1.
Культ науки, научности, идея о том, что именно развитие научного знания
позволяет поставить под контроль внешние, подавляющие человека стихийные силы
природы и общества и что в этой связи прогресс науки является одним из главных
факторов возрастания человеческой свободы - все эти установки входили как
необходимые составные части в “Проект просвещения”. В соответствии с этими
установками все то, что мешает прогрессу свободы, подлежит радикальной критике.
Это относится, в частности, и к разным формам вненаучного постижения мира:
начиная от мифологии и религии и кончая отжившими метафизическим системами, предрассудками
здравого смысла и обыденными представлениями.
Нужно,
правда, заметить, что такое понимание науки, которое принципиально
противопоставляет научное мышление философскому, сложилось далеко не сразу в
рамках данного проекта. Первоначально философия выступала как некоторый
необходимый компонент общей научно-рациональной установки (и в этом контексте
метафизика рассматривалась как некая “общая наука”), и только лишь в XIX веке
начинает становиться все более и более популярным мнение о том, что подлинная
наука и философия не имеют между собою ничего общего. В XX веке этот способ
понимания научности привел к формулированию тезиса о том, что в сущности все
проблемы традиционной философии являются псевдо-проблемами и что поэтому одна
из задач современных просветителей состоит в разоблачении и искоренении всякого
рода философских пережитков из системы знания, ибо никакое подлинное знание вне
науки и помимо науки невозможно.
Я
хотел бы сделать некоторые уточнения для того, чтобы сциентистская установка, которая
имеется в виду, была правильно понята. Согласно этой установке речь не идет об
отрицании самого факта существования разного рода вне-научных мыслительно-духовных
форм, претендующих на знание различных аспектов реальности: обыденный здравый
смысл, практические и технические знания, мифологические, религиозные, философские
системы и т.д. Дело в другом: в соответствии с идеологией сциентизма все эти
мыслительные образования не являются знанием в подлинном и точном смысле слова,
так как не отвечают тем критериям обоснованности, которые в полной мере
выполняются только в науке. Т.н. вне-научные формы “знания” имеют другие
функции в обществе: способствуют ориентации в простейших жизненных ситуациях
(там, где участие науки не необходимо, хотя в принципе и возможно), служат
средствами выражения эмоций, способствуют сплоченности социальных групп и т.д.
Сциентизм отнюдь не отрицает и факт глубокого взаимодействия науки, философской
метафизики и религии в процессе становления современного научного знания (да и
как можно отрицать влияние религиозно-мистических изысканий Кеплера на его
научные открытия, метафизических размышлений Декарта на картезианскую программу
в физике или алхимических исследований Ньютона на понимание им механики?). В
соответствии с позицией сциентизма имевшие место в истории науки факты такого
рода свидетельствуют лишь об исторически случайных обстоятельствах генезиса
современного научного знания в конкретной культурно-исторической ситуации и
вовсе не означают, что из существа научного отношения к миру вытекает
необходимость взаимодействия науки с иными, вне-научными способами истолкования
действительности. Да, говорят представители данной точки зрения, исторически
наука была связана и с религией, и с философской метафизикой. Но все это
послужило лишь своеобразными строительными лесами при возведении здания
современной науки. Когда здание построено, леса больше не нужны. Сама по себе
наука самодостаточна, и лишь на нее можно рассчитывать, если мы хотим обладать
подлинным знанием.
Но
так как именно с помощью научного знания могут быть решены основные проблемы, с
которыми сталкивается современное человечество, очень важной становится
проблема отделения научного знания от знания вне- и псевдонаучного. Как
известно, в ходе развития логического позитивизма и разного рода
пост-позитивистских школ выдвигались различные критерии, с помощью которых
можно было бы произвести подобное отделение: верификация Карнапа, фальсификация
Поппера, “позитивный сдвиг проблем” Лакатоса и др. Проблема эта так и не была
решена, так как граница между научным и вне-научным знанием оказалась
достаточно размытой. Проще указать на примеры того, что в данное время в нашей
культуре признается в качестве бесспорно научного знания и что к таковому явно
не относится.
Если
пойти по этому пути, то легко обнаружить, что в качестве эталона научного
знания в европейской культуре последних двухсот лет неизменно фигурировала
опирающаяся на эксперимент математизированная физика , а в качестве примера
изысканий, не имеющих ничего общего с наукой в таком ее понимании - философия, занятая
глубинным исследованием сознания, т.е. изучением сознания не в его эмпирической
данности и фактуальности (это дело эмпирической психологии), а в его
трансцендентальных измерениях. Предпосылки, из которых исходят эти два типа
исследований, а также результаты к которым они приходят, представляются не
только разными, но несовместимыми друг с другом, взаимно друг друга отрицающими.
Можно показать, что эксперимент, лежащий в основе того типа науки, которая
возникла в Европе в Новое время, в качестве необходимого условия своей
возможности (используя кантовский способ выражения) предполагает принятие
установки на реальность изучаемой действительности. В этом смысле
реалистическая установка в ее разных модификациях органически присуща научному
мышлению. Ученый при таком понимании науки получает воспроизводимые факты, используя
соответствующие приборы и объективные способы измерения величин, строит
математизированные теории для объяснения эмпирических данных и излагает
результаты своего исследования в общезначимой форме. С другой стороны, то
направление в европейской философии, которое во многих отношениях задавало тон
всему ее развитию в последние триста лет и которое можно назвать “философией
сознания”, или “философией субъективности”, исходит из самоочевидной данности
мира сознания, субъективных феноменов, и не очевидности внешнего сознанию мира.
Способы анализа феноменов сознания весьма специфичны, не похожи на приемы
математизированного естествознания, и, как показал опыт развития западной
философии, получить общезначимые результаты в этой области весьма
затруднительно.
В
последующей части доклада я попытаюсь показать, что тот способ понимания науки
и научного мышления, который сложился в европейской культуре в Новое Время и
который как будто бы является прямым отрицанием “философии субъективности”, в
действительности разделяет с последней некоторые исходные позиции, которые
вполне вне-научны и научными быть не могут, ибо определяют сам характер научной
практики. Европейская наука последних столетий и философская мысль, которой
отказывают в статусе научности, в действительности оказываются двумя сторонами
некоего единого целого, разрабатывая две формы приложения единой
ценностно-познавательной установки: к исследованию природы , с одной стороны, и
к изучению человека, мира его сознания, его ценностей, его свободы, с другой.
От смены этой установки зависит изменение взаимоотношения научных и вне-научных
форм мышления, их места в системе культуры, способов их взаимодействия. На
некоторых попытках изменения указанной установки я остановлюсь во второй части
доклада.
2.
Но прежде всего я хотел бы эксплицировать некоторые моменты, относящиеся к
самой данной установке.
Экспериментальное
естествознание Нового Времени стало возможным в результате появления
определенной системы идеалов и ценностей, задающих такое отношение человека к
природе, которое является весьма специфичным и которого никогда не существовало
ранее в истории. Эта система идеалов связана с возникновением цивилизации
особого типа, которую нередко называют технологической. Таким образом, то, что
мы называем современным научным мышлением имеет в качестве условия своей
возможности целую систему предпосылок. Речь идет прежде всего о понимании
природы как простого ресурса человеческой деятельности, как некоторого
пластичного материала, в принципе допускающего возможность безграничного
человеческого вмешательства, переделки и преобразования в интересах человека, который
как бы противостоит природным процессам, регулируя и контролируя их. Если в
рамках античного миропонимания техническая деятельность, продуцирующая мир
искусственных предметов, не может иметь никакого отношения к познанию
естественно существующих вещей, ибо “искусственное” и “естественное”
несовместимы друг с другом, то в науке Нового Времени снимается это
противопоставление: сама природа выступает как некий гигантский механизм, выявить
скрытые пружины которого можно только путем его разборки. В процесс
экспериментирования как раз происходит насильственное воздействие на
естественные процессы, которое позволяет препарировать явления, обнажить их
скрытые механизмы и произвести факты, составляющие эмпирический базис науки.
Специфическое отличие науки Нового Времени от науки античности состоит, таким
образом, в том, что факты не столько описываются, сколько производятся, конструируются.
Современное научное мышление в отличие от научного мышления во времена
античности возникает и развивается в рамках проективно-конструктивного
отношения к миру.[i]
Очень
важно подчеркнуть и другое обстоятельство. Эксперимент как средство изучения
природы предполагает не только отказ от принципиального противопоставления
естественных и искусственных процессов, но также и возможность выделения таких
замкнутых систем, которые допускают со стороны субъекта полный контроль за
всеми факторами, влияющими на протекание исследуемых процессов. При принятии
иных предпосылок эксперимент в точном смысле слова не осуществим. Но из этих
предпосылок вытекает тезис о возможности точного предсказания будущего хода
событий (речь идет не о фактической возможности, что нередко бывает весьма
затруднительно, а о возможности принципиальной). Но там, где мы способны предсказывать
течение процессов, мы можем овладевать ими, регулировать и контролировать их.
“Познавать для того, чтобы предвидеть, предвидеть для того, чтобы повелевать “-
такая формулировка существа современной науки была дана в позитивизме. Нужно
признать, что эта формула неплохо выражает особенности той
познавательно-ценностной установки, в рамках которой осуществляется современное
научное мышление.
Интересно
заметить, что особенности теоретического мышления, как оно понимается и
практикуется в науке Нового Времени, непосредственно связаны с специфическими
чертами данного типа научности. Если главная цель теории в античной науке
состоит в понимании природных явлений посредством доказательства, исходящего из
посылок, истинность которых постигается интуитивно, [ii] то теперь
теоретическое научное мышление осуществляется в форме особого рода деятельности
теоретика с специфическими объектами - объектами идеальными. Работа теоретика с
идеальными объектами напоминает деятельность техника с материальными
конструкциями: идеальные объекты соединяются, разъединяются, преобразуются, ставятся
в особые, необычные условия, как бы испытываются на прочность и т.д. С помощью
идеальных конструкций проводятся т.н. идеальные эксперименты. При этом
выясняется (и это особенно существенно для понимания той проблемы, которую я
обсуждаю), что идеальный и реальный эксперименты не просто взаимосвязаны, но
что последний попросту невозможен без первого. Ибо только в идеальном
эксперименте удается выделить исследуемое явление “в чистом виде”, раскрыть
внутренние, глубоко запрятанные механизмы природных процессов. В реальном
эксперименте исследователь пытается приблизиться, насколько это возможно (а
полностью это, разумеется, никогда невозможно) к воссозданию тех условий, которые
первоначально изучаются в деятельности с идеальными конструкциями. Отмеченный
характер теоретической деятельности в рамках науки Нового Времени, особенно
хорошо виден тогда, когда мы имеем дело не с уже ставшей наукой этого типа, а
когда мы изучаем генезис, становление этого типа научности (в частности, творчество
таких основателей экспериментального естествознания, как Галилей). Научная
теория, как она теперь начинает пониматься и конструироваться , как бы содержит
в потенции производство эмпирических феноменов в реальном эксперименте.[iii]
Одним
из важных следствий подобной проективно-конструктивной установки является
резкая оппозиция научного и вне-научного мышления. Все те мыслительно-духовные
образования, которые не могут быть воспроизведены в деятельности (реальной и
идеальной), смысловое содержание которых субъект не может контролировать, в
рамках подобной установки должны выводиться за пределы науки. Это относится к
религии, мифологии, суждениям обыденного опыта, вообще к значительной части
интеллектуально-духовной традиции. При этом речь идет не просто о разделении
мышления на научное и вне-научное, а о том, что только первое рассматривается
как мышление в строгом смысле слова, только с ним связывается возможность
истинного постижения действительности. Основатели науки Нового Времени лично
были религиозными людьми. Однако , как я пытался показать, тот тип научного
мышления, который они сформировали, предполагает такое отношение к миру, которое
принципиально отлично от религиозного отношения. Поэтому неудивительно, что
развитие современной науки с необходимостью привело к появлению идеологии
сциентизма с его резко негативным отношением ко всем без исключения вне-научным
формам мышления, а прогресс тесно связанной с наукой техники - к идеологии
технократизма с его культом технического преобразования и контролирования всех
природных и социальных феноменов.[iv]
Я
хотел бы специально обратить внимание на то, что в рамках данного типа
научности особенно резко противопоставляется научное и обыденное знание.
Основные представления аристотелевской физики не столь уж далеки от обычного
здравого смысла. Развиваемые в ней идеи о том, что движение каждой вещи должно
завершаться в соответствующем “естественном” месте, что тело движется лишь
постольку, поскольку на него действует извне приложенная сила и др. по сути
дела являются простыми обобщениями повседневного эмпирического опыта. Научное
мышление в этом случае выступает как продолжение и развитие мышления
вне-научного. Совсем другое дело в науке Нового Времени. Здесь научное и
обыденное резко противопоставляется. Действительное движение Солнца совсем не
таково, каким оно представляется. В законах классической механики (а она
выступает в это время как парадигма научности вообще) формулируются такие
характеристики движущихся тел, которые противоречат тому, что наблюдается в
опыте. Наука основывается на эксперименте, а в последнем создаются
искусственные условия, в которых обычный человек никогда не может действовать.
Развитие научного мышления в рамках данного его понимания означает резкий
разрыв с традицией здравого смысла, недоверие ко всему непосредственно, естественно
данному.
В
философии Нового Времени - а многие ее основоположники были одновременно
основателями современной науки - познавательно-ценностная установка, лежащая в
основании данного типа научности, осознается, рефлектируется, из ее логического
анализа делаются соответствующие мировоззренческие выводы.
Позиция
недоверия ко всему естественно данному и соответственно доверия лишь к тому, что
сознательно контролируется, доведенная до своего логического конца, приводит
Декарта к радикальному сомнению в существовании всего, кроме самого
сомневающегося и сознающего субъекта. Если мир природы существует не сам по
себе, а как бы лишь постольку, поскольку им можно овладеть, поставить под
контроль, сделать продолжением и частью самого человека, то естественно
поставить человека в центр всех происходящих природных процессов и одновременно
вне их. В свою очередь в самом человеке лишь сознание [v] может рассматриваться
не как нечто данное, а как постоянно воспроизводимое собственной деятельностью
(и лишь постольку существующее). Так появляются две взаимно связанных идеи: с
одной стороны, идея о несомненной данности человеку мира его сознания и не
очевидности существования мира внешних предметов (таким образом впервые
выделяется сфера субъективного как резко противостоящая всему остальному) и, с
другой стороны, идея о возможности и необходимости со стороны сознания
контролировать его окружение.
Последняя
идея связывается с представлениями о достижении человеческой свободы. Если
свобода - это не просто свобода выбора из уже существующих возможностей, а
снятие зависимости от того, что внешне принуждает человека к тем или иным
действиям, что диктует ему эти действия или даже порабощает его, то как способ
достижения свободы понимается овладение окружением, начиная от природы, включая
социальный мир и кончая телом самого человека и его стихийными эмоциональными
состояниями (недаром в это время философы пишут много трактатов о борьбе со “страстями
души”). Овладение окружением, в свою очередь, расшифровывается как контроль и
господство, а средством его реализации считается разум, научная рациональность
и созданные на этой основе разнообразные инструментальные техники. При таком
понимании овладение, контроль и господство над внешними силами выступают как их
“рационализация” и “гуманизация” на научной основе.
Но
идея овладения и контроля простирается еще далее, теперь уже на само сознание.
Истинная свобода предполагает контроль со стороны “Я” над всем, что от него
отлично. В свою очередь научное мышление возможно только тогда, когда
контролируются не только внешние факторы, влияющие на ход эксперимента, но и
сами операции познающего субъекта - как материально-экспериментальные, так и
идеально-мыслительные. Если я могу контролировать внешнее окружение с помощью
разнообразных техник, то я могу контролировать и мое собственное сознание с
помощью разного рода рефлексивных процедур. Представление о возможности
достижения полного самоконтроля над мыслительными операциями ведет к идее
Метода, с помощью которого можно беспрепятственно получать новые знания и
производить все необходимые нам результаты действия. Вообще идея о тесной связи
между полнотой само-рефлексии, с одной стороны, и обладанием подлинным
мышлением и настоящей свободой, с другой, является одной из центральных идей
европейской философии Нового Времени (достаточно вспомнить знаменитую
гегелевскую идею о том, что развитие само-рефлексии Абсолютного Духа совпадает
с становлением мышления и вместе с тем с прогрессом свободы).
Выделение
субъективности как чего-то неоспоримого и вместе с тем сомнение во всем данном
человеку извне - этот исходный пункт современной европейской философии имел ряд
других интересных следствий. Если принимать идущий еще от Аристотеля
тезис о том, что знание сущности предмета предполагает познание его ближайшей
причины, то человек по-настоящему может знать только то, что он сделал, т.е.
вещь, ближайшей причиной которой является он сам. Знание, таким образом, отождествляется
с созиданием, конструированием. [vi] Но если несомненной данностью является
лишь мир сознания, то по-настоящему можно знать только те продукты деятельности,
которые остаются в сфере сознания, не выходят за его пределы. Отсюда кантовская
идея о том, что предметы опыта познаваемы именно потому, что они
сконструированы субъектом, правда, не индивидуальным, а Трансцендентальным - но
ведь последний является не чем иным, как глубинной сущностью первого.[vii] Гегель,
как известно, пытался выйти за рамки индивидуального сознания (и вообще за
пределы декартовской дихотомии двух миров: субъективности и внешних объектов), но
и он остается в пределах той традиции европейской философии, в соответствии с
которой знать по-настоящему можно лишь то, что создано, сотворено мышлением.
Человек может познавать нечто лишь в той степени, в какой он приобщается к
деятельности Абсолюта по познанию того, что последний создал. Известны
декларации Маркса о выходе за пределы классического немецкого идеализма.
Поэтому субъект для Маркса - не воплощение Абсолюта, не Трансцендентальное
сознание и не индивидуальное самосознающее Я, а реальный эмпирический телесный
человек. И все же можно показать, что и философия Маркса исходит из ряда
предпосылок, относящихся к той традиции, о которой идет речь. В соответствии с
этой философской концепцией познать какой-либо предмет адекватно можно лишь в
том случае, когда человек обладает способами воспроизведения его в своей
деятельности, или, как выражается Маркс, может “распредметить “ его. Отсюда
знаменитая марксова идея практики как единства “опредмечивания”
и“распредмечивания”, идея сотворения человеком окружающего его мира и самого
себя.
Нужно
сказать, что развитое в “философии сознания” понимание человека, его
субъективности, его “Я” колоссальным образом повлияло на развитие европейской
философии , определив на долгое время сам способ формулирования проблем в
онтологии, эпистемологии, философии науки, этике и в ряде наук о человеке, в
частности в психологии. Отсюда , например, такие проблемы, над решением которых
билась в течение столетий европейская мысль, как взаимоотношение “Я и внешнего
мира” или возможность “выхода”из самозамкнутого индивидуального сознания к
другому человеку, к взаимодействию с ним. Любопытно отметить, что в плену этих
проблем, сам способ формулирования которых создает тупиковые ситуации в их
решении, неизменно оказывались те мыслители, которые пытались выявить
философские предпосылки современного научного мышления. С одной стороны, как я
отмечал, наука предполагает реалистическую эпистемологическую установку
(которая в сущности несовместима с традициями “философии сознания”). С другой
стороны, смысловой анализ проективно-конструктивной позиции, лежащей в
основании современного научного мышления, приводит к философии субъективности.
Поэтому не случайно все крупнейшие философы науки - а многие из них были и
творцами современной науки - совмещали в своих философско-методологических
концепциях две, казалось бы, несоединимых позиции: реализма и субъективизма.
Это относится и к Э.Маху, и к У.Бриджмену, и к Б.Расселу. Не так давно М.Бунге
сетовал на то, что практически вся современная философия науки исходит из
субъективистских предпосылок. Но ведь иначе и быть не могло, ибо эти
предпосылки - лишь результат философской экспликации той
ценностно-познавательной установки, которая лежит в основании современного
научного мышления. Я хочу заметить в этой связи, что не вполне был прав
Э.Гуссерль, когда он, усматривая причины кризиса европейских наук в грехе
объективизма, связывал пути выхода из кризиса в возврате к точке зрения
субъективности. В действительности объективистская позиция, т.е. отношение к
миру познаваемых предметов и процессов как к чему-то внешне
противопоставленному субъекту, отъединенному от него, является ни чем иным, как
оборотной стороной антропоцентризма, точки зрения субъективности. Это просто
две проекции одной и той же проективно-конструктивной установки.