Реферат: Русское общество и античность в допетровское время XI - XVII в.
Из "Еллинского и Римского летописца" было взято несколько новых
статей для освещения мифического периода древней греческой истории: "О
Кроне", "О Зеусе еже есть Дий", "О Персие сыне Зевесове",
"О Горгоне" - все, заимствованные у Малалы. Из того же источника (и
опять-таки за счет хроники Малалы) были сделаны обширные заимствования для
раздела "о римском зачатии и о царех римских, откуда и в кое время
быша". Наконец, краткое "Избрание от хожениа царя Александра
Макидонскаго" было пополнено отдельными статьями из более пространной
"Александрии" "Летописца".
Заимствования западного происхождения представлены выписками из польской
хроники Мартина Бельского и "Хроники чудес" Конрада Ликостена. Из
первой книги взяты заметки о языческих, греческих и римских, богах, сокращение
"Троянской истории" Гвидо де Колумна, которое теперь заменило в
"Хронографе" "Повесть о создании Тройском", а также ряд
сведений о ранних римских царях, об императорах и папах античного периода. Из
второй были заимствованы рассказы о чудесах, случавшихся в древности. О
характере этих рассказов можно судить по такому, например, отрывку: "О
разорении римском и о знамении небесном. В лето от Адама 5360 Митридат Понтский
король Рим пленил, тогда же из земли кровь ручьями шла; а в Амитерне граде
родился младенец о трех ногах, а потом на другое лето в граде Цефалене прапоры
ратныя и знамена с небеси падали" и т. д. Надо, однако, заметить, что при [30] всей фантастичности некоторых "сведений",
почерпнутых из компиляций Мартина Бельского и Конрада Ликостена, сам факт
использования этих произведений редакторами "Хронографа" весьма
примечателен: он свидетельствует о расширении кругозора у русских писателей, о
нарождении новых связей между русской литературой и литературой западных стран.
"Хронограф" был самым крупным компендиумом по всеобщей истории,
созданным в России в допетровскую эпоху. Ему были присущи все недостатки,
свойственные компиляциям такого рода, однако он обладал и некоторыми
достоинствами, а главное - это было связное историческое повествование, откуда
поколения русских читателей черпали сведения о фактах мировой истории и, в
частности, о судьбах великих государств древности. Это произведение - одно из
последних, созданных на Руси в средневековый период, и вместе с тем в нем уже
чувствуются новые веяния, связанные с иным, московским периодом русской
письменности.
3. Рост знаний об античном мире в Московском государстве XVI - XVII вв.
Литература Московского государства в части, интересующей нас, унаследовала
от предшествующего периода целый ряд переводных и оригинальных сочинений:
переводы византийских хроник, исторические повести, воспринятые на Руси,
многочисленные памятники житийной и патристической литературы, сборники изречений,
также усвоенные нашей письменностью, наконец, всевозможные
"Хронографы" и "Летописцы" - все это были различные
источники знаний об античном мире, и все они стали теперь восприниматься под
несколько иным углом зрения, обусловленным иной эпохой и иными общественными
устремлениями. Русская историческая литература XVI - XVII вв. была прежде всего
литературой Московского государства. Факты всеобщей истории подверглись в ней
новому переосмыслению, и прежде всего с той точки зрения, насколько наследие прошлого
может быть использовано для идеологического обоснования централизации и
самодержавия, для искоренения остатков феодальной раздробленности. Одной
христианской концепции было уже недостаточно: ощущалась потребность в
гражданской теории, в ясно выраженной политической идее. Взоры общества
обратились от кумира прошлого - Византии к новым [31] сильным монархиям, складывавшимся на
Западе, и это вызвало приток новой литературы, появление новых переводных и
оригинальных сочинений. Требования, которые теперь предъявлялись к историческим
сочинениям, резко возросли, и это должно было повлечь за собой решительные
изменения в самом историописании. Одной сводки материалов было уже
недостаточно, и на повестке дня встал вопрос о замене прежних компиляций
оригинальными творениями, где сведения, собранные из разных источников, были бы
подвергнуты надлежащей обработке, а их изложение подчинено определенной идее. В
то же время впервые появилась потребность в широкой публикации новых идей, и
это должно было привести к вытеснению рукописей печатною книгою. Эта революция
свершилась в полном объеме на рубеже XVII - XVIII вв., однако первые признаки
ее стали заметны значительно раньше.
Для дальнейшего накопления сведений об античном мире большое значение имели
те усилия, которые московское правительство в XVI и XVII вв. прилагало к
организации книжного дела, к составлению новых летописных сводов и приобретению
исторических и иных книг, выходивших за границей. В XVI в. библиотека
московских государей стала одним из крупнейших книжных собраний в мире.38
Между прочим, помимо рукописей и печатных книг русского, польского и
западно-европейского происхождения, в ней имелись списки со старинных греческих
оригиналов, которыми живо интересовались гуманисты Польши и Германии.39
Особое внимание уделял книжному делу Иван Грозный (годы царствования: 1538 -
1584), сам крупный писатель, прекрасно понимавший значение книг в политической
и идеологической борьбе. При нем окончательно оформилась наметившаяся еще
раньше тенденция придать московским летописям вполне официальный характер,
поставить летописание на службу идеям политической централизации и
единодержавия. Эти идеи пронизывают появившиеся в царствование Ивана Грозного
исторические произведения - знаменитый "Никоновский свод",
"Степенную книгу", "Историю о Казанском царстве".40
Этим же идеям должно было служить начавшееся [32]
на Руси, также, по-видимому, по инициативе Ивана Грозного, книгопечатание. Сам
Иван Грозный "был одним из образованнейших людей своего времени".41
Начитанность его была поистине поразительной. В его сочинениях мы находим
ссылки на самые разнообразные памятники русской и мировой литературы. Он хорошо
знал русские летописи и хронографы, читал всемирную хронику Мартина Бельского и
несомненно был знаком с древней историей. Есть сведения, что он заказывал
перевести "Историю" Тита Ливия, биографии цезарей Светония и кодекс
Юстиниана.42 В полемике с Курбским он ссылается на самые различные
исторические примеры, в том числе и из античной истории. "Ты, - пишет он
своему оппоненту, - подобно Антеру и Енеи, предателем Троянским, много соткав,
лжеши".43 Впрочем, это сравнение Курбского с "троянскими
предателями" было навеяно не столько знакомством с Гомером, сколько
реминисценциями "Троянской истории" Диктиса, которая могла быть
известна царю в переложении Гвидо де Колумна: именно у Диктиса, а не у Гомера
Антенор и Эней изображены предателями.44
Интерес к политической практике других государств вызвал появление в XVI и
XVII вв. новых переводов исторических книг, которые сильно расширили кругозор и
знания русских людей в области всеобщей истории. Среди этих книг некоторые были
переведены с греческого, но большая часть - с латинского, польского и немецкого
языков. Преобладание среди переводных книг произведений западного происхождения
обуславливалось, с одной стороны, растущими культурными связями России с
Западной Европой, а с другой - упадком греческой литературы, особенно заметным
после падения Византии (1453 г.).
Впрочем, ослабление греко-византийского влияния сказалось не сразу и не
везде одинаковым образом. Прочность давно установившихся культурных традиций, а
кроме того, сознательное противодействие русской церкви любым западным,
"неправославным" влияниям, содействовали тому, что и после падения
Византии греки и их литература еще долго сохраняли свое значение важнейшего
авторитета [33] и источника
учености. В 1518 г. по вызову великого князя Василия Ивановича в Москву прибыл
для толкования и перевода богослужебных книг ученый афонский монах Максим Грек
(1480 - 1556 гг.), которому суждено было сыграть заметную роль в истории
русской церкви и просвещения.45 Позднее, во 2-й половине XVI в.,
московское правительство неоднократно отправляло к константинопольскому
патриарху молодых людей для обучения греческому языку, видимо, в целях
подготовки из них квалифицированных переводчиков.46 Наконец, в следующем
столетии (в 1653 - 1655 гг.) монах Арсений Суханов по поручению московского
патриарха побывал на Афоне и вывез оттуда до 500 греческих рукописей, среди
которых были также и рукописи античных авторов: Гомера, Гесиода, Эсхила,
Софокла, Фукидида и др.47 Эти факты достаточно ярко показывают то
культурное значение, которое еще и в Московский период продолжала сохранять
греческо-византийская образованность.
Первые переводы произведений западно-европейского происхождения были сделаны
в западных же областях Московского государства, в частности, в Новгороде, где
во 2-й половине XV в. "распорядителем и покровителем переводного
дела" был высокообразованный и энергичный архиепископ Геннадий.48
Работавший под его руководством правительственный переводчик Дмитрий Герасимов
сделал, между прочим, в самом конце XV в. перевод "Краткой
грамматики" Доната - произведения, которое уже в поздней античности (Донат
жил в IV в.) приобрело исключительную популярность, было затем воспринято
средневековьем и вплоть до XV в. являлось основой школьного преподавания
латыни. По-видимому, переводом Доната Герасимов хотел дать своим
соотечественникам настоящее пособие для изучения латинского языка, однако под
пером переписчиков труд его утратил свой первоначальный характер: они
"выкинули из него все писанное латинскими буквами, оставив один русский
текст".49
[34] Со 2-й четверти XVI
в. переводческая деятельность в Новгороде замирает и центром всех работ по
переводу иностранных книг, как западно-европейских, так и греческих, становится
Москва. Из трудов по всеобщей истории, переведенных в России в XVI - XVII вв.,
важно заметить, как имеющие отношение и к античности, следующие:
"Хроника всего
мира" Мартина Бельского (1495 - 1575 гг.). Написанная на польском
языке, эта "Хроника" выдержала в XVI в. три издания (1550, 1554
и 1564 гг.) и тогда же была переведена на русский язык.50
Произведение это, по своему характеру, во многом напоминает наш
"Хронограф": сходство между ними так велико, - и в компилятивном
подборе источников, и в общем расположении материала, - что "оба эти
памятника можно назвать однородными".51 Тем более легким
было усвоение "Хроники" Бельского нашей литературой. Заметим,
что в начале этого произведения, как и в нашем "Хронографе",
много места отводилось рассказу о "четырех монархиях" -
Ассиро-вавилонской, Персидской, Греко-македонской и Римской.
"Хроника чудес"
Конрада Ликостена (умер в 1561 г.). Произведение это, написанное по латыни
(заглавие подлинника - "Prodigiorum ac ostentorum chronicon"),
было издано в Базеле в 1557 г. Оно было составлено по образцу сочинения
римского писателя Юлия Обсеквента "О чудесных явлениях" (De
prodigiis), однако, в отличие от этого последнего, включало в себя
описание различных предзнаменований и чудес, случившихся не в одном только
Риме, но во всем мире - от его "сотворения" и до времени жизни
составителя. На русский язык это произведение было переведено в 1599 г. и
имело такое название: "Кроника, сиречь летописец чудес великих
небесных и земных от начала света до нынешних лет".52
"О четырех великих
монархиях" (De quatuor summis monarchiis) Иоанна Слейдана, также
писателя XVI в. Это произведение было переведено в России, очевидно, уже в
XVII в.53
"Церковные
летописи" (Annales ecclesiastici) Цезаря Барония (1538 - 1607 гг.).
Сочинение это, содержавшее обзор церковной истории "от рождества
Христа", неоднократно переводилось в России [35] в XVII в., как с польского
сокращения Петра Скарги, так и с латинского оригинала.54
"Хронограф",
приписываемый Дорофею, митрополиту Монемвасийскому (конец XVI - нач. XVII
в.). Составленный на новогреческом языке, "Хронограф" этот
кратко повествует о важнейших событиях "от создания мира" и в
общем "мало чем отличается от русского "Хронографа".55
Он был издан впервые в Венеции в 1631 г., на русский язык переведен в 1665
г. по повелению царя Алексея Михайловича.56
"Хрисмологион"
(буквально - "толкование пророчеств"), составленный Паисием
Лигаридом, митрополитом Газы, и переведенный на русский язык Николаем
Спафарием в 1673 г. Это любопытное произведение, посвященное все той же
теме о "четырех монархиях", включало в себя текст и толкование
книги ветхозаветного пророка Даниила (где содержалось пророчество о
четырех монархиях) и обзор соответствующих монархов - "халдейских",
персидских и греческих царей, римских и византийских императоров, а также
"кесарей римляно-немецких" (т. е. германских императоров).57
Наряду с этими собственно историческими трудами известное значение в
качестве источника сведений об античном мире могли иметь и другие переводные
произведения, постольку, поскольку в них имелись ссылки на античные примеры или
цитаты из сочинений античных авторов. К числу таких произведений относится,
например, "Риторика", переведенная в конце XVI в. с какого-то
латинского оригинала и известная во многих списках, начиная с 20-х годов XVII
в.58
Другую и более интересную для нас группу переводов составляют произведения
античных авторов. Конечно, интерес к классической литературе в допетровскую
эпоху был еще очень невелик. Тем не менее в XVI и XVII вв. появилось уже
несколько переводов [36]
сочинений античных авторов - факт весьма примечательный, если мы учтем,
что до этого русская литература располагала в сущности всего лишь одним таким
переводом - древним славяно-русским переводом "Истории Иудейской
войны" Иосифа Флавия. Боvльшая часть этих новых переводов выполнена с
польского, но есть переводы и непосредственно с греческого и латинского языков.
По содержанию - это самые разнообразные сочинения: труды по военной и
политической истории, трактаты по географии и экономике, чисто художественные
произведения. В частности, были переведены: в XVI в. - "О положении
мира" ("De chorographia", в русском переводе -
"Космография") Помпония Мелы;59 в XVII в. - "История
Иудейской войны" Флавия (заново с польского оригинала, однако переводчику
был, по-видимому, известен и древний русский перевод этого сочинения),60
"Экономика" Аристотеля (в 1676 г., с польского, стольником Ф. Г.
Богдановым),61 басни Эзопа (в 1607 г., с греческого, Ф. К.
Гозвинским),62 "Метаморфозы" Овидия (прозою, с польского,
"не менее как тремя переводчиками").63
Значительно возрос в XVI и XVII вв. интерес к античной философии; отчасти
это было вызвано усилившейся полемикой в церковных кругах, отчасти растущим
интересом государственных деятелей к политическим теориям древних. В частности,
есть много данных, свидетельствующих о том, с каким вниманием в это время
читали, изучали и переводили Аристотеля.64 Правда, отношение к
Аристотелю, как, впрочем, и к другим древним философам, было и в это время
противоречивым: с одной стороны, они оставались символами языческой мудрости, с
другой - их имена были тесно связаны с латинскою схоластикой, с западным
католическим богословием, к которому православная церковь относилась с
нескрываемой враждой. В XVI в. против увлечения "Аристотелевыми
силлогизмами" выступал Максим Грек - знаменитый переводчик [37] и богослов. С аналогичными
предупреждениями по поводу "силлогизмов" в XVII в. выступал другой
ученый монах Епифаний Славинецкий (умер в 1675 г.). Однако это не мешало тому
же, например, Максиму хорошо знать античную философию и при случае использовать
сочинения Аристотеля и ссылаться на его авторитет. Почитатель Максима князь
Курбский также внимательно изучал произведения Аристотеля: "прочитах,
разсмотрях физические и обучахся и навыках еттических", - рассказывает он
о своем чтении Аристотелевых книг.65
Многочисленные ссылки на Аристотеля можно обнаружить в произведениях
украинских и московских проповедников XVI - XVII вв. Преподавание философии и
риторики в новых славяно-греко-латинских академиях - полудуховных-полусветских
училищах, основанных на базе монастырских школ в Киеве (1632 г.) и Москве (1687
г.), - также в значительной степени было основано на использовании
аристотелевского наследия, разумеется, обработанного в духе средневековой
схоластики.
Особенно важно отметить знакомство русских читателей с этико-политическими
творениями Аристотеля и связанные с этим первые попытки использовать наблюдения
древнего философа для обоснования собственных политических теорий. В XVI в.
боярин Ф. И. Карпов, рассуждая о долге всякого самодержца - "добрых
подвластных беречи ..., злых же казньми полутшати ..., не насыщаемых же и злых
... отнюдь истребити", прямо ссылается на авторитет Аристотеля:
"якоже полнее философ нравоучителны Аристотель беседует в своей 10 книзе
Нрав", т. е. в 10-й книге "Никомаховой этики".66 В
XVII в. ученый монах, проповедник и поэт Симеон Полоцкий (1629 - 1680 гг.)
вслед за Аристотелем подчеркивает различие между тираном и мудрым царем в
оригинальном стихотворении "Разнствие" (в сборнике "Вертоград
многоцветный"):
Кто есть царь и кто тиран, хощеши
ли знати,
Аристотеля книги потщися читати.
Он разнствие обою сие полагает:
Царь подданным прибытков ищет и желает, [38]
Тиран паки прижитий всяко ищет себе,
О гражданстей ни мало печален потребе.67
При этом на полях прижизненной рукописи, против 2-й строки стихотворения,
имеется помета: "книга 8 (3 ?) Граждан., глав. 10" - ссылка на
"Политику" Аристотеля.68 Точно известно, что в библиотеке
Симеона Полоцкого была "Политика" Аристотеля в польском переводе С.
Петриция.69 Хорошо знал политические сочинения Платона и Аристотеля
и ученик Симеона Полоцкого, тоже ученый монах и публицист, Сильвестр Медведев
(1641 - 1691 гг.). В его библиотеке также имелся экземпляр "Политики"
Аристотеля, возможно, тот самый, который ранее принадлежал его учителю.70
Наконец, еще одно свидетельство внимания к политическим произведениям Аристотеля:
в 1676 г. юго-славянский (хорватский) просветитель Юрий Крижанич в письме к
царю Федору Алексеевичу превозносит достоинства аристотелевской
"Политики" и предлагает "ту похваленну Аристотелеву политику на
русский язык ясно и явно и сокращенно преложити".71
По-видимому, в связь с этим интересом к политическим учениям древности надо
поставить и не совсем понятное упоминание о переводе Фукидида, содержащееся в
"Оглавлении книг, кто их сложил" - любопытном памятнике ранней
русской библиографии, автор которого остался неизвестным.72 В этом
произведении, в списке трудов Епифания Славинецкого, под № 13, имеется такая
запись: "Преложи уставы граждано-правителнии от Фукидидовы истории книги
1, конец же от книги Плиниа второго Панегирика к Траиану [39] число 75, имже чести вручаются,
тетратей в 4 (долю листа) 73".73 В другом месте
"Оглавления" снова упоминаются эти "Уставы", причем
приводятся начальные слова этого произведения: "Кикерон и Фукидид краток
есть и тонкий".74 По-видимому, это был не просто перевод 1-й
книги Фукидида , а какая-то компиляция, составленная с ученой и назидательной
целью: в основу были положены отрывки из 1-й книги Фукидида с дополнениями из
"Панегирика Траяну" Плиния Младшего и, может быть, из сочинений
других античных писателей.
В общем, несомненно, что в XVI и XVII вв. знания русских людей об античном
мире стали намного полнее и глубже, чем в предшествующий период. Замечательны в
этом отношении ставшие уже частыми примеры непосредственного обращения к
философским, историческим и художественным произведениям древних авторов, а
также первые серьезные попытки использовать античное наследие в современной
политической публицистике.
Насколько глубоко интересовались в России XVII века античностью и как умело
использовали тогда достижения древней науки, в частности для развития
собственной историографии, - об этом лучше всего можно судить по так
называемому "Историческому учению" - в высшей степени любопытному
сочинению, написанному неизвестным автором в царствование Федора Алексеевича
(1676 - 1682 гг.). Сочинение это должно было служить предисловием к какому-то
обширному труду по отечественной истории, задуманному, но так, по-видимому, и
не совершенному, на рубеже 70-80-х годов XVII в. Впервые оно было опубликовано
в 1871 г. Е. Е. Замысловским,75 а название "Историческое
учение" дал ему С. Л. Пештич, который первым подверг этот памятник
всестороннему анализу.76
"Историческое учение" является "первым в России теоретическим
обоснованием задач, стоящих перед историком и историческим сочинением".77
Свои мысли о пользе исторических знаний, о понятии и сущности истории, о
качествах настоящего историка автор подкрепляет ссылками на виднейших ученых
древности, часто [40]
цитируя или перелагая отрывки из их сочинений. Так, уже в самом начале, говоря
о важности и пользе познания, автор ссылается на Аристотеля: "И для того
крайнейший философ Аристотель написал (против этого места на полях стоит:
"Метафизик, книга 1-я". - Э. Ф.), что все человецы естественно желают
ведати и познати всех вещей, потому что тем ко искусству и к совершенству
придут".78 Далее автор указывает на пользу именно исторического
знания, и тут следуют ссылки на Цицерона и Фукидида: "пристойно от
славного Кикерона именуетца история учительницу житии и свет истинный. Також и
Фукидид, премудрый еллинский историк, имяновал историю вечное наследие, зане
всегда разумные плоды и пребогатые рождает, и будучи в мире сем всегда тыеж
советы и дела, и пременение частое меж дел и начальств, а житие наше будучи
краткое, история научит нас искусством и случаем иных, прежде бывших, и сице от
прешедших дел настоящее познаваем, а будущее разумом изобразует".79
Рассмотрение другого вопроса - о сущности истории и обязанностях историка -
начинается с разъяснения самого термина "история": "Истории имя
и речение предивный Платон философ (здесь на поле рукописи стоит: "Платон
в Кратиле". - Э. Ф.) производит от истаме и рус, еллинску, се есть от
задержания течении, потому что история вещь и дела текущие мира сего описанием
своим будто заключит в себе и задержит, или исторо, по-еллински, толкуется зрю
и смотрю, понеж смотрит, яко в зерцале, история многие и разные вещи и дела
мира сего".80
Определив историю как "живописание глаголющая", автор подробно
останавливается на составных частях исторического описания, а затем переходит к
обзору тех требований, которые предъявляются к самому историку. Прежде всего,
историк должен обладать необходимыми техническими знаниями. Авторитетом тут для
нашего автора служит "Дионисий Аликарнасей, греческий славный
историй", который, "сравняя первых и славных греческих историков
Иродота и Фукидида меж собою", наметил важнейшие требования, предъявляемые
к составителю исторического произведения.81 [41] Однако наш автор прекрасно понимает,
что одного профессионального мастерства еще недостаточно, чтобы быть настоящим
историком. Он указывает, что от историка, помимо умения излагать свой материал,
требуется еще: 1) соблюдать истину, 2) вскрывать причины описываемых явлений,
3) давать моральную оценку излагаемым событиям. В качестве авторитетов
упоминаются соответственно: 1) тот же "Дионисий в начале археологии",
2) "Поливий, греческий историк", и 3) "славный историк Тацыт,
идеже пишет, чтобы добродетели не умолчилися, также и злодеяния явно бы было,
для того чтобы от после нас будущих была надежда от добрых дел, а страх от
злодейств".82
Заключительная часть сочинения, посвященная восхвалению царя Федора
Алексеевича, открывается знаменитым изречением Платона: "Премудро и
истинно дивный Платон философ написал, что тогда подданные благоденствуют,
когда или философ царствует, или царь философствует".83 Далее
автор прославляет царя за его заботу о развитии исторических знаний в России и
от царского имени, как это было принято в то время, излагает грандиозный проект
создания нового большого труда по отечественной истории, который смог бы
заменить собою устаревшие летописцы.
Хотя в отдельных местах "Исторического учения" чувствуется влияние
современных польских историков,84 в целом это сочинение является
несомненным памятником русской исторической мысли. Автор хорошо понимает
общественное значение и пользу истории и отдает себе полный отчет в сложных
обязанностях писателя-историка. При этом, как мы видели, он обнаруживает отличное
для своего времени знакомство с древней литературой, из которой он умело
заимствует примеры и высказывания, подтверждающие его мысли. Заключительные
рассуждения автора пронизаны сознанием того, что летописная традиция изжила
себя и что дальнейший успех в разработке отечественной истории зависит от
скорейшего перехода к новому типу историописания "по обычаю
историографов". Автор с горечью отмечает, что на всем свете "только
московской народ и российской историю общую от начала своего не сложили и не издано
типографии по обычаю".85 Осознанной необходимостью [42] преобразований веет на нас со страниц
"Исторического учения", и в этом чувствуется уже дыхание новой,
петровской эпохи.
Говоря о необходимости перехода к новому, более совершенному типу
историописания, автор "Исторического учения" имел в виду прежде всего
занятия отечественной историей, однако сказанное им с еще большим основанием
может быть отнесено и к области всеобщей истории. В России XVI - XVII вв.
здесь, как и раньше, главным видом исторических произведений продолжали
оставаться хронографы, т. е. общие обзоры компилятивного характера. Правда,
теперь они значительно расширились благодаря использованию западных хроник,
однако в принципе дело нисколько не изменилось. Оригинальных сочинений по
всеобщей истории все еще не было и лишь изредка появлялись компилятивные труды
сравнительно высокого класса. К числу этих последних относятся некоторые
произведения Н. Г. Спафария. Для нас они тем более интересны, что имеют
непосредственное отношение к античности.
Выходец из Молдавии, в свое время учившийся в Константинополе и в Италии,
Николай Гаврилович Спафарий - Милеску (1635 - 1709 гг.) появился в России в
1671 г.86 Он хорошо владел новогреческим, румынским, турецким и
арабским языками, благодаря чему получил место переводчика в Посольском
приказе. Он знал также древние языки - греческий и латинский. Помимо переводов
(выше мы упоминали о переведенном им "Хрисмологионе"), Н. Г. Спафарий
занимался составлением различных книг по всеобщей истории. В частности, в 1673
г. им был составлен "Василиологион" - сочинение, известное также под
более полным названием: "История о мужественнейших в воинских ополчениях
ассирийских, персидских, еврейских, греческих, римских царей, великих князей и
великих государей царей Российских".87 Сочинение это состоит из
предисловия, где возвеличивается монархический образ правления и, в частности,
самодержавие русских царей, и 18-ти биографий различных государей, в том числе
Кира, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Константина и Феодосия
I. Между прочим, жизнеописания этих древних правителей составлены [43] гораздо обстоятельнее, чем биографии
русских князей и царей; автор пользовался при этом сочинениями Геродота, Иосифа
Флавия, Квинта Курция, Орозия и др.
Непосредственное обращение к произведениям античных авторов - вот,
следовательно, то новое, что отличало "Василиологион" Спафария от
других компилятивных трудов допетровской эпохи. Привлечение свидетельств
древних авторов характерно также для другого сочинения Спафария "Описание
преславной церкви, имянованной святая София в Константинополе" (1674 г.).88
Рассказывая о постройке этого замечательного собора при Юстиниане, Спафарий
пользуется не только сочинениями позднейших византийских писателей, но и
трудами Прокопия Кесарийского - историка, чье имя принадлежит античному периоду
не меньше, чем византийскому.
Если пример Спафария - ученого иностранца - может показаться нехарактерным,
то вот перед нами другое лицо - стольник Андрей Иванович Лызлов, составивший в
самом конце XVII в. большой труд под названием "Скифская история"
(рукопись датирована 1692 г.).89 В этом произведении последовательно
рассматривается происхождение татар и турок, история татаро-монгольских
завоеваний, борьба Русского государства с Золотой Ордой, присоединение Казани и
Астрахани, история крымских татар и Турции. Автор широко использовал польские и
литовские хроники и русские источники "Степенную книгу",
"Хронограф" и "Синопсис", приписываемый Иннокентию Гизелю.
Сочинение озаглавлено "Скифская история", поскольку автор выводит
происхождение татар и турок от древних скифов. В 1-й главе автор рассуждает -
цитируем заглавие - "о названии Скифии и границ ея, и о народех скифских,
названных монгаилах и прочиих; и о амазонах, мужественных женах их; и киих
татар суть сии татарове, иже в Европу приидоша". В качестве авторитетов
упоминаются древние писатели: Диодор Сицилийский, Юстин, Курций Руф, Геродот и
даже - в рассказе об амазонках - "Омир во Илиадах и Виргилий во Энеидах
своих". Однако, как кажется, непосредственно Лызлов пользовался лишь
сочинением Курция Руфа, на которого имеются прямые ссылки; свидетельства остальных
античных авторов были им взяты из западных [44]
хроник. Все же нельзя отрицать, что Лызлов проделал большую и сложную работу,
составляя свою "Скифскую историю"; им было использовано большое число
русских и иностранных исторических книг; в его произведении можно обнаружить
уже элементы рационализма и исторической критики. Созданный накануне Азовских
походов Петра I, труд Лызлова не только свидетельствовал о новых тенденциях в
русской внешней политике, но и служил провозвестником нового, более высокого
этапа в истории русского историописания.90
Итак, мы изложили в хронологической последовательности целый ряд фактов,
подтверждающих давнее знакомство русских людей с литературой и историей
античных народов. Мы видели также, что уже в древнейший период, начиная с XI
в., в России составлялись компилятивные обзоры всемирной истории, в рамках
которых рассматривались также отдельные периоды или сюжеты древней греческой и
римской истории. Особенно много сведений об античном мире было воспринято
русской литературой в XVI и XVII вв., что сказалось также на содержании поздних
хронографов. В конце XVII в. отдельными писателями даже предпринимались попытки
непосредственного обращения к античной традиции в их трудах по всеобщей
истории. Тем не менее даже и в XVII в. еще не существовало подлинно научного
изучения всеобщей истории. Более того, именно в это время стало ощущаться
отставание русской исторической мысли от западно-европейской, где в XVI и XVII
вв. делало свои первые шаги новое научное направление. В России научное
изучение всеобщей истории стало возможно лишь с XVIII в., после преобразований,
связанных с именем Петра, "точнее говоря, с момента учреждения в
Петербурге Академии наук и приглашения в нее иностранных, преимущественно
немецких, ученых, прошедших более или менее правильную школу и принесших с
собой научный критический метод".91 Однако, совершенно
очевидно, что без накопления необходимых сведений в предшествующий период, без
длительной исторической традиции, сложившейся к тому времени в России, было бы
невозможно быстрое усвоение русскими учениками научного метода своих учителей:
чтобы семя дало всходы, почва [45]
должна была быть уже готовой к посеву. Только так можно объяснить быстрое
становление русской исторической науки в XVIII в., следствием чего было
начавшееся изучение классической древности.