Государственно-церковные отношения в отечественном консерватизме XIX–начале 20 веков

У государства и Церкви стоят разные задачи. Так, задача церковной иерархии – «направит жизнь членов Церкви соответственно высшим и нормальным требованиям духовной природы». Сфера действия церковной власти есть «духовный мир человека, человеческая душа… Возрождающаяся сила Церкви оказывает помощь душе в её борьбе с греховными стремлениями». К этому назначению призвана церковная власть. Мир, с его политическими, экономическими и т.д. стремлениями, не её область: здесь действует государство [54].

Церковь должна формировать верноподданнические чувства в населении, используя свой мощнейший идеологический аппарат для внедрения в сознание людей христианского догмата «всякая власть от Бога». По мнению Л.А. Тихомирова, «религиозная личность…есть сила здоровой эволюции, и по природе антиреволюционная»[55].

Л.А. Тихомиров, главный идеолог самодержавия, писал, что «…в монархической политике…отношения государства к церкви могут и должны быть устанавливаемы на единственно нормальной почве союза», который «Достигается подчинением монарха религиозной идее и личной принадлежностью к церкви при независимости его государственной власти». Такую систему он называл «истинным выражением теократии (а не иерократии), то есть владычеством Бога в политике посредством царя, Богом (а не церковной властью) делегированного». При этом «…смешении Церкви и государства в единое целое одинаково искажает и государство, и Церковь…Объединяющим элементом монархии и Церкви является более всего народ». Основательно проанализировав историю Византии и христианских государств Европы, Л.А. Тихомиров пришёл к убеждению, что если «монарх или иерархия отделяются от народа, то между ними неизбежно столкновение…за обладание народом. Именно на этой почве и происходили все столкновения государства и Церкви»[56].

Хотя области действия Церкви и государства в основе совершенно различны, но и отделение их невозможно. Монархическое начало власти, имея личного носителя, легче всего даёт необходимое единение, не допуская беззаконного слияния. Монарх принадлежа к Церкви, сам ей подчиняется, несёт в себе её нравственные требования и своё государственное строение направляет в духе Церкви. Это и есть в общем решение вопроса [57].

В свою очередь монарх «не может не заботиться о том, чтобы Церковь оставалась действительно Церквью, а не превращалась в самочинное сборище, только присваивающее себе это название. А для этого Церковь должна быть такой, какой указала ей воля Божия, в самом церковном учении. Все её права, устройство, действия определяются не произвольно, а её самой, в её вселенском существовании. Такую-то Церковь, самостоятельную, живую, имеющую главой своей Христа, монарх только и может желать видеть в своей стране, не только как верующий, но и как государь. Таким образом, и по личной вере монарха необходимо соблюдение и охрана прав Церкви, её самостоятельное существование. Только такая Церковь есть действительная, и стало быть, полезная с точки зрения верующего, ибо при самовольном искажении Церкви ничего нельзя ждать от Бога, кроме наказания [58].

Итак, будучи убеждённым монархистом, Тихомиров считал, что именно самодержавие, основанное на православном учении, создало историческую индивидуальность России. Он отмечает, что если, не дай Бог, рухнет самодержавие, то вместе с ним рухнет и Россия.

Поэзия Фёдора Ивановича Тютчева (1803 – 1873) по праву считается одной из вершин мировой культуры. Но немногие знают его как глубокого религиозного мыслителя, православного историка и публициста. Как социально-политический мыслитель, которого заботили особенности развития России, Тютчев, утверждая консервативную традицию, солидаризировался, а возможно, даже испытывал влияние славянофилов. Но в отличие от славянофилов в политической жизни он делал упор не на общинное начало, а на государство и самодержавную власть [59].

Россия прежде всего Христианская империя; Русский народ – христианин не только в силу православия своих убеждений, но ещё благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы [60]. Тютчев на вопрос «Что же такое Россия? Что она собой представляет?» отвечает: «Две вещи: Славянское племя, православную империю» [61].

Продолжая начатую тему необходимо отметить, что Тютчев особо выделял идею об освобождении славян, о великой исторической миссии России стать славянским миром, о предназначении православной церкви в лице России, о месте и роли России и Запада в истории цивилизации. Он пишет: «Истинный панславизм – в массах, он проявляется в общении русского солдата с первым встретившимся ему славянским крестьянином, словаком, сербом, болгарином и.т.п., даже мадьяром…все они солидарны между собой по отношению к немцу»[62]. Далее Тютчев отмечает: «Вопрос племенной – лишь второстепенный или, скорей, это не принцип. Это стихия. Принципом является православная традиция. Россия гораздо более православная, нежели славянская. И, как православная, она является залогохранительницей империи» [63]. И далее он заключает, что «Империя едина: Православная Церковь – её душа, славянское племя – её тело. Если бы Россия не пришла к империи, то она зачахла бы. Империя Востока: это Россия в окончательном виде» [64]. В стихотворении «Русская география» Тютчев пишет: «Семь внутренних морей и семь великих рек…// От Нила до Невы, от Элбы до Китая, // От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…// Вот Царство Русское…и не прейдёт вовек, // Как то провидел Дух и Даниил предрёк» [65]. И далее в стихотворении «Пророчество» продолжает: «И своды древние Софии, // в возобновлённой Византии, // Вновь осенят Христов алтарь. // Пади пред ним, о Царь России, - // И встань как Всеславянский Царь!» [66].

Тютчев указывал на то, что народ верит в незыблемость монархии. В статье «О цензуре в России» он пишет, что «в настоящую минуту преобладают два господствующих чувства, всегда почти тесно связанных друг с другом, а именно: раздражение и отвращение при виде закоснелости злоупотреблений и священное доверие к чистым, благородным и доброжелательным намерениям монарха» [67].

Творческое наследие Тютчева относительно невелико. Однако оно громадно по глубине мысли, полёту вдохновения, силе выражения. До самой смерти он остался верен мысли об освобождении Славян, о призвании России стать целым особым Греко-славянским миром, о будущем историческом значении в лице России просветительского начала Православной церкви. Однако, нужно отметь, что с термином «Вселенская Империя» он никак не сопоставлял какое-либо завоевание, преследовавшим цель поработить. Напротив, объединение славянского народа он видит в духовном начале, основанном на православии и христианском церковном предании. Например, в стихотворении «Два единства» Тютчев пишет: «Единство, - возвестил оракул наших дней, - // Быть может спаяно железом лишь и кровью…// Но мы попробуем спаять его любовью, - // А там увидим, что прочней…» [68].

Если на «правом» фланге религиозно-идеалистической философии второй половины XIX века находился К.Н. Леонтьев, то её «левый», демократически ориентированный фланг был представлен Л.Н. Толстым.

Лев Николаевич Толстой (1828 – 1910) создал религиозно-этическое учение о мире, человеке, смысле жизни, общественном переустройстве (так называемое толстовство), которое в конце XIX в. стало оппозиционным течением русской мысли и имело последователей в различных слоях общества. Вопрос смысла жизни у него неразрывно связан с верой.

Только религиозная вера раскрывает перед человеком смысл его жизни. Но о какой вере идёт речь? Толстой отрицал церковное христианство, официальное богословие. Он отвергал, во-первых, основной догмат христианства – Троицу. Для него Христос – обыкновенный человек, религиозный проповедник. Религиозный культ Христа Толстой считал «Величайшим кощунством». Во-вторых, Толстой не признаёт загробную жизнь. «Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволом, и рая – постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни». В-третьих, в церковной исповеди, на которой систематически отпускаются грехи, Толстой видел «вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий спасение перед согрешением».

Толстой указывал на антинародную роль церкви. Он считал, что христианская догматика для церкви была только «предлогом», в действительности же церковь всегда преследовала свою выгоду. И Толстой ставит перед собой задачу – очисть первоначальное христианство от позднейших наслоений.

Все религии, по Толстому, заключают в себе две части: этическую (учение о жизни людей) и метафизическую (учение о Боге и его атрибутах, о происхождении мира и людей, об их отношении к Богу). Метафизическая сторона разных религий неодинакова, а этическая – совпадает, следовательно, она и составляет подлинный смысл любой религии. Сколько бы церковь ни подменяла этику метафизикой, сколько бы ни ставила внешнее, мирское выше внутреннего, люди, в особенности простой народ, далёкий от понимания догматических ухищрений, сохранили нравственное ядро религии в чистоте.

Определение Бога в онтологическом плане не интересует Толстого. Рассматриваемый в моральном плане Бог – «неограниченное существо», которое сознаётся каждым человеком в самом себе, «Бог есть любовь», «Совершенное благо». Бог даёт высший закон нравственности, и именно его познание составляет главную задачу человека, ибо от этого в прямой зависимости находится понимание смысла жизни и способов её правильного устройства.

Человек хочет, чтобы его жизнь имела смысл. Вопрос о жизни – это и есть вопрос о смысле жизни. «Вопрос, неотделимый от понятия жизни, не вопрос о том, откуда взялась жизнь, а о том, как надо жить» [69].

Жизнь обретает смысл только в сопряжении с Богом, в вере. «Задача человека в жизни – спасти свою душу, чтобы спасти свою душу, надо жить по-божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым». «Цель жизни только одна: стремиться к тому совершенству, которое указал нам Христос: «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный». Эта цель жизни достигается не стоянием на столбу, не аскетизмом, а полезной деятельностью. «Вера есть сознание человеком своего положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам». Вера обязывает выработку любовного общения между людьми. «Благо мое и людей возможно только тогда, когда каждый будет трудиться не для себя, а для другого». Нужно устанавливать Царство Божие и внутри себя [70].

Толстой утверждает, что человек по своей природе свободен и свобода позволяет идти ему по пути к Богу. Бога он рассматривает как начало, источник жизни и разума. Так как у человека нет возможности общаться с Богом непосредственно, Толстой считает, что это можно делать косвенно, через правильное отношении к другим людям и к самому себе. Самое ценное в каждом человеке – это божественное происхождение. В каждом человеке есть божественное начало – это душа. Правильное отношение к себе – это забота о спасении своей души.

Исходным, основополагающим, с точки зрения Толстого, является отношение к себе. Нравственное отношение к себе гарантирует нравственное отношение к другим. Забота человека о чистоте собственной души является основанием нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям, государству [71].

Наиболее полно, по мнению Толстого, суть нравственного идеала выражена в учении Христа, который возвысил любовь до уровня высшего закона жизни.

Закон любви – выражение самой сущности христианства. Это – вечный идеал, к которому люди будут вечно стремиться. Но Христос не ограничивается этим идеалом. Он также даёт людям заповеди [72].

Толстой называет пять заповедей: не гневайся; не разводись; не клянись; не противься злу; не воюй.

Толстой призывает проявлять любовь к ближнему и поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Насилие должно быть вообще исключено, насилие – это зло, насиловать – это значить подчинять чужую волю своей. Не только на добро, но и на зло нужно отвечать добром.

Толстой, как и Достоевский исходил из того, что решить существующие социальные проблемы и создать гармоническое общество можно при помощи нравственной проповеди, обращённой к каждому человеку. Насилие должно быть исключено из социальной жизни, поскольку оно не способно порождать ничего, кроме насилия. Толстой одинаково осуждает за насилие и правительство, и революционеров. «Для каждого искреннего и серьёзного человека нашего времени не может не быть очевидной несовместимость истинного христианства – учения смирения, прощения обид, любви – с государством, с его величанием, насилиями, казнями и войнами. Исповедание истинного христианства не только исключает возможность признания государства, но и разрушает основы его» [73].

Естественное, христианское состояние общества – жизнь в общине, обязательный коллективный труд в артели. Сельская община – главная хранилица народной жизни, духа и морали. Толстой уверен, что история совершилась исключительно благодаря русскому народу, а не рядом безобразий, допущенных правительствами.

Официальная идеология начала XX века, как и ранее базировалась на принципе «православие – самодержавие – народность».

После революции 1905 года либеральная интеллигенция начинает менять свои ориентиры. Если во второй половине XIX века интеллигенция в большей своей части интересовалась социальными вопросами, были популярны идеи социализма, революции, то в начале XX века значительная часть интеллигенции перешла от идей социализма, материализма к идеализму, а от идеализма – к православию, эстетизму и декаденству. Пропагандировалась идея, что религиозность является «коренным свойством русского народа, что философские учения А. Хомякова, И. Киреевского, Вл. Соловьева представляют высший тип национального философствования [74].

В начале XX века в России начинается так называемый религиозный ренессанс. Складывается религиозно-философское направление, поставившее своей главной задачей создание религиозного сознания.

Русская религиозная философия XX века не представляла собой единой школы. В рамках религиозно-идеалистической философии существовали различные концепции. После Октябрьской революции 1917 года религиозная философия в России оказалась под запретом.

Представители философских течений перестали жить фантазиями и начали интересоваться происходящими в России изменениями. Русская революция стала пониматься как «знак» конца старой и рождение новой России. Основной задачей представлялось сохранение русской культуры и могущественной государственности. Истинной идеологией в этот период представлялась – русская православная вера, только она призывает к любви, отрицает убийства, насилие, грабежи и обманы. А современная мировая революция выдвигает единственный тезис: «верить в Бога – глупо, верить в Бога – вредно… утверждения можно затаить в себе как своё личное, частное воззрение, - как делали в XIX веке многие русские интеллигенты из вольтерианцев» [75]. Но этот тезис видоизменялся: «Верить в Бога глупо, а умному человеку и вредно; но широкой массе, которая глупа, это глупое занятие может даже полезно, чтобы она смирялась, не зверела и послушно работала» [76].

Революция не может и не хочет принимать никаких оговорок, у неё «тезис прямолинейнее и последовательней: верить в Бога – глупо и вредно для всякого человека; особенно же для массы, ибо она как раз и не должна – ни смиряться, ни покорно работать. Масса призвана к восстанию – ей особенно глупо и особенно вредно верить в Бога; ей необходимо безбожие; нечего ждать, пока она сама потеряет веру, безбожие должно быть ей навязано в порядке государственной диктатуры – аргументом, воспитание, подачками, истреблением духовенства, разрушением церквей, террором» [77]. Только они не учитывают того, что «деморализованный человек – не человек; духовно разложившийся гражданин – не гражданин. Люди в таком состоянии становятся мусором, а народ становится прахом; и ветер истории начинает носить его по улицам мира. Последняя мзда, последняя санкция…всегда одна и едина: обнищание и вымирание» [78].

Заметную роль в формировании «нового религиозного сознания» сыграл Василий Васильевич Розанов (1859 – 1919). Он говорит, что «христианская вера и церковная практика догматичны, равнодушны к проблемам реальной жизни. Для церкви радости семейной жизни, брак, вопросы пола – «грязь и мерзость». Церковь сторониться и других важных жизненных проблем; она не любит самого человека. Но в то же время Розанов не мыслит себя вне религии, вне Бога. «Без молитв – безумие и ужас». Розанов призывает к обновлению религии [79].

Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866 – 1941) был центральной фигурой «неохристианства», «богоискательства». Для него характерно не стремление вернуться к старому, а поиск новых откровений. Старое христианство отжило свой век, на смену ему идёт «откровение третьего Завета», которое раскроет правду не только о духе, но и плоти, не только о небе, но и земле»…необходимым условием их понимания является опора на веру [80].

Мережковский говорит, что христианство было испорчено мещанством. Он призывает к борьбе с «мещанством», под которым понимает внимание человека к материальным делам и забвение им Бога. «Отрекаясь от Бога, от абсолютной божественной личности, человек неминуемо отрекается от своей собственной человеческой личности. Отказываясь ради чечевичной похлёбки умеренной сытости от своего божественного голода и божественного первородства, человек неминуемо впадает в абсолютное мещанство». России и миру в целом угрожают «хамство» и официальная религия, воздающая «кесарю божье». Революция – наибольшее зло; социализм – это мещанство и духовное вырождение».

О Боге думают, что он – власть и насилие, наряду с ним говорят о сатане, который тоже власть и насилие. Но Бога нужно понять как любовь, тогда Христос будет истинным Богом. Вера в истинного Бога обеспечит человеку свободу [81].

Наиболее известным представителем «нового религиозного сознания» был Николай Александрович Бердяев (1874 – 1948), которого иногда характеризуют как центральную фигуру всей русской религиозно-идеалистической философии.

Для Бердяева Бог есть дух. В своей сущности Божество сверхрационально; попытки выразить его через понятия неизбежно приводят к антиномиям. Божество можно мыслить только символически. Символы – действительная реальность, понятая в связи с её сверхъестественным значением. Поэтому рождение Богочеловека от Девы Марии, его жизнь в Палестине, его смерть на кресте – это и действительные факты. И в то же время – символы.

Бог сотворил мир из ничего. Ни ничто – это не пустота, а нечто, предшествующее Богу и миру…Человек – венец творения в иерархии сущего…Человек создан по образу и подобию Бога. И человек должен утверждать в себе образ Божий, иначе он теряет всякий образ, начинает подчиняться низшим процесса, подчиняется той искусственной природе, которую сам создал, подчиняться машине, а это его обезличивает, обессиливает, уничтожает. Бердяев говорит, что бог реально присутствует в жизни святых, мистиков, людей высокой духовной жизни и творческой деятельности. Тот, кто имел духовный опыт, не нуждается в рациональном доказательстве существования Бога [82].

Бердяев утверждает, что моральное возвышение, слияние людей может быть только соборным… Именно религия объединяет людей в нацию. Аналогичным образом он считает, что «власть государственная имеет религиозную первооснову и религиозный исток… Онтология власти исходит от бога» [83].

Одной из важных тем у Бердяева – «русская идея». Он говорит, что в типе русского человека сталкиваются два элемента: природное язычество, стихийность и православный аскетизм, устремленность к потустороннему миру. Необъятность русской земли, безграничность русской равнины создаёт у русского народа представление о своей мощи и непобедимости. «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта». А с другой стороны, русскому народу присущ «из Византии полученный аскетизм, устремлённость к потустороннему миру» [84].

Страницы: 1, 2, 3, 4