь из тягчайшей антиномии: мораль или свобода, Ницше
предполагает, что традиционная мораль, извне предписывающая человеку целую
систему запретов и декретов, могла опираться только на презумпцию
несвободы. Выбор в пользу свободы диктуется взрывом внутренних сил
человеческой души, изначально свободной и вечно стремящейся вернуться в
лоно свободной воли.
"Этот первый взрыв силы и воли к самоопределению, самоустановлению
ценностей, эта воля к свободной воле" - приводит душу, в которой зреет
свободный ум и нарастает "все более опасное любопытство": "Нельзя ли
перевернуть все ценности? И, может быть, добро есть зло (А Бог - выдумка и
ухищрение дьявола?) И, может быть, в последней своей основе все ложно?..."
Такие мысли обрекают свободный ум на томительное одиночество, но в нем
видит Ницше единственный путь к "зрелой свободе духа". Свободный ум живет
уже "вне оков любви и ненависти, вне "да" и "нет", добровольно близким и
добровольно далеким". Огромное количество вещей он видит далеко под собой,
они его не заботят и не касаются. Он становится "господином над собой,
над собственными добродетелями", прежде бывшими его господами, а теперь
ставшими "орудиями наряду с другими орудиями".
"Довольно, свободный ум знает отныне, какому "ты должен" он
повиновался, и знает также, на что он теперь способен и что ему теперь -
позволено..." Познав это, свободные умы познают теперь и свою задачу
"испытать душой и телом самые разнообразные и противоречивые бедствия и
радости в качестве искателей приключений и путешественников вокруг того
внутреннего мира, который зовется "человеком", в качестве измерителей
каждого "выше", каждого "сверх иного"... В сущности, речь идет о некоем
аналоге коперниканской парадигмы: «Я», вращавшееся прежде вокруг
объективного мира ценностей (моральных, религиозных, научных, каких
угодно - человеческих), отказывается впредь быть периферией этого центра и
хочет само стать центром, самолично определяющим себе меру и качество
собственной ценностной галактики.
Таким образом, Ницше приходит к тому, что стать по-настоящему
свободным умом значит, прочувствовав и испытав все человеческое,
подняться над ним и обратиться в сверхчеловека.
Поздний Ницше пишет уже книги, обращенные в пустоту, которую должен
заполнить собой сверхчеловек. Отчаявшись встретить понимание у
современников, он указывает в подзаголовках адрес своего читателя, столь же
абсурдный, сколь и конкретный: "книга для всех и ни для кого", "прелюдия к
философии будущего". Неправильно было бы полагать, что это означает "эти
книги не для вас, мои современники". Но, как и в случае с "Человеческим,
слишком человеческим", книгой, которую Ницше адресовал "свободным умам",
которых он сам же и выдумал, эти его книги не для сверхчеловека, ибо
нет еще сверхчеловека, да они и не нужны будущему сверхчеловеку. Они
призваны разбудить того, в ком есть способность увидеть и преодолеть
нищету человеческого, они указывают читателю желанный образ сверхчеловека,
образ его мыслей и действий, образ его бытия в мире, его отношений с миром
и с самим собой. А также путь становления сверхчеловека.
2. Герой Ницше
Такова самая великолепная по написанию из книг Фридриха Ницше: "Так
говорил Заратустра". Сам автор считал ее "самой глубокой из всех книг,
которыми обладает человечество". Образ Заратустры — человека, идущего по
пути становления сверхчеловека. В сущности, этот путь намечен автором еще
в "Человеческом...", но здесь он детально проработан и облечен в форму
притчи, написанной потрясающим стилем. Форма притчи заимствована из Библии
и больше всего напоминает евангельские проповеди Иисуса Христа и рассказы о
происходящих с ним и его учениками событиях. Конечно же, сравнивать
Христа и Заратустру не имеет смысла на этих страницах, хотя весьма
вероятно, что именно такого сравнения и выбора между ними и желал от
своего читателя Ницше, поскольку в своем читателе (если таковой
найдется) он видел последователя для своего Заратустры, ибо "кто пишет
кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть".
Устами Заратустры три превращения духа в человеке выделяет Ницше:
"как дух становится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребенком
становится лев". Прежде всего, на пути достижения свободы духа необходимо
познать тяжесть, трудное, чтобы преодолеть свою слабость. "Не значит ли
это: унизиться, чтобы заставить страдать свое высокомерие?.. Все самое
трудное берет на себя выносливый дух, подобно навьюченному верблюду...
спешит и он в свою пустыню".
Так, "взяв на себя все самое трудное", адепт пути обретает
одиночество. Последним "драконом", "господином" и "богом", которого он
обязан победить, является моральный императив "ты должен". В битве с ним он
становится львом: "дух льва говорит "я хочу". Таким образом он завоевывает
себе право переоценки существующих ценностей и создания новых. "Завоевать
себе свободу и священное «Нет» даже перед долгом - для этого, братья мои,
надо стать львом".
Но само по себе это право и эта сила сказать "нет" любой из
предустановленных истин не является еще способностью к созданию новых
ценностей. Поэтому лев должен стать ребенком: "Дитя есть невинность и
забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение,
святое слово утверждения". Стать ребенком — значит стать новым, отринув
все прежние установления, вновь обрести вкус к "игре созидания". Играть с
миром и с собой, как ребенок — то есть, возвращаясь к прежней терминологии
Ницше, возродить в себе Дионисическое начало. "Да, для игры созидания,
братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух,
свой мир находит потерявший мир". Таков путь к сверхчеловеку.
Герой Ницше, его Заратустра, совершенно изъят из мира и свой мир
строит только по собственному желанию и воле. Так же и вообще философствует
Ницше; словно изъяв себя из мира и наблюдая ход своей мысли — как протекает
он в своей капризной произвольности. Иной раз Ницше-философ задевает
локтями своих противников, своих недругов, и точно так поступает его
Заратустра: все встречи и столкновения Заратустры с окружающим миром
происходят словно во сне, и мы не можем узнать, где кончается мир
представлений этого героя и где рассказывается нечто «объективное». Все
внешнее вошло внутрь мира личности, которая беспрестанно наблюдает, толкует
и анализирует сама себя, но и более того — творит миф своей внутренней
действительности.
Эта личность — экстатическая. Это означает, что она свое существование
истолковывает как экзистенцию, как выхождение за пределы самой себя, и как
состояние экстаза, то есть выхода за пределы самой себя. Такой экстаз можно
понять как непрестанную экспансию личности, которая распространяет свое
влияние на мир и не довольствуется данностью, тем, что она имеет, тем, что
она сама есть. Такая экспансия прекрасно согласуется с устремленностью
личности внутрь себя, в свои глубины и в свои скрытые от нее же самой
тайны. Экстатический мир личности и завоевывается ведь именно как мир
личности, ей принадлежащий, как ее внутренний мир. Существование как
экзистенция характеризуется тем, что личность никогда не бывает равна самой
себе — она одновременно больше и меньше себя, она всегда — в порыве к
большему. То, что Ницше называет «волей к власти», и есть философское,
метафизическое выражение такой устроенное человеческой «экзистенции».
Здесь мы подходим уже к собственно философскому содержанию книги Ницше,
которое — в этом можно быть твердо убежденным — захватывает всю книгу в
целом как некоторое построение, как некоторую внутреннюю устроенность
текста, включая даже знаки препинания и осмысление пространства, в какое
погружен этот текст. Воля к власти — это основная черта человеческого
существования, не равного самому себе и рвущегося завоевать себя и все
свое. Личность заведомо уверена, что она богаче того, что она знает о себе,
— на такой психологически осмысленной почве осмысляется здесь древний
призыв: «Познай себя!» Личность познает себя как экзистенцию. Или, что для
нее то же самое, как волю к власти. Итак, эта воля к власти есть воля к
овладению самим собою, к овладению всем своим миром. Вот первый и главный
смысл ницшевской воли к власти. Вслушиваясь и всматриваясь в саму себя,
поглощенная этой деятельностью, личность здесь, конечно, знает только саму
себя. Этот мир, в котором есть только одна личность; она и знает только
сама себя, и познает сама себя, она одна только и властвует в своем мире, и
борется за власть в своем мире; она одна только и стремится к тому, чтобы в
своем существовании быть больше самой себя.
Этот «экстатизм» как самоистолкование личности был в 1880-е годы уже
разлит в воздухе европейской культуры. Разумеется, он редко когда мог
достичь той таинственной ясности, какую обретает он у Ницше. Я.Э.
Голосовкер, который досконально знал тут всю суть дела, писал так: «Для
чудесного мира мифа характерны еще две черты: явность тайного и тайна
явного. Такова эстетическая игра чудесного». Когда Ницше пишет: «воля к
власти», — то он уже вступил в область такого мифа. Миф сам толкует себя и
сам же одновременно загадывает свою загадку. Загадка мифа не такова, чтобы
она когда-либо разгадывалась и мы оказывались на развалинах разгаданного и
тем самым объясненного до конца, ликвидированного мифа. Миф — это такая
загадка, которая предлагается для все нового и нового разгадывания, но не
может быть разгадана окончательно. Мы можем только что-то объяснить в мифе,
показать, откуда и куда он идет: здесь, говоря о личности, мы видим, что
она истолковывает себя и что ее истолкование начинает приобретать форму
мифа. Форма разрастается и, будучи самодовлеющей, художественной, не может
быть ужата, сокращена, сведена к кратким положениям. Вся в целом книга «Так
говорил Заратустра» и есть такой миф истолковывающей себя личности — миф
как самоистолкование личности. Можно сказать также, что это проекция самой
личности, ее портрет, как сама она понимала себя и умела истолковать себя.
В России дух экстатизма великолепно выразил Александр Николаевич Скрябин
— всем своим творчеством, и прежде всего своей «Поэмой экстаза» (1905), в
которой находит воплощение присущий самонаблюдающей, самоистолковывающей
личности порыв к будущему. Этот порыв как решительность движения вырастает
на таинственных, полных мистического смысла, тихих томительных звучаниях,
словно сосредоточенных на себе, словно внимательно слушающих самих себя.
Поэтика экстатического в европейском искусстве рубежа веков и основывается
на этом феномене как бы самовслушивающегося и сосредоточенно наблюдающего
за самим собой звука и слова: Клод Дебюсси завершает в 1894 г.
симфоническую поэму «Послеполуденный отдых фавна» по стихотворению Стефана
Малларме, и, слушая это произведение, можно только удивляться тому, с какой
точностью поэтика его, сама динамика его погруженности в себя предвидена,
уже воссоздана в литературном произведении Ницше «Так говорил Заратустра»,
— не говоря уже о том, что здесь можно найти и те же идиллические, полные
сладостного томления эпизоды, что и у Малларме — Дебюсси. Как поэт, Ницше
стал одним из основоположников новой художественной поэтики творчества, а в
то же время создал произведение, весь принципиальный философский смысл
которого стал вырисовываться лишь значительно позднее.
К той же метафизике человеческого существования относится и другое
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
|