Реферат: Русское общество и античность в допетровское время XI - XVII в.
В общем, переводная историческая литература, представленная хрониками и
повестями, давала известное представление об античной истории (особенно о
мифических временах, об Александре Македонском, о древних римских царях и
позднейших императорах). Читатель мог также вынести определенное впечатление о
существовании в древности богатой и содержательной литературы - художественной,
исторической, философской (например, в хрониках Малалы и Амартола встречаются
упоминания о Гомере и Гесиоде, Фукидиде, Сократе, Платоне и Аристотеле и др.).
Тем не менее не следует преувеличивать степень осведомленности русских людей об
античном мире. Во-первых, надо иметь в виду недостатки названной литературы:
сведения, которые она сообщала, либо носили весьма односторонний и
схематический характер (хроники), либо подавались в таком трансформированном
виде, что лишь с большой натяжкой могли рассматриваться как историческая
информация (все повести, за исключением одной лишь "Истории Иудейской
войны"). Во-вторых, надо иметь в виду, что все эти сочинения, довольно
немногочисленные, могли быть доступны немногочисленному же кругу читателей, тем
именно, кто получил необходимую подготовку и специально интересовался историей.
Правда, были и другие источники сведений об античном мире - переводные
сборники изречений, жития святых, обличительные "слова" против
язычников. Произведения такого рода были куда более распространены, чем хроники
или даже исторические повести; они были более интересны и более доступны для
неподготовленного [20]
читателя. Однако, в массе своей это была литература, ориентированная на
современность, к тому же всецело подчиненная задачам христианской пропаганды;
она содержала лишь отдельные, отрывочные упоминания о фактах древней истории и
в целом больше давала для знакомства с античной литературой, нежели с античной
историей.
Все же следует сказать несколько слов и об этой литературе. Здесь прежде
всего надо упомянуть о многочисленных житиях святых и отцов церкви -
излюбленном чтении русских людей в допетровскую эпоху. Из этих произведений
русский читатель мог вынести некоторое, хотя и очень смутное еще, представление
об античном мире, об истории великих государств древности и их культуре. Так, в
одном из ранних памятников славянской письменности - "Паннонском
житии" Кирилла, просветителя славян, встречается "едва ли не самое
древнее" (Перетц) упоминание о Гомере: "Егда же прииде к Царюграду,
въдаша и учителем, да ся учить, и в 3 месяци навык въсю грамотикию, и по прочаа
ся ять учениа. Научи же ся омиру, и геомитри, и у Лъва и у Фоте диялексице, и
всем философскым учением, к сим же и риторикии, и арифмитикии, и астрономии, и
мусикии, и всем прочим еллиньскым учением."15 Такого рода
упоминания способствовали перенесению из Византии на Русь восходящего еще к
классической древности представления о Гомере как основе всякой учености. Слово
"Омир" стало нарицательным: под ним "разумелась вообще
словесность, в которой Гомер имел значение исходного и главного момента".16
Следы такого отношения к Гомеру или, правильнее сказать, такого восприятия
Гомера можно обнаружить в ряде памятников русской письменности: в высказываниях
одного из русских переводчиков XII в. инока Феодосия, который полагает, что
заниматься сложным делом перевода по силам лишь людям, "учившимся от млад
ногот омирьскиим и риторьскыим книгам"; в писаниях митрополита Климента
Смолятича (тоже XII в.), заявлявшего о себе: "Аз писах от Омира и от
Аристоля и от Платона, иже во елиньскых нырех (т. е. хитростях) славне
беша"; наконец, в Ипатьевской летописи, под 1233 г., где летописец строит
красивую риторическую [21]
фигуру на тему лести ("О лесть зла есть ... О злее зла зло есть") и
вкладывает ее в уста Гомера ("яко же Омир пишет") именно "в
подтверждение своей образованности".17 Ибо для летописца
"Омир" - это "вся область теории словесности, быть может и
персонифицированной соответственно складу мышления человека той эпохи".18
Вообще на Руси довольно прочно укоренилось представление о Гомере как о
великом мудреце и философе. Правда, в отдельные периоды оценка Гомера, как и
других "еллинских (т. е. языческих) мудрецов", колебалась, однако
положительное отношение преобладало. Дело дошло до того, что русские церкви, по
примеру византийских и болгарских, стали украшаться изображениями не только
христианских святых, но и "еллинских мудрецов" - Гомера, Эврипида,
Платона, Диогена, Плутарха (примером могут служить росписи Благовещенского и
Успенского соборов в московском Кремле).19
Впрочем, в житийной и патристической литературе византийского происхождения,
где ощущалась живая преемственность античной и византийской культур и где сама
обстановка была насыщена еще духом античности, русский читатель мог почерпнуть
и более конкретные представления о древних писателях, в частности и о Гомере. В
замечательной книге А. Н. Егунова, из которой мы только что привели ряд
интересных подробностей о восприятии "Омира" на Руси, дается не менее
любопытная подборка того, чтоv именно мог узнать средний читатель о Гомере как
писателе из житийной и патристической литературы.20 В жизнеописании
Екатерины упоминалось, что святая "извыкла вся книгы виргилиискы и
ветиискы (т. е. риторические): бе бо ведущи вся книгы Асклипиовы и Галиновы,
Аристотелевы и Омировы и Платоновы". Из жития Василия Великого можно было
узнать, что эти "Омировы книги" были в стихах, а еще в двух
произведениях - в славянском переложении сочинения Мефодия, епископа Олимпа в
Ликии, "О свободе воли" и в житии св. Патрикия, епископа Прусийского
- содержатся даже небольшие цитаты из "Илиады".
Конечно, значение этих первых "переводов" Гомера не следует [22] преувеличивать: вкрапленные в
назидательный текст христианских сочинений "гомеровские строки оставались
незначительной и случайной деталью повествования".21 Оба
отрывка не превышали вместе 8 строк гомеровского текста и не раскрывали ни
сюжета, ни содержания поэмы (в житии Патрикия Гомер даже не назван по имени, а
просто упомянут как "некто" из языческих стихотворцев). Все же не
приходится отрицать, что упоминания о Гомере в житийной литературе, при всем их
случайном характере, могли позволить русскому читателю составить о нем
некоторое представление как о великом поэте древности. Что же касается самих
поэм, то с их содержанием на Руси могли ознакомиться и окольным путем, через
посредство переводных хроник или исторических повестей. Так, в "Повести
временных лет" мы уже встречаемся с именами некоторых персонажей,
связанных с гомеровским циклом (Орест и Агамемнон).22 К ХVI же веку
основные сюжетные линии гомеровских поэм, равно как имена и характеры главных
героев должны были стать хорошо известными русскому читателю, главным образом
благодаря сказаниям о Трое.
Немаловажным источником знаний об античном мире служили в допетровскую эпоху
различные переводные сборники изречений, среди которых особой известностью
пользовалась "Пчела".23 Это замечательное произведение
было, по словам В. Н. Перетца, "самым значительным проводником идей
античных авторов в древнерусскую среду", поскольку оно давало "не
только имена их, но и то, что им принадлежало".24 Это большое
собрание назидательных сентенций, восходящее к греческим, византийским
оригиналам, в частности к одноименному собранию монаха Антония (XI в.),25
довольно рано появилось на Руси (очевидно, на рубеже XII - XIII вв.). Сборник
содержал множество житейских советов, преподанных в виде коротких и хорошо
запоминаемых изречений или пословиц. Источниками для этого послужили главным
образом библейские [23] книги
и сочинения отцов церкви, а также античные авторы, в той степени, конечно, в
какой их высказывания можно было согласовать с требованиями христианской
морали. При этом особенно много высказываний было извлечено из сочинений
поздних авторов, таких, например, как Плутарх, однако встречаются изречения и
более ранних писателей и мудрецов: философов - Гераклита, Пифагора, Демокрита,
Сократа, Платона, Аристотеля, Диогена, Эпикура, Зенона; поэтов - Солона,
Эсхила, Софокла, Эврипида, Менандра; ораторов - Исократа, Демосфена, Эсхина;
историков - Геродота, Фукидида, Ксенофонта и др.
Подавляющее большинство изречений было почерпнуто составителем из греческой
литературы; высказываний римских авторов почти не встречается. Из философов
боvльшим уважением и популярностью пользуются те, чье учение можно было без
особого труда согласовать с христианским, в особенности те, кого можно было
рассматривать как своего рода предшественников христианства, как например
Платон. Последний, "хотя и язычник, рисовался византийцам и старинным
русским читателям как мудрейший из эллинов, разумно мысливший о божестве, о
человеке и его душе и о всем мире".26 Наоборот, философам, чье
учение было проникнуто материалистическими идеями и рационализмом, повезло
значительно меньше. Невыразительно, по сравнению с Платоном, представлен в
"Пчеле" Аристотель. "Составитель "Пчелы" ограничился
выборкою таких изречений, которые более или менее гармонировали с общею
дидактическою тенденцией его сборника. Отсюда преобладание чисто практических
советов, более доступных широкой публике, рядовым читателям, чем философские,
литературные и естественно-исторические мнения этого универсального философа
древности".27
Вообще отношение к Аристотелю в византийской, а отсюда и в русской
литературе было достаточно противоречивым. С одной стороны, наследие Аристотеля
прилежно изучалось и комментировалось византийскими богословами; они
использовали логические и метафизические понятия аристотелевской философии, приспособив
их к нуждам христианской схоластики; они не гнушались также делать отдельные
заимствования из его естественно-научных сочинений. [24] С другой, - они чувствовали
невозможность согласовать аристотелевское учение о природной целесообразности с
библейскими представлениями о боге как творце мира. Отсюда - критика
аристотелевского рационализма и противопоставление ему Платона, идеалистическое
учение которого о божественной душе мира было несравненно ближе христианским
ученым, нежели абстрактное представление Аристотеля о "первом
двигателе", допускавшее различные истолкования. В хрониках Малалы и
Амартола Аристотель хотя и величается при случае "премудрым", все же
рассматривается как антипод своему несравненно более достойному учителю.
Особенно сурово относится к Аристотелю Амартол, которому претил рационализм
древнего философа. Подобное же противопоставление Аристотеля и Платона можно
найти в "Шестодневе" Иоанна, экзарха болгарского (X в.) - популярном
сочинении о "шести днях творения", рано ставшем известным и на Руси.28
Возвращаясь к "Пчеле", отметим, таким образом, что подбор
материала в этом сборнике был осуществлен весьма односторонне и тенденциозно:
преобладали моральные сентенции греческих писателей и мудрецов, близкие по духу
к учению христианской церкви. Тем не менее сборники такого типа сыграли
определенную роль в истории русского просвещения. В частности, хорошо ли, плохо
ли, но они знакомили русского читателя с некоторыми образцами древней
литературы, а этого нельзя было найти ни в хрониках, ни в исторических
повестях: первые лишь упоминали об античных писателях, вторые же, за
исключением "Истории Иудейской войны", были весьма свободными
переложениями далеких античных оригиналов.29
[25] Итак, мы видим, что
русская литература древнейшего периода (XI - XV вв.) располагала целым рядом
переводных сочинений, дававших в совокупности известные сведения об истории и
литературе античного мира. Сколь ни скупы были эти сведения, они рано стали
использоваться при составлении так называемых хронографов - первых
отечественных обзоров всеобщей истории, где античности всегда отводилось
определенное место. Вообще слово "хронограф" использовалось в
древнерусской литературе в двух смыслах: во-первых, для обозначения переводных
византийских хроник, обычным названием которых на языке подлинника было cronografiva,
а затем для обозначения всякого рода исторических компиляций, составленнных из
нескольких переводных хроник, соответствующим образом сокращенных и дополненных
какими-либо другими материалами. Эти сложные хронографы, какой бы примитивной
компиляцией они ни были сначала, являются уже достоянием той страны, где они
были составлены, и относятся к истории ее науки.
В России к составлению таких первых обзоров всемирной истории приступили
довольно рано, в сущности почти в одно время с созданием первых летописных
сводов. Так, в "Повести временных лет", под 1114 г., мы уже встречаем
ссылку на какой-то русский хронограф, составленный, очевидно, незадолго до
этого и бывший, по-видимому, одним из первых опытов такого рода. Это
чувствуется по той лаконичной манере, с какой летописец ссылается на него:
"Аще ли кто сему (до этого шел рассказ о разных чудесах) веры не иметь, да
почтеть фронографа". Далее следует ряд выписок из славянского перевода
хроники Иоанна Малалы (о чудесах в древнем Египте), причем видно, что этот
перевод был переработан русским составителем хронографа. Предполагают, что в
основу этого хронографа были положены хроники Малалы и Амартола с привлечением
некоторых других материалов.30
Первым дошедшим до нас русским хронографом является "Еллинский и
Римский летописец", известный в двух редакциях: возникновение первой
современные исследователи относят еще к XIII в., создание второй - к XV.31
Составитель сам указывает в заглавии [26]
на сложный характер своего труда: "Летописец Еллинский и Римскы. Сия книгы
списаны не из единех книг, но от различен" и т. д. (полное заглавие
занимает около 10 строк). В основу этого хронографа легла прежде всего хроника
Иоанна Малалы, с дополнениями из других, отчасти славянских, источников; между
прочим, в текст Малалы включены отрывки из библейских книг и
"Александрия" в их древнем славянском переводе; продолжением Малалы
служит хроника Георгия Амартола.
Изложение ведется от "сотворения мира", причем в начале много
места отводится библейским сказаниям, куда однако вклиниваются и греческие
мифы: "О Кроне", " О Пике дыи (т. е. Зевсе), како отца своего
Крона в тимении утопив, сам црствова", "О Пресе и о главе
Горгоне", - все, заимствованные из Малалы. Из последующего изложения
выделяется рассказ о начале Рима: "Потом же црствоваста брата два, Ром ти
Рим. Ром же стареи брат Римов, град сътвори и нарече имя ему Рим. Того ради
прозвани быша Роми" и т. д. Далее рассказывается "о Тракунии
цр`и", после чего следует "Александрия", статьи (из Малалы и
Амартола) об эллинистических царях - преемниках Александра и римских
императорах, начиная с Августа. Обзор римской истории доводится таким образом
до нашествия варваров на Рим, после чего в центре внимания составителя
становится Византия. Заключительная часть хронографа целиком занята выписками
из Георгия Амартола и его неизвестного продолжателя. В первой редакции рассказ
заканчивается на смерти императора Романа (988 г.), а во второй продолжается до
Мануила Палеолога (годы правления: 1391 - 1425).
Из этого краткого обзора содержания видно, что античная история изложена в
"Еллинском и Римском летописце" крайне неполно и сумбурно: начисто
выпали из изложения классическая Греция и весь период римской Республики,
прочие отделы древней истории сведены к обзорам царей и императоров, все время
перемежающимся с подробностями из библейской или христианской истории, античные
названия и имена, как правило, искажены, иногда до неузнаваемости. В общем, это
было весьма схематичное и очень еще несовершенное изображение всемирной
истории. Однако, каковы бы ни были его недостатки, для своего времени это был [27] небесполезный труд; во всяком случае,
аналогичные компендиумы, составлявшиеся на Западе, были ничуть не лучше нашего
"Летописца".
Значительно более сложным по составу и несомненно более широким по охвату
событий было другое произведение такого типа - произведение, за которым
по-преимуществу и закрепилось название "Хронограф". В допетровской
России это был самый крупный и вместе с тем самый популярный обзор всемирной
истории: он известен сейчас во множестве списков XVI - XVIII вв. Первый
исследователь "Хронографа" А. Н. Попов считал его памятником
"юго-славянского извода", составленным в XV в. и затем перенесенным в
Россию, где он пополнился русскими летописными статьями и подвергся
литературной обработке "под пером русского книжника".32
Эта точка зрения о юго-славянском происхождении "Хронографа"
отвергнута новейшими исследователями, которые считают, что это произведение
было составлено непосредственно в России, по всей видимости в 1-й половине XV
в., выходцем из Сербии, афонским, а затем троице-сергиевским иеромонахом
Пахомием Логофетом, нашедшим для себя в России вторую родину.33 Во
всяком случае "Хронограф" известен лишь в русских списках и нет
особых оснований отрицать его русское происхождение.
За время своего более чем двухвекового существования текст
"Хронографа" подвергся целому ряду изменений. Различают три редакции
"Хронографа": первую - 1512 г., вторую - 1617 г. и третью,
составленную между 1620 и 1646 гг.34 Заглавие "Хронографа"
первой редакции - "Пролог сиречь собрание от многих летописец ... " И
действительно, "Хронограф" составлен из самых различных источников,
"по своему происхождению принадлежащих литературам: византийской,
болгарской, сербской и русской".35 Изложение охватывает события
от "сотворения мира" до взятия Константинополя турками в 1453 г. (во
2-й и в 3-й редакциях изложение доводится до воцарения Михаила Федоровича). При
этом до 1081 г. идет переложение византийских хроник - Константина Манассии, [28] Георгия Амартола, Зонары, Иоанна
Малалы и патриарха Никифора. Особенно много позаимствовал составитель у
Манассии: "Хроника Манассии внесена в наш "Хронограф" почти
целиком, из нее одной сделано более выписок, чем из остальных греческих
источников вместе взятых".36 Однако, с 1081 г. начинают преобладать
славянские источники; это объясняется тем, что внимание составителя все более
обращается к славянской и русской истории.
"Хронограф" первой редакции делится на 208 глав. В начале, как и в
"Еллинском и Римском летописце", много места отводится библейским
сказаниям, затем следует перечень персидских царей, после чего составитель
прямо переходит к Александру: в главах 96 - 102 он помещает "Избрание от
хожениа царя Александра Макидонскаго" - сокращенный вариант
"Александрии", дополненный, однако, некоторыми эпизодами из сербской
версии этого романа. В главах 102 - 105 рассказывается о преемниках Александра,
подчас с весьма интересными подробностями. Например, статья о Птолемее II (из
Зонары) начинается рассказом об основании знаменитой Александрийской библиотеки:
"Потом царствова сын его (т. е. Птолемея I) в Египте и в Александрии
Птоломей братолюбивый. Сей собра книг двесте тысящ и множае и постави им
хранителя Димитриа Фаллериа". За рассказом об эллинистических монархах
следует "Повесть о создании и попленении Тройском и о конечном разорении,
еже бысть при Давиде, цари Июдейском" (гл. 106) - юго-славянская версия
"Троянской истории", очевидно завезенная в Россию вместе с хроникой
Манассии Пахомием Логофетом. Следующая глава озаглавлена: "Царство
вечерних еллин, иже в Риме, и чесо ради Италиа нарицашеся Римская страна и
живущии в ней латыни наречени". С этого момента в центре внимания
составителя оказывается исключительно римская история: от главы 108-й,
повествующей "о рождении Рома и Ромила" и до главы 130-й, где
рассказывается "о Уалентиниане цари и о взятии Рима Изгирихом".
Материал здесь заимствуется в основном из хроники Манассии, но в ряде случаев
привлекаются и другие источники. Например, в рассказе о новозаветных событиях
(Иоанн Предтеча, Иисус Христос и пр.) используется старинный перевод
"Истории Иудейской войны" Флавия.
Как видим, истории античных государств отводится в "Хронографе"
довольно много места (с 96 по 130 гл.), однако, как и в [29] "Еллинском
летописце", изложение еще очень несовершенно: целые периоды древней
истории (например, классическая Греция) отпущены, история государств и народов
по-прежнему сводится к истории их правителей, последовательность событий не
всегда принимается во внимание. Мы не говорим уже о продолжающемся искажении античных
имен и массе иных погрешностей. В последующих редакциях разделы, посвященные
античной истории, оставаясь в основе своей теми же, подверглись некоторым
изменениям.37 Наиболее существенным было то, что
"Хронограф" пополнился новыми материалами, отчасти взятыми из
памятников древнего периода ("Еллинский и Римский летописец"),
отчасти же позаимствованными из новых, переведенных к тому времени, произведений
западного происхождения (хроники писателей XVI в. Мартина Бельского и Конрада
Ликостена).