Реферат: Историко-филологическое направление на рубеже XIX - XX вв.

Аналогичный характер носит и докторская диссертация Жебелева "AXAIKA. В области древностей провинции Ахайи" (СПб., 1903). Здесь также изучаются различные неясные вопросы так называемой внешней, т.е. политической истории, и изучаются они также в значительной степени на основе материала надписей. Однако самый предмет взят теперь шире, в рамках всей греческой истории эллинистическо-римского времени. Помимо уточнения различных частных деталей важна и центральная мысль о постепенном формировании римской провинции Ахайи. До Жебелева среди ученых господствовало мнение, что со времени разгрома римлянами важнейшего в эллинистической Греции политического объединения -Ахейского союза и разрушения ими его центра Коринфа (146 г. до н.э.) вся Греция под именем Ахайи составила часть римских владений на Балканах, будучи присоединена к аннексированной еще ранее Македонии. Однако Жебелев, что называется, с фактами в руках доказал, что война, закончившаяся в 146 г. разрушением Коринфа, была войною римлян именно против Ахейского союза и его союзников, а не против всех греков. Соответственно провинцию Ахайю составили первоначально только области открыто воевавших с римлянами греческих государств - Ахейского союза с Коринфом, Беотии и Эвбеи. Из прочих греческих общин многие продолжали пользоваться политической свободой и сохраняли свой государственный строй, по крайней мере формально, вплоть до времени Августа, а некоторые и еще дольше.

Это наблюдение чрезвычайно важно для понимания римской политики на эллинском Востоке, отношений Рима с греками и роли, которую самоуправляющиеся греческие городские общины продолжали [271] играть в составе римской державы. Но важным, конечно, было и другое наблюдение Жебелева о том, что под воздействием римской державной политики эти элементы полисного быта греков постепенно увядали, теряли свое принципиальное содержание и становились формальными аксессуарами низведенных до положения простых муниципиев некогда независимых городов.

Обе диссертации Жебелева, изданные в виде отдельных монографий, заслужили высокую оценку таких выдающихся знатоков античной истории и одновременно мастеров эпиграфического исследования, какими были Ф.Ф.Соколов и А.В.Никитский.105 Они и в самом деле остаются отличными образцами аналитической работы, тщательного изучения и реконструкции исторических фактов. Однако читать их нелегко, особенно тем, кто не имеет законченной классической подготовки. Древние тексты, равно как и выдержки из новейшей иностранной литературы, цитируются, как правило, без перевода, изложение, стремящееся к максимальной полноте и точности, нередко выглядит громоздким, что позднее было осознано и самим автором, осудившим в Автонекрологе такую чрезмерно усложненную манеру.106 Надо отдать должное С.А.Жебелеву: в позднейших своих работах он, подобно своему учителю Ф.Ф.Соколову, постепенно упрощал стиль и форму повествования, делая свои сочинения более доступными для понимания среднего гуманитарно обазованного читателя.

К политической истории Греции в эпоху эллинизма Жебелев неоднократно возвращался и позднее, особенно к истории эллинистических Афин. Но его научный интерес не замыкался в рамках одной лишь политической истории. Тот же эпиграфический материал давал возможность исследовать и иные аспекты жизни античного общества. Еще в бытность свою студентом, почти в одно время с публикацией первого этюда по истории диадохов, Жебелев начал работу над темой большого медального сочинения о религиозном врачевании у древних греков. Сюжет и материал были указаны Ф.Ф.Соколовым: имелось в виду использовать многочисленные надписи из различных святилищ, в первую очередь, конечно, бога врачевания Асклепия, для изучения той особенной медицины, [272] которая практиковалась жрецами Асклепиадами и, судя по благодарным отзывам их пациентов (в надписях, сохранившихся от дарственных посвящений), подчас давала самые блестящие результаты. Жебелев с увлечением начал работу над этим сочинением. При этом обнаружилось много интересных и не совсем понятных деталей чисто медицинского профиля, за разъяснением которых приходилось обращаться к специалистам-медикам. Завершить работу к заданному сроку автор не успел и медали, естественно, не получил, но зато появилось обширное исследование, изданное им уже по окончании университета, пролившее свет на совершенно еще не изученную область античной культуры и науки ("Религиозное врачевание в древней Греции", СПб., 1897). К надписям из Эпидавра, где находилось одно из самых знаменитых святилищ Асклепия, Жебелев неоднократно обращался и позднее.

Работа над темой религиозного врачевания свидетельствовала о развитии у Жебелева интереса к истории античного быта и культуры. Но тому были и другие свидетельства, связанные с тем рано усвоенным вкусом к археологии и искусству, о котором мы уже упоминали выше. В журнале "Филологическое обозрение", издававшемся в Москве, Жебелев с 1893 г. начал вести "Археологическую хронику эллинского Востока" - обзор новых археологических открытий, связанных с обнаружением различных памятников античной архитектуры и искусства. Эту хронику он вел из года в год без малого в течение десяти лет, а в начале 900-х годов им было опубликовано и собственное обширное исследование археолого-искусствоведческого характера "Пантикапейские Ниобиды" (СПб., 1901). В этой работе Жебелев опубликовал и всесторонне исследовал 25 частью терракотовых, частью гипсовых рельефных изображений Ниобид - детей Ниобы, хваставшейся ими перед Лето, за что они и были погублены стрелами Аполлона и Артемиды. Рельефные эти фигурки-"односторонки" служили украшением одного из древних саркофагов, обнаруженных в Северном Причерноморье. Жебелев уточнил их назначение, датировал их (временем эллинизма), а главное, провел настоящее искусствоведческое изучение, доказав, в частности, что греческие мастера, изготовлявшие такого рода украшения к саркофагам, ориентировались в качестве образца не на статуарную скульптуру, а на рельефы, наподобие того, который украшал трон Зевса в его олимпийском святилище. Для обнаружения такого прототипа им был использован текст сочинения [273] Павсания "Описание Эллады" (II в. н.э.), анализу которого он позднее посвятил специально большую статью.107

"Пантикапейские Ниобиды" демонстрируют умение Жебелева работать в качестве археолога и искусствоведа, но они уже знаменуют и обращение его к северо-причерноморской тематике, которая традиционно занимала видное место в исследованиях отечественных антиковедов. Уже в следующем после "Ниобид" году он опубликовал статью о боспорских Археанактидах.108 Впрочем, особенно широко исследования в области древней истории Причерноморья развернутся у Жебелева позднее, уже в советское время.

Вообще с годами, как это и естественно у крупного ученого, диапазон научной работы Жебелева становился все более широким. Важными дополнениями к собственно исследовательской работе явились переводы античных авторов, издания переводных (с западно-европейских языков) трудов по античной истории и культуре, наконец, разнообразные историографические этюды - рецензии, обзоры, некрологи. В ряду жебелевских переводов заглавное место занимает новая русская версия "Политики" Аристотеля. Новый перевод этого центрального из политических сочинений Аристотеля был опубликован Жебелевым в 1911 г.109 Перевод был снабжен добротным историческим комментарием и обширной статьей о греческой политической литературе до Аристотеля, представляющей самостоятельную ценность. До революции Жебелев успел также издать заново выполненный в свое время Ф.Г.Мищенко перевод "Истории" Фукидида.110 Перевод Мищенко, страдавший неточностями, был весь пересмотрен и исправлен Жебелевым, а само издание снабжено новыми, написанными Жебелевым, превосходными статьями о Фукидиде и его труде. Переводческой деятельностью Жебелев продолжал заниматься и в советское время, о чем мы еще скажем ниже.

Важную услугу русскому просвещению Жебелев оказал изданием - в переводах под его редакцией - крупных оригинальных трудов [274] западных ученых: "Греческой истории" Роберта Пёльмана (1910 г.) и "Истории греческой литературы" братьев Альфреда и Мориса Круазе (1912 г.). Первый труд на долгие годы стал источником важных идей для интерпретации греческой истории особенно в архаическое и позднеклассическое время (темы архаической революции и кризиса полиса). Второй до сих пор не имеет себе равных (во всяком случае среди учебных пособий, к жанру которых он принадлежит) по полноте, а еще более по изяществу изложения главных явлений греческой литературы. Обе книги могли бы быть с большой пользой для всех - и для студентов, и для преподавателей - переизданы в наше время.

Особо надо подчеркнуть вклад Жебелева в историографию науки о классической древности. Он был трудолюбивым рецензентом многих работ русских и зарубежных ученых. Эти его рецензии, из года в год печатавшиеся в русских журналах, составляют важный блок в отечественных историографических штудиях. Еще более примечательной была другая линия историографических занятий Жебелева: подобно В.П.Бузескулу, он был мастером биобиблиографических очерков, публиковавшихся им также из года в год в виде некрологов. Количество этих посмертных обзоров столь велико, а качества их, т.е. содержательность и, как правило, объективность оценок, столь высоки, что Жебелева по праву можно назвать Плутархом современного антиковедения (что и было сделано Б.В.Варнеке в его оставшихся, впрочем, неопубликованными мемуарах). Среди этих обзоров есть и капитальные, разраставшиеся до объема целой монографии, как, например, обстоятельный очерк жизни и деятельности учителя Жебелева Ф.Ф.Соколова (1909 г.). Последний труд особенно ценен, поскольку содержит, в форме высказываний о научных принципах Соколова, изложение собственного ученого катехизиса автора.

Даже этого весьма беглого обзора ученой деятельности С.А.Жебелева достаточно, чтобы судить о том, какой значительной фигурой он стал в 900-е годы в научной жизни русского, в первую очередь, конечно, петербургского общества. Его значение в этом плане может быть сопоставимо разве что со значением его знаменитых петербургских коллег В.В.Латышева, Ф.Ф.Зелинского и М.И.Ростовцева. Следствием этого было непрерывное расширение сферы, так сказать, вненаучного влияния Жебелева, и прежде всего в области преподавания. Помимо университета он вел занятия в [275] Историко-филологическом институте, этом своего рода педагогическом филиале университета, и на Высших женских (Бестужевских) курсах. На юбилейных торжествах, посвященных 25-летию ученой деятельности Жебелева (в 1916 г.), его чествовали как признанного мэтра представители студенчества и преподавателей всех этих трех высших учебных заведений.

Одновременно разрастается круг общественных обязанностей Жебелева. Как справедливо он сам указывает на это в Автонекрологе, он никогда особенно не рвался к административным постам, но и не уклонялся нарочито от исполнения тех или иных должностей, если, по его мнению, этого требовали интересы дела и если это не было категорически противно его натуре.111 В этом отношении он вполне напоминает Сократа, который, кстати, был ему симпатичен до такой степени, что позднее он посвятил ему специальный очерк. В Петербургском университете Жебелев исполнял на протяжении ряда лет обязанности ученого секретаря историко-филологического факультета, был проректором университета, а в страшное время революции и гражданской войны занимал ответственные посты декана факультета и ректора университета (1918-1919 гг.). За пределами университета его главными обязанностями на протяжении многих лет были ведение дел в Классическом отделении Русского археологического общества (он состоял секретарем этого отделения с 1894 г.) и редактирование статей по классической филологии в Журнале министерства народного просвещения (на пост редактора отдела классической филологии в этом журнале он заступил в 1903 г., сменив рано умершего В.К.Ернштедта). Стараниями Жебелева были подготовлены к изданию статьи, составлявшие содержание отдела классической филологии названного важнейшего научного журнала в России за 1903-1918 гг.; они составили 15 объемистых сборников.

Это была весьма тяжелая, сильно отвлекавшая от собственной научной деятельности и не слишком-то оплачиваемая работа, но Жебелев ею не тяготился. Как он позднее признавался, ему нравилось этим заниматься и он находил дополнительное оправдание этим занятиям в той пользе, которую приносило ему постоянное обстоятельное ознакомление с новыми трудами своих сотоварищей по цеху.112 И многоразличная плодотворная научная и преподавательская [276] деятельность, и перечисленные общественные обязанности, исполнявшиеся Жебелевым с неизменным усердием, естественно создавали ему уважение и авторитет в ученой среде. Выражением этого общественного признания стало избрание Жебелева в 1914 г. членом-корреспондентом Петербургской Академии наук.

Октябрьская революция обернулась для С.А.Жебелева, как и для большей части остальной русской интеллигенции, тяжким испытанием. Нарушилось нормальное течение столь дорогих для него учебных занятий в университете, закрылись Историко-филологический институт и Бестужевские курсы, прекратили свое существование Русское археологическое общество и Журнал министерства народного просвещения. Не будучи богатым человеком, Жебелев имел все же некоторые сбережения - теперь он их всех лишился.113 Надо думать, что никакого сочувствия порожденные революцией перемены, нередко самого катастрофического свойства, у Жебелева не вызывали. Позднее он отзывался об этом времени не иначе, как о лихолетье. Однако, в отличие от Ф.Ф.Зелинского и М.И.Ростовцева, он не покинул родины, отчасти потому, что не чувствовал за собой никакой политической вины, не скомпрометировав себя никакими публичными выступлениями против новой власти, но еще более потому, что у него никогда не было столь обширных связей с зарубежным научным обществом, как у только что названных его коллег. Выше мы упоминали, что он отказался от прохождения престижной заграничной стажировки; добавим теперь, что он, судя по всему, никогда не стремился и печататься за рубежом. До революции у Жебелева за границей вышла всего лишь одна публикация,114 да еще одна заграничная публикация будет осуществлена в советское время.115

Вообще Жебелев и происхождением своим, и первоначальным воспитанием, и образом жизни был гораздо более привязан к русской почве, чем тот же Ростовцев, который был ярко выраженным западником, не говоря уже о поляке Зелинском, для которого отъезд из Петербурга в Варшаву был, в конце концов, всего лишь репатриацией. Жебелев был слишком русским человеком, чтобы последовать их примеру и отправиться в эмиграцию. Подобно все [277] тому же Сократу, он не мыслил для себя жизни за пределами своей родной страны, своего родного города. Для русской науки об античности это, во всяком случае, обернулось великой выгодой. Не эмигрировав, умудрившись выжить в самых тяжелых условиях, Жебелев фактически возглавил сильно поредевшие ряды русских антиковедов. Он стал центром притяжения разрозненных сил и своей деятельностью, научной, педагогической, общественной, обеспечил столь необходимое для науки преемство. Впрочем, как мы увидим далее, горькая чаша испытаний, из которой пришлось испить русской интеллигенции, не обошла стороною и Жебелева.

В ряду питомцев Соколовской школы фигуры В.В.Латыышева и С.А.Жебелева, бесспорно, наиболее крупные. Однако они не должны совершенно заслонять для нас других представителей этого направления. Выше мы кратко охарактеризовали ученую деятельность сверстников Латышева, тоже видных ученых, хотя и не такого масштаба, как он, - В.К.Ернштедта, А.В.Никитского, Н.И.Новосадского. Добавим к ним еще несколько имен исследователей, которые, в отличие от всех вышеназванных соколовцев, не сумели или не смогли реализовать себя с такой же полнотой в дореволюционное время.

Скорее к старшему поколению соколовцев должны быть отнесены Александр Николаевич Щукарев (1861-1900 гг.) и Сергей Андреевич Селиванов (1864-1908 гг.), оба, как видно из приведенных дат, рано сошедшие с жизненной дистанции.116 Первый из них - Щукарев - оставил фундаментальный труд по афинской хронологии эллинистического времени "Исследования в области каталога афинских архонтов III в. до Р.Х." (СПб., 1889), труд, с одной стороны, прямо продолжавший дело его учителя (мы имеем в виду принципиальную программу исследований, намеченную Ф.Ф.Соколовым в речи "Третье столетие до Р.Х."), а с другой - предварявший разработки целого ряда авторитетных ученых - англичанина В.Фергюсона, немцев В.Кольбе и К.Ю.Белоха, а среди наших - Жебелева. Напомним также, что именно Щукарев осуществил, по просьбе Латышева, доработку первой части его "Очерка [278] греческих древностей" для 3-го издания, приведя трактовку различных греческих государствнных реалий в соответствие с новым материалом источников и новыми наблюдениями ученых. Что касается Селиванова, то его перу принадлежит весьма обстоятельный "Очерк древней топографии острова Родоса" (Казань, 1892, с картой и планами), о котором специалисты отзывались с большой похвалой (сошлемся на мнение такого авторитетного знатока родосских древностей, каким была К.М.Колобова).117

К младшему поколению соколовцев наряду с Жебелевым надо отнести Алексея Ивановича Покровского (1868-1928 гг.), бывшего профессором в Нежине, Киеве, а затем вновь в Нежине.118 Впрочем, к школе Соколова Покровского можно отнести лишь с оговорками: он действительно прошел выучку у Соколова и унаследовал от него умение при необходимости скрупулезно вести анализ исторических деталей, но особого стремления к эпиграфическим занятиям не имел, зато довольно рано проявил вкус к общим проблемам, которых так чурался его учитель. В любом случае это был достаточно оригинальный ученый, пытавшийся сказать свое слово в науке. Он дебютировал весьма обстоятельными критическими обзорами новейших трудов по греческой истории, источниковедению и историографии, в том числе книги немецкого историка Рудольфа Скалы о Полибии и известного пособия В.П.Бузескула "Введение в историю Греции", вышедшего тогда вторым изданием.119

Оригинальные работы Покровского касаются различных аспектов греческой истории. Первая диссертация - "О красноречии у древних эллинов" (Нежин, 1903), с отдельно опубликованным приложением к ней - "К вопросу об основном характере древнеэллинского государства" (Нежин, 1905). В этом "Приложении" обосновывается фундаментальное, или, как мы бы теперь сказали, нормативное, значение демократии в государственной жизни древних греков. Это положение в свое время было встречено с сомнением [279] (например, В.П.Бузескулом), однако в свете современных взглядов на природу греческого полиса оно заслуживает всяческого внимания. Вторая диссертация Покровского посвящена более частному историческому вопросу - "О хронологии афинской истории VI столетия до Р.Х." (Киев, 1915). Предлагаемая здесь реконструкция заключительного и наиболее важного периода афинской архаики отличается самостоятельностью и остроумием, однако, как в данном случае справедливо отмечено Бузескулом, не лишена также гиперкритицизма и парадоксальности. Так, законодательство Дракона помещено, вопреки традиции, не до, а после Солона. В советское время, работая в Нежинском институте народного образования, Покровский, давно уже проявлявший повышенный интерес к общим вопросам науки, культуры и политики, развил бурную научно-публицистическую деятельность, печатаясь по-русски и по-украински, трактуя самые разнообразные темы - от идеализации скифов в греко-римской литературной традиции до идей "Коммунистического манифеста" К.Маркса и Ф.Энгельса.120

Замыкают ряд питомцев Соколовской школы сверстники и соученики по Петербургскому университету Иван Иванович Толстой (1880-1954 гг.) и Константин Владимирович Хилинский (1881-1939 гг.); впрочем, по крайней мере первый из них уже считался и учеником С.А.Жебелева).121 Толстой начинал с разработки проблем религиозной истории античного Северного Причерноморья, для чего широко привлекал как данные литературной традиции, так и материалы археологии и эпиграфики. Результаты этих исследований находили отражение в регулярно публиковавшихся журнальных статьях,122 а наиболее разработанный сюжет - о культе Ахилла на острове Левка123 -отложился в специальной монографии [280] (сначала, впрочем, также печатавшейся отдельными статьями в ЖМНП) "Остров Белый и Таврика на Евксинском Понте" (Пг., 1918).

В советское время Толстой, не порывая совершенно с северопричерноморской тематикой и надписями (в частности, граффити), преимущественно занимался вопросами греческой филологии - фольклором, героическим эпосом и эллинистическо-римским романом (перевод "Повести о любви Херея и Каллирои" Харитона). Он стал признанным авторитетом в этой области и в качестве профессора Ленинградского университета и действительного члена Академии наук СССР играл важную роль в сохранении в нашей стране традиций классического образования и науки.

Иначе сложилась судьба Хилинского. До революции он опубликовал ряд интересных статей по разнообразным вопросам греческой истории. Начинал он в русле штудий своего учителя, исследуя частные сюжеты эллинистического времени на основе эпиграфических источников и особенно разрабатывая вопросы хронологии. Его первые работы трактовали о зависимом земледельческом населении Малой Азии (на основании надписей), о хронографической традиции и хронологии македонских царей.124 Затем он стал менять время и предмет своих занятий и обратился к изучению ранних эпох Ионии и Афинского государства.125 Однако какой-либо крупной работы он так и не успел создать, а с началом Мировой войны ряд его публикаций (по крайней мере, в России) и вовсе обрывается. Поляк родом, Хилинский после революции обосновался в Польше и был профессором Львовского университета.