Философские проблемы войны

завоз в страну гербицидов, химических отходов, другой опасной или

низкосортной продукции; сбыт в слаборазвитые страны залежалых и вредных

лекарств и многое другое. Современные расчеты показывают, что только

невидимые изъятия стоимости «первым миром» из «третьего» составляют около

400 млрд. долларов в год (сюда не включаются видимые потоки: вывоз прибылей

иностранного капитала, проценты на внешний долг и «бегство» капиталов).

Экономическая война может осуществляться путем использования различных

пропагандистских лозунгов вроде борьбы за демократию, экологию, права

национальных меньшинств и проч. В этом случае она тесно связана с войной

психологической. Например, под видом борьбы за соблюдение авторских прав

рекординговых и софтверных компаний, в последние годы была разрушена CD-

промышленность некоторых развивающихся государств, которая в перспективе

могла составить конкуренцию ведущим супердержавам.

Экономическая война тесно связана с большой политикой, поскольку является

ключом для лишения «неудобных» правительств общественной поддержки.

Экономические санкции, приостановление кредитов со стороны развитых

супердержав и международных кредитных фондов создают большие трудности для

рабочих, крестьян и мелких предпринимателей внутри страны. Частные

капиталовложения в иностранных банках могут быть заморожены (например, под

предлогом борьбы с терроризмом), торговые контракты приостановлены или

аннулированы, безработица возрастет, уровень жизни большинства населения

снизится. В это время «забугорная» пропаганда и пятая колонна внутри страны

будут утверждать, что виной всему слабость, некомпетентность,

коррумпированность и преступность правительства. Результаты подобных

программ в Чили при правительстве Альенде и в Югославии времен Милошевича

общеизвестны.

3.3 Психологическая война.

После второй мировой войны стало понятно, что физические формы воздействия

на противника чрезвычайно затратны. Изобретение средств массового

уничтожения вообще поставило под сомнение целесообразность полномасштабных

физических войн, т.к. уничтожаются территории, ресурсы, рабы и агрессор сам

может пострадать в результате применения такого оружия. Экономическая война

стала приоритетным направлением. Но и мир стал другим. С середины ХХ века

никто не хотел просто так отдавать ресурсы, территорию и идти в рабство.

Уже в 1961 году большинство колониальных стран запротестовало.

Психологическая война вернула многое в старое русло. Физическое воздействие

отошло на второй план и маячит недалеко в виде «большой дубинки». Простой

грабеж превратился в сложный ростовщический механизм. Угрожающие окрики

преобразовались в тонкую психологическую игру. Изменились внешние формы,

войны, но суть осталась прежней.

Психологическая война полностью изменяет представление о содержании войны.

В ней нет очевидных врагов. В этой войне главным является то, чтобы создать

условия, в которых Ваш противник сам себя уничтожает, сам отдает Вам свои

материальные и интеллектуальные ресурсы. В физической и экономической войне

народ можно уничтожить, но победить — никогда. Вся история тому

свидетельство. Народ можно победить только в психологической войне. Достичь

этого можно, изменив его психику настолько, чтобы он стал послушным орудием

и верным рабом. А для этого нужно погрузить его в мир грез.

Поэтому стержневой принцип психологической войны — жизнь есть сон, а сон

есть жизнь. Всю реальную жизнь человек проживает как неприятный сон, а

химеры скорого благополучия, которые ему внушает хозяин, введя его в транс,

воспринимает как реальность. Этот принцип издревле используется для

осуществления социального господства: принцип «воздаяния» в христианстве,

образ «светлого будущего» в коммунистической идеологии и т.п. Однако

рассмотрим все по порядку.

Уже в примитивных существ можно наблюдать различные позы, окраски, формы

движений и звуков, которые должны устрашать противника. Особенно развиты

приемы устрашения среди животных. Например, напряженная поза собаки, оскал

зубов, вздыбленная шерсть, грозное рычание могут испугать. Этого бывает

достаточно, чтобы обратить соперника в бегство. В то же время, опущенная

голова, поджатый хвост, виноватый взгляд свидетельствуют о том, что

противник признал поражение и отдался на милость победителя, хотя это может

быть и хитрым приемом. Вероятно, первобытные люди устрашали друг друга

такими же приемами.

Появление речи позволило эффективнее, с меньшими затратами и меньшей

опасностью для себя воздействовать на соперника. С древнейших времен и по

сей день в повседневной борьбе люди используют речь для преувеличения или

преуменьшения своих достоинств, уговоров или лести, усыпления бдительности

и т.д. По подсчетам психологов, в зависимости от обстановки удельный вес

лжи и неточной информации в повседневном общении колеблется от 50% до 90%.

Совершенствование и усложнение отношений внутри человеческого общества

открыли новые возможности психологического воздействия. Ложь, сплетни,

слухи, камуфлирование своих истинных действий и намерений стали служить

устрашению противника и более легкому достижению цели. Этот этап имел такое

же судьбоносное значение для человечества, как и изобретение дистанционных

средств поражения противника, так как позволял одерживать победу слабого

над сильным за счет введение его в заблуждение. Эра физического

соперничества постепенно перешла в эру соперничества интеллекта.

За тысячи лет до Рождества Христова приемы психологического воздействия

использовались в религиозно-мистических и политических целях. Так, в

папирусе Эберса рассказывается о простейших способах гипнотизации для

повышения влияния жрецов на народ. Весьма правдоподобно описывает Болеслав

Прус в книге «Фараон» приемы воздействия с политическими целями жреца и

кудесника Бероэса на молодого фараона. Но молодой Рамсес оказался

маловнушаемым и не обнаружил связи между тем, что Бероэс умеет подниматься

в воздух и тем, что Египет должен отдать Финикию Ассирии. Этот эпизод

интересен тем, что в нем содержится один из ключевых элементов

психологической войны: Для повышения эффективности психологического

воздействия вначале нужно разрушить антисуггестивный барьер и повысить

внушаемость человека или толпы. С древнейших времен и до сегодняшнего дня

для этих целей используются фокусники и болтуны различных жанров, которые

предстают перед людьми под личиной звездочетов, астрологов, предсказателей,

целителей, гипнотизеров, знахарей, прорицателей, тибетских лам и

рассказчиков анекдотов. Вначале они убеждают толпу в своих

сверхъестественных дарованиях, а затем приступают к политическому и

экономическому оболваниванию. Прекрасным примером этого служат современные

трасты, концерны, фонды, которые обобрали население постсоветских

государств, используя феномен внушаемости. Религия и религиозные деятели

всегда были на острие психологической борьбы. Определенным этапом в

развитии форм психологической войны стало возникновение и развитие

дипломатии в современном ее виде. Сегодня дипломатические представительства

в подавляющем большинстве случаев являются придатком спецслужб и

политических кланов, посредством которых соперничающие государства ведут

между собой психологическую войну.

Новые формы войны стали появляться с развитием письменности. Появилась

возможность распространения неперсонифицированной информации. Ранее, когда

информация распространялась из уст в уста, почти всегда можно было

установить ее источник. Появление письменности затруднило поиск анонимных

авторов. Из истории хорошо известно, насколько сильное воздействие на толпу

оказывали т.н. предметные грамоты, которые подбрасывались в нужном месте и

в нужное время. Через них организовывались массовые акции неповиновения,

бунты, сводились счеты с соперниками. Появление печатного слова поставило

службу дезинформации на индустриальную основу.

Новые горизонты ведения психологической войны открыло радио, которое стало

неотъемлемой частью среды обитания человека. Его удельный вес в

информационном пространстве превзошел прессу. В процессе усовершенствования

приемов психологического воздействия оно стало практически полностью

служить формированию общественного сознания и его управлению. Значительную

роль в этом сыграл феномен анонимности радиоинформации и трудности в ее

архивной обработке. Если газеты и книги можно хранить, перечитывать,

сравнивать, изучать фамилии, псевдонимы, прошлый опыт авторов, видеть

издателя, определять его принадлежность, то радиоинформация гораздо труднее

поддается такому анализу, а для обычного гражданина это совсем трудная

задача. Изобретение телевидения и его распространение по миру привело к

стремительному росту возможностей манипулирования сознанием людей. В связи

с этим естественным образом возник вопрос контроля эфирного пространства.

Сегодня это одна из важнейших задач любого правящего режима. На это идут

колоссальные материальные и интеллектуальные ресурсы.

Решающее значение для успеха психологической войны имеет атомизация

общества, недопущение консолидации государств или политических групп,

организация постоянного противостояния и «войны всех против всех». Для

этого необходимо разукрупнение стран-противников, создание карликовых

государств с марионеточными правительствами, которые осуществляют роль

надсмотрщика над своим народом ради благополучия господина, развернув армию

штыками внутрь.

По этой причине наибольшему давлению всегда подвергаются крупные мощные

государства с целью их развала. При этом важное значение имеет формирование

в противостоящих странах мощной «пятой колонны». Она может действовать под

видом борцов за права человека, за чистоту окружающей среды, за равноправие

мужчин, женщин и животных и т.д. Главной их задачей является дестабилизация

обстановки в государстве.

О мощи средств психологической войны свидетельствует тот факт, что в конце

ХХ века удалось разрушить, прежде всего невоенными методами, все три

славянских силовых центра: СССР, Чехословакию, Югославию.

4. Воин – или проблема Человека в войне.

Начиная эту часть реферата я хотел бы прояснить её проблемное поле и

задачи. Так как война понимаемая как историческое событие в той или иной

форме охватывает все общество ( народ, нацию и т.п.) то возникает широкое

проблемное поле для анализа «места и роли» индивида, точнее спектра

социальных ролей индивида в войне. Например, проблема домохозяйки /учителя

, главы государства, мясника, водителя , …./ в войне. Преодолеть эту

методологическую проблему можно если допустить что война, случившись, делит

общество на причастных к боевым действиям и непричастных к ним: воинов

(военных) и «некамбанатов» - мирных жителей. Психологические механизмы

формирования сообществ (общностей) и история их существования убедительно

свидетельствуют о том что войны случаются довольно часто и поэтому

ожидаемы.Следовательно в структуре человеческого общества , особенно в

такой его форме как государство, и в «мирное» и в «военное» время

сохраняется деление на причастных - военных и непричастных - мирных

(правильно, наверное, называть их «не-военными») членов. Основной задачей

причастных таким образом становиться убийство представителей одного с ними

биологического вида но «чужих» в плане территории, культуры, племени, расы,

политического строя и т.д. Проблема того как это убийство, акт приравненный

к работе, возможно является задачей для рассмотрения в данной части.

4.1 Furor: герой и его безумие

Общепринятой дефиниции «человеческого» нет. Однако существует негласная

практика использования дефиниций «по умолчанию». «Если не заявлено иное»,

то будем считать вот это — тем-то, а то — тем-то, ко всеобщему

удовольствию. Такой «дефиницией по умолчанию» является, среди всего

прочего, известнейшее аристотелевское суждение о человеке как о zoon

politikon, «общественном животном». Оно возбуждает наименьшее

неудовольствие: каждый признает, что «нечто важное» оно ухватывает.

В начале «Политики» Аристотель пишет следующее: «Что человек есть существо

общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные

животные, ясно из следующего: природа, согласно нашему утверждению, ничего

не делает напрасно; между тем один только человек из всех живых существ

одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойствен и

остальным живым существам... Но речь способна выражать и то, что полезно и

что вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо. Это

свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек

способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и

несправедливость и т. п.»[7]

Однако в том же самом аристотелевском тексте содержатся тревожащие

рассуждения о том, как относиться к тем, «кто в силу своей природы, а не

вследствие случайных обстоятельств живет вне государства» (читай —

общества). Оказывается, «недоразвитое в нравственном смысле существо, либо

сверхчеловек... Такой человек по своей природе только и жаждет войны;

сравнить его можно с изолированной пешкой на игральной доске... А тот, кто

не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не

чувствует потребности ни в чем, уже не составляет элемента государства,

становясь либо животным, либо божеством». Более того, «человек, живущий вне

закона и права— наихудший из всех, ибо несправедливость, владеющая оружием,

тяжелее всего; природа же дала человеку в руки оружие — умственную и

нравственную силу, а ими вполне можно пользоваться в обратную сторону»[8]

Определение «человеческого» предполагает и определение «нечеловеческого».

Это «нечеловеческое» жестко завязано на человеческие же способности, но

употребляемые неким недолжным образом: «умственную и нравственную силу»

можно, оказывается, повернуть в обратную сторону.

Обратим внимание, как точно Аристотель — невольно, но точно — определяет

суть того, что мы называем «оружием». Понятно, что дубинка, маузер, или

атомная бомба, есть прежде всего порождения ума. Единственным естественным

оружием человека является именно что «умственная и нравственная сила».

Умственная сила способна найти человеческим орудиям труда новое применение.

Не случайно, практически все инструменты войны имели аналоги в мирной

жизни. «Боевой топор» - это именно что топор, используемый как оружие. Еще

важнее то, что и «нравственная сила», «добродетель», используемая неким

«обратным способом», может стать опасной. Если ум снабжает убийцу орудиями,

то «нравственная сила» вооружает его принципами, идеями, поводами к

убийству.

А тот, кто способен это сделать — «безнравственное существо или

сверхчеловек; либо животное, либо божество».

По сути дела, Аристотель говорит о герое — причем так, как его понимала

античная традиция. Герой, как правило, угрюм, опасен, живет вдали от людей

— или же люди сторонятся его. Он с избытком наделен силой и храбростью,

точнее говоря — «божественным неистовством», умением впадать в особое

состояние, сходное с безумием. В этом состоянии — греки называли его menos

— герой и совершает свои подвиги. Впрочем, герой все время рискует впасть,

подобно Гераклу, в «окончательное безумие». Прочие герои в этом отношении

немногим уступали Гераклу: сочетание силы, «божественного неистовства» и

постоянно подстерегающая опасность сойти с ума — это обычный, типовой

набор, с которым очередной воитель выступает в поход против всего мира.

Это особое «неистовство», впрочем, знакомо не только грекам. Римляне

называли то же самое чувство furor — первонально обозначавшее «жар»,

«пылкость», «приступом накатывающую отвагу», а попросту говоря — воинское

бешенство. Считалось, что римские воины могли впадать в furor, пересекая

границу померия — священной черты, окружающей Город, символическую границу

«своего» общества. Но точно то же самое означало и древнегерманское wut —

«неистовство» (от этого слова производится имя Вотана), и севернорейнское

odhr — «бешеное исступление» (от которого имя Одина).

Furor герою необходим для того, чтобы вывести его за пределы «слишком

человеческого» в способности убивать себе подобных. А слишком человеческое

состоит в том, что человек не может убить человека, точнее — ему это очень

сложно сделать, убийство оказывается делом глубоко противоестественным с

«естественной», биологической, точки зрения

4.2 Человек как добыча

Если обратиться к биологии, то самым странным из всех человеческих свойств

является человеческая способность систематически убивать других людей. Речь

идет не об убийстве соперников — за еду, самку, статус в племени. С этой

точки зрения, люди ничем не отличаются от других животных. Более того,

«мир» в зверином царстве является скорее исключением, чем правилом. Однако

волки не охотятся на волков. Опять же, имеется в виду не «выяснение

отношений между собой» (сколь угодно кровавое), а именно охота. Волчья стая

может воспринимать другую волчью стаю как соперников, но не как добычу.

Охота на «таких же, как я» выходит за рамки биологического здравого смысла.

Ни одно живое существо не может систематически питаться особями своего же

вида — по тем же причинам, по которым ни одно живое существо не может

питаться собственным мясом. Энергия в замкнутую систему должна поступать

извне, а биологический вид — замкнутая система. Соответствующим попыткам

отдельных малосознательных существ (и тем более — коллективов) полакомиться

братьями по крови препятствуют многочисленные — и практически непреодолимые

— биологические ограничения.

Человек является единственным исключением из этого правила. Люди способны

охотиться на других людей, рассматривать их как свою добычу. Люди всеядны,

причем их возможности поглощать разнообразную пищу выходят далеко за

пределы, отведенные биологией: человек способен обрабатывать «неподходящую»

для него еду. Первым «обрабатываемым материалом» был не камень, не кость, и

не глина, а «неположенное» человеку природой мясо животных. И эта

способность рассматривать абсолютно все живое как свою потенциальную добычу

не могла не привести к тому, что люди смогли посмотреть с этой же точки

зрения и на самих себя, «отнестись к себе как к предмету»[9]

Это, конечно, не означает, что жертву нужно непременно убивать и есть.

История вида homo есть история использования человека человеком — в

качестве источника белков, как жертвы разбоя, потом как раба, потом как

объекта эксплуатации, со временем становящейся все более и более

изощренной. Но все это основывается на способности людей охотиться на себе

подобных.

Можно сказать, что человек стал человеком не тогда, когда увидел в ближнем

«своего», «такого же, как он сам» (на это-то как раз способны «и мышонок, и

лягушка»), или «соперника и конкурента» (что тоже не выходит за рамки

обычных внутривидовых отношений) — а тогда, когда увидел в ближнем именно

не-человека, абсолютно чужого, потенциальную жертву.

4.3 Furor как технология

Как возможно убийство?

Всякий, кто хоть раз принимал участие в обыкновенной драке, знает, что

убить человека — то есть нанести ему «повреждения, несовместимые с жизнью»—

не так уж и сложно, но очень трудно это сделать сознательно. Например,

практически невозможно заставить себя ткнуть пальцем в глаз противнику:

«все нутро» сопротивляется этому. Между тем удар костяшкой среднего пальца

в глазницу — один из самых простых и самых действенных приемов самозащиты.

Очень трудно задушить противника, даже если удалось добраться до горла:

первые же признаки агонии заставляют разжать пальцы. И, во всяком случае,

сильнейшим переживанием является совершившееся убийство. Сам вид трупа —

неподвижного, безопасного, уже не способного ничем повредить — может

заставить убийцу (вольного или невольного) впасть в тяжелейшую депрессию.

Нам кажется, что подобные переживания — признак нашей «изнеженности и

цивилизованности». На самом деле — это работа биологических запретов.

Древним людям было не проще, чем нам, переступить порог «убийства ближнего»

— именно потому, что они были ближе к своей биологической основе.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5