Николай Бердяев. Смысл творчества (опыт оправдания человека)
Существует
официальная церковная мистика Востока и Запада, мистика православная и мистика
католическая. Различием в строе мистического опыта и объясняется различие в
мировых путях православного Востока и католического Запада. Есть глубокое
различие в первоначальном отношении к Богу и Христу. Для католического Запада
Христос объект, Он вне человеческой души, Он предмет устремленности, объект
влюбленности и подражания. Поэтому католический религиозный опыт есть
вытягивание человека ввысь, к Богу. Католическая душа – готична. В ней холод
соединяется со страстностью, с распаленностью. Католической душе интимно близок
конкретный, евангелический образ Христа, страсти Христовы. Католическая душа
страстно влюблена в Христа, подражает страстям Его, принимает в своем теле
стигматы. Католическая мистика насквозь чувственна, в ней есть томление и
мление, для нее чувственное воображение есть путь. В ней напрягается антропологическая
стихия. Католическая душа восклицает: мой, мой Иисус, мой близкий, мой любимый.
В католическом храме, как и в душе католической, есть холод – точно сам Бог не
сходит в храм и в душу. И душа страстно, томительно рвется вверх, к своему
объекту, к предмету любви. Католическая мистика – романтична, полна
романтического томления. Католическая мистика – голодна, в ней нет
насыщенности, она знает не брак, а влюбленность. Католическое отношение к Богу
как объекту, как к предмету устремления создает внешнюю динамичность
католичества. Католический опыт создает культуру, на которой отпечатлевается
влюбленность в Бога, томление по Богу. В католичестве энергия переливается в
пути исторического делания, она не остается внутри, так как Бог не принимается
внутрь сердца – сердце стремится к Богу на путях мировой динамики. Католический
опыт рождает красоту от духовного голода и неудовлетворенной религиозной
страсти [211].
Для православного
Востока Христос – субъект, он внутри человеческой души, душа принимает Христа
внутрь себя, в глубь своего сердца. В православной мистике невозможна
влюбленность в Христа и подражание Ему. Православный опыт есть распластание
перед Богом, а не вытягивание. Храм православный, как и душа, так
противоположен готике. В православии нет ни холода, ни страсти. В православии –
тепло, даже жарко. Для православной мистики не так близок конкретный,
евангельский образ Христа. Православная мистика не чувственна, чувственность
считает "прелестью", отвергает воображение, как ложный путь. В
православии нельзя сказать: мой Иисус, близкий, любимый. В храм православный и
в душу православную нисходит Христос и согревает ее. И нет в православной
мистике томительной страсти. Православие – не романтично, оно реалистично,
трезво. Трезвение и есть мистический путь православия. Православие – сыто,
духовно насыщенно. Мистический православный опыт – брак, а не влюбленность.
Православное отношение к Богу как к субъекту, принимаемому в глубь своего
сердца, внутренняя духовность этого отношения не создает динамики во вне, все
направлено на внутреннее богообщение. Православный мистический опыт не
благоприятствует культуре, не творит красоты. В православном мистическом опыте
есть какая-то немота для внешнего мира, невоплотимость. Православная энергия не
переливается на путь истории. Сытость православного опыта не творит во вне,
человек не напрягается и не вытягивается. В этом различии путей религиозного
опыта скрыта великая тайна. И оба пути – подлинно христианские.
Существует
официально православная и официально католическая мистика, но природа мистики
сверхконфессиональна. Мистика всегда лежит глубже конфессиональных церковных
распрей и противоположностей. Но типы мистического опыта могут порождать
церковные разделения. Лишь углубление в мистику может оживить церковную жизнь,
противодействовать омертвению видимой церкви. Живые корни церковной жизни – в
мистике. Бытовая церковность остается на поверхности, на периферии. Церковь, воплощенная
в физическом плане истории, всегда периферична. И в глубь мистики нужно уйти от
периферической церковности не только для оживления религиозной жизни, но и для
того, чтобы исследовать природу той мистики, которая, быть может, должна быть
отвергнута. Есть мистический опыт, который хочет вернуть к состоянию
первоначального покоя в лоне Божьем и отвергает всякое движение, всякую
творческую динамику, т.е. самый смысл мирового божественного развития. Мистика
доныне была порождением отдельных индивидуальностей, она оставалась случайной и
скрытой. Ныне настали времена универсальной, объективной и выявленной мистики.
Выявление мистики характерно для нашего времени. И время налагает обязанность
осознать, какая мистика может быть обращена к творческому будущему.
Существуют
тысячелетние оккультические традиции – скрытое, подземное русло в мировой
культуре. Отрицать этого не могут даже самые крайние противники. Но ныне
оккультизм делается внешне популярным, вызывает к себе интерес в широких кругах
и подвергается опасности стать модным. Оккультизм, по всей вероятности, есть и
сила, и мода завтрашнего дня. Опасность опошления и вульгаризации подстерегает
и оккультизм. Вырабатывается особый тип экзотерического эзотеризма.
Теософические течения, обращенные к широким массам, популяризируют оккультные
учения, главным образом восточные. Восточный индийский оккультизм оказался
наиболее популярным и приемлемым. Материалистическая Европа, изменившая вере
Христовой, легче всего принимает восточный спиритуализм и примиряет его со
своей наукой. Странно и страшно сказать, но христианской Европе христианство
кажется более чуждым и менее приемлемым для современного разума, чем буддизм.
Но популяризация оккультных учений имеет огромное симптоматическое значение для
нашего времени. Наступают времена выявления и объективирования скрытых
мистических учений. Путь позитивистический и рационалистический уже пройден
современным человеком, уже обнаружил свои страшные плоды, и человек жаждет
вернуться к своим сокровенным истокам. Возрождение и выявление вечной мистики с
ее вечными традициями на первых шагах своих принимает форму натуралистического
эволюционизма. Современный европейский человек, рационалист и материалист по
своему сознанию, одну лишь эволюционно-натуралистическую теософию в силах
примирить со своей наукой и научностью. И современная теософия принимает ярко
эволюционную и натуралистическую окраску. Навыки научной мысли она переносит на
иные планы бытия. В своей жажде возврата к утерянным мистическим истокам
современный человек не идет на жертву разумом "века сего", не в силах
очистить свое сознание через жертвенное безумие. Свою науку и свой разум
признает человек необходимыми и зрелыми плодами мировой эволюции. И
натуралистическая теософия потакает этому сознанию. Теософия хочет привести
современного человека к мистике и религии без жертвы, без отречения, по
направлению наименьшего сопротивления, путем эволюционным, а не
катастрофическим. Теософия хочет довоспитать и доразвить человека до сознания и
чувствования иных планов бытия, незаметно принудить человека ко включению в
обиход своего сознания и своей жизни иных миров. Теософия боится напугать
современного человека, упоенного духом крайнего самоутверждения и потерявшего
способность к жертве и отречению. Поэтому теософия выработала целый ряд
тактических приемов обращения с современным человеком, и сама превращается в
тактический прием. Теософия – симптоматична и может быть очень полезна. Для
многих теософия – путь от материализма и позитивизма к духовной жизни. Но
мистические пути не могут быть легкими и безжертвенными, не могут льстить
данной природе человека и данному его сознанию. В самом начале христианского
религиозного пути есть безумное отдание себя Христу всего без остатка, вплоть
до распятия самой истины, согласие все получить лишь от Него и через Него.
В
теософическом течении пока еще мало творческого и есть даже опасность для
всякого творчества. Теософия дает исключительное преобладание моменту
воспитательно-тактическому и обращена назад, к усвоению древней мудрости, забытой
современным человеком. В восточной теософии есть что-то враждебное
христианскому закалу личности, в ней нет откровения о личности, о
"я", откровения индивидуального и множественного бытия. Здесь речь
идет не о существе оккультизма, а лишь о внешних, популярных, экзотерических
его проявлениях. В оккультных учениях всегда остро ставился антропологический
вопрос. Но господствующее оккультическое и теософическое сознание учит о
складном человеке, состоящем из ряда наслоений, из осколков планетарных эволюций.
В этом складном человеке трудно узнать цельный и неповторимый лик
человека-творца – образа и подобия Бога-Творца, в Боге изначально, до всего
пребывающий. Остается вопросом, признает ли господствующее теософическое и
оккультическое сознание первочеловека Адама, происшедшего из Бога, а не из
эволюции мира, или считает человека лишь сложным результатом мировой эволюции.
Популярные теософические книги склоняются к второй точке зрения – для них
человек не изначален, не целен, а производен и сложен. Многосоставность
человека никто не может отрицать, и всякая теософия должна видеть в человеке
наслоения всех миров, всех мировых эпох. Но за всей сложностью человека и всеми
следами, оставленными на нем мировой эволюцией, стоит изначальный цельный
человек – образ и подобие Божье, ни из чего не выводимый и ни на что не
разложимый. Внутренний и абсолютный человек скрыт за внешним и
эволюционно-составным человеком. Я.Беме знал первочеловека Адама и раскрывал
гениальную антропологию. В этом теософия Беме бесконечно выше современных
популярных теософий. Первочеловек Адам предшествует мировому процессу и из него
не выводим.
Ныне
оккультизм в самых глубоких своих проявлениях (напр., у Р.Штейнера) есть
серьезный симптом разложения и распыления физического плана бытия. Оккультизм
ясновидчески отражает это распластование бытия – на оккультном пути видна
трупность бытия. Подымается сильный космический ветер, и он может снести
человека, распылить его по бесконечным мирам. И неизвестно, что устоит в этом
распластовании и распылении человека и мира, есть ли устойчивая субстанция – я,
есть ли человек, которого не в силах снести порыв: стихийного мирового вихря,
который пребудет и после гибели целых миров. В оккультизме как будто бы нет
свободы, смысла и света в начале пути. Идти нужно впотьмах, по темной
бесконечной лестнице, на которую не падает ни один благодатный луч света.
Оккультное познание как будто бы не есть активное осмысливание, а есть лишь
ясновидческое описание, женственное принятие в себя вещей. Для оккультной науки
Штейнера так до конца и остается неизвестным, имеет ли мировой процесс смысл и
в чем этот смысл. Человек не противостоит космическим силам как богоподобное,
субстанциальное существо, вносящее смысл в мировой процесс, – человек пассивное
орудие космических сил, бесконечных миров и должен служебно отдаться
распыляющему космическому ветру. Церковь, а вслед за ней и наука заперли на
ключ тайны космоса, воспретили всякий подход к ним. В серьезном оккультизме
тайны космоса начинают раскрываться, развивается ясновидение иных планов бытия.
Оккультизм познает тайну космоса, но без тайны Бога и тайны Христа, без Логоса,
без изначального осмысливания. Христианский оккультист Штейнер видит самого
Христа лишь опрокинутым в космос, в космическом сложении и разложении, как космический
агент, а не Христа в самом себе, в Божественной Троице. Это – не религиозное
отношение к Христу, а эволюционно-познавательное. Штейнер как будто бы видит
Христа в химии и не видит Его в Боге. Бог далеко в оккультизме, еще дальше, чем
в церковном христианстве. Бесконечная эволюция никогда не доведет до Бога.
Непосредственного откровения Бога в душе нет. Странствование души начинается
без Бога, без религиозного откровения смысла. Нет религиозного критерия, нет
"во имя". Есть вооружение, человеку дают латы, шлем и щит, но
неизвестно, во имя чего и кого идти в поход и сражаться, нет ни Христа, ни Девы
Марии, ни гроба Господня, ни даже прекрасной дамы. Через Христа-Искупителя
прекращается натуралистическая эволюция душ во тьме, закон Кармы отменяется даровой
благодатью любви. В оккультизме же душа все еще остается неискупленной,
странствование ее – безблагодатным и бессветным. Точно оккультный путь
существует для пасынков Божьих, не любимых Богом. И нет конца темным коридорам
и темным лестницам. В этом есть ужас дурной бесконечности мировых эволюций.
Оккультизм знает лишь потенциальную, математическую бесконечность и не хочет
знать актуальную бесконечность, в которой все уже дано, дан изначально Бог. Но
велико значение оккультизма в обращении к познанию тайн космоса, в утверждении
спонтанности человека.
В
преобладающей форме теософического и оккультического сознания есть все та же
опасность отрицания творчества. Задача жизни как бы сводится к усвоению древней
мудрости. Задача жизни не столько творческая, сколько педагогическая. Несколько
тысяч лет тому назад посвященные, стоящие на высших ступенях, знали высшую
мудрость. И современный человек на высших ступенях может знать не больше, даже,
скорее, меньше, так как нет уже ныне в мире таких мудрых. Древняя мудрость –
предел стремления для нынешнего человека. В мире не может быть нового
откровения, не может быть эпохи, превышающей все достижения древней мудрости и
древних мудрецов. Само христианство делается понятным лишь в свете мудрости
Индии. Вечная мудрость дана раз навсегда, и посвященный, мудрый к ней так же
приобщался три тысячи лет тому назад, как приобщается и ныне. Творческого
прироста мудрости в мире нет. Эту форму оккультического сознания,
популяризируемого в теософическом учении, нужно признать религиозно
реакционной, обращенной назад и враждебной творчеству. Для этого сознания дело
жизни есть усвоение, а не творчество, пассивное восприятие раз навсегда данного
в древности. Противоположно иное сознание, допускающее откровение мудрости,
неведомой мудрости древней, превышающей все, что открывалось в былые мировые
эпохи. Возможно новое откровение, новая мировая эпоха. Подлинного
антропологического откровения не было еще в древней мудрости. Антропологическое
откровение есть чаяние новой, грядущей мировой эпохи. Задача жизни – не
педагогическая, не усвоительная, а творческая, обращенная вперед. Оккультизм,
обращенный исключительно к древней мудрости, хочет безопасного дерзновения,
пассивно-усвоительного творчества. Но антропологическое откровение не может быть
обезопашено. В оккультизме обычно преобладает мистическая категория священства
над мистической категорией пророчества. Сама идея посвящения производна от
священства. Оккультизм есть как бы особая форма священства в тварности.
Оккультизм всегда направлен на тварный мир, на тварность, а не на Бога-Творца,
не на божественный мир. Строго говоря, оккультизм лежит вне религиозного
откровения и вне религиозной благодати. Оккультизм целиком пребывает в сфере
отношений человека к человеку и человека к природе. В этой тварной сфере
устанавливает оккультизм свою традицию священства. Ныне нельзя уже отрицать
сферу оккультного в познании и оккультного в действии, в отношениях людей и в
отношении к природе. Но оккультное не затрагивает высшей мистики мировых эпох откровения.
Оккультизм неизбежно должен возродиться у грани перехода к творческой мировой
эпохе как познание тайн поколебавшегося в своей физической устойчивости
космоса. Но роль его двойственна. Оккультное познание может быть необходимо в
момент потрясения физического плана бытия. Но оккультизм может оказаться
враждебным всякому творчеству человека. Тут необходимы религиозные критерии.
Наиболее, по-видимому, благоприятен человеку и его творческому началу
оккультизм Штейнера, который признает новую мировую эпоху.
Магию
необходимо существенно отличать от мистики. Только неясное, неопытное в этих
делах современное сознание смешивает магическое и мистическое. Мистика –
духовна. Мистика есть богообщение. Магия – почти материалистична, она целиком
относится к астральному плану. Магия – природообщение. Мистика – в сфере
свободы. Магия – еще в сфере необходимости. Магия есть действие над природой и
власть над природой через познание тайн природы. И магия имеет глубокое родство
с естествознанием и техникой. Магия и была панестествознанием и пантехникой,
единым ключом ко всем природным тайнам [212].
Естествознание и техника забыли свое происхождение: они магического
происхождения. Естественные науки с их прикладной практикой, подобно магии,
жаждут власти над природой. Современная наука, подобно магии, жаждет добыть
философский камень и приготовлять золото, добыть жизненный эликсир и продлить
им жизнь и мн., мн. другое. Корыстную жажду овладения природой и добытия из нее
того, что даст силу человеку, современная наука получила в наследие от темной
магии. Вся психология естественной науки и естественной техники родственна
темной магии. И ужас, который испытывает современный человек от колдовской
власти над ним мертвого механизма природы, есть кара за корыстно-магическое
отношение к природе. Старая магия незаметно переродилась в современную технику
и выпустила огромные магические силы, значение которых неясно современному
сознанию [213].
Христианство
изгнало духов природы как злых демонов и механизировало природу [214]. Умер
великий Пан. Природа должна была быть закована для дела искупления. Ибо духи
природы властвовали над человеком и повергли природу в хаотическое состояние.
Всякая магия, основанная всегда на общении с духами природы, была признана
христианским сознанием черной, все духи природы – демонами. Черная магия
порождена христианским сознанием, которое имело мировую миссию временно
заковать духов природы и прекратить с ними общение. Маги средневековья пытались
вступить в общение с природными духами и добыть с их помощью могущество.
Церковное сознание признавало магов черными и всякую магию черной, ибо всякое
общение с духами природы должно было быть прекращено в христианскую эпоху
искупления. И праведно клеймило церковно-христианское сознание магию как
рабство у природной необходимости, как заколдованность. Природная
необходимость, мистически не преодоленная, носит характер магически-колдовской.
Темная магия оставляет человека заколдованным в природной необходимости и хочет
дать ему власть и силу, не освободив его. Если христианство совсем прекратило
общение с духами природы, то темная магия продолжала общение с духами природы,
поставив себе корыстную задачу властвования над ними, но оставаясь в их
колдовской власти. Для темной магии природный мир остается навеки
заколдованным. Маг жаждет могущества в заколдованном мире, но бессилен
расколдовать его.
Великий Пан
не мог окончательно покинуть природу и погибнуть. Он был лишь временно закован
и мстил тем, что являлся людям в обличье темных природных духов. Потом природа
окончательно была механизирована и предстала человеку в обличье мертвом и
бездушном. Пан еще глубже ушел в скрытые недра природы. Мертвый и бездушный
механизм природы был хорошо изучен наукой и техникой практически использован.
Над живой, населенной демонами природой не могло быть у человека такой научной
и технической власти. Наука и техника – детища христианского освобождения от
устрашавшей власти демонов природы. Но конечной задачей христианства не могло
быть умерщвление великого Пана природы и механизирование природы. Христианство
таит в себе могучие силы возрождения Пана и нового одухотворения природы. Духи
природы вернутся к нам, природа вновь будет живой. Но духи эти не будут уже
страшить человека и властвовать над ним, как хаос. Будет восстановлена
космическая иерархия, и человек займет свое царственное место в живой природе.
Человек будет властвовать над иерархией природных духов не путем корыстного
разъединения, а путем любовного соединения. Магия тем и отличается от науки и
техники, что для нее природа всегда одухотворена и что она вступает в общение
не с механическими силами, а с природными духами, будь то демоны или духи
светлые. Когда вернется великий Пан и природа вновь оживет для христианского
мира, тогда неизбежно возродится и магия. Наука и техника переродятся в магию,
будут познавать живую природу и вступят в практическое общение с духами
природы. Магия станет светлой.
Давно уже
явились признаки и симптомы перерождения и расширения науки и техники в сторону
магическую. Внутри самой науки происходит глубокий кризис. Механическое
мировоззрение как идеал науки расшатано и надломлено. Сама наука отказывается
видеть в природе лишь мертвый механизм. Силы технические перестают считать
столь нейтральными и безопасными в их механичности и безжизненности. Природа
неприметно начинает оживать для современного человека. Человек жаждет возврата
великого Пана. Но когда Пан вернется, отношение к природе переродится – оно не
будет уже научно-техническим в том смысле, который принят был в XIX веке,
работавшем над мертвым механизмом природы. Нужно будет прислушиваться к жизни
природы, интуитивно-любовно в нее вникать. Корыстная темная магия хотя и
признавала духов природы, но была отчуждена от жизни природы, хотела внешней
над ней власти и не сильна была творить в природе. Светлая магия грядущей
мировой эпохи, для которой оживет природа, будет творческим общением человека с
природой, властью человека над природой через соединение в любви. Скрытые,
оккультные силы человека, потенциально всегда ему присущие, но подавленные
грехом, должны раскрыться, выявиться и направиться на творчество в природе.
Тогда видно будет, что человек может иметь магическую власть над природой, а не
только механическую, т.е. силен внутренно управлять духами, а не только внешне
управлять механизмом природы. Мечты магов, алхимиков и астрологов реально
осуществятся. Найден будет и философский камень, и жизненный эликсир, но путем
светлой жертвенности, а не темной корысти, путем власти любви, а не колдовского
насилия. В творческой магии природообщения окончательно раскроется
микрокосмичность человека. Живой микрокосм в силах внутренно общаться с живым
микрокосмом и управлять им. В механическом мирочувствии было утеряно сознание
микрокосмичности человека, ощущение заключенных в нем мировых сил и интимной
связи духа человека с духами природы. Магическое общение с природой будет
преодолением "мира сего", выходом из данного природного порядка,
механически-омертвелого. И сознание церковное признает светлую магию как
творческую задачу человека в природе.