Введение.

Мария Алексеевна одна занималась воспитанием троих детей: Фёдора, Алексея, Анны. Алексей Степанович Хомяков (1804-1860) в воспоминаниях о матери называл её образчиком екатерининского века, лучшие представители которого были в чём-то похожи на суворовских солдат. Вот что писал он о Марии Алексеевне много лет спустя: «Она была хороший и благородный образчик века, который ещё не вполне оценён во всей его оригинальности, века Екатерининского. Все (лучшие, разумеется) представители этого времени как-то похожи на Суворовских солдат. Что-то в них свидетельствовало о силе неистасканной, неподавленной и самоуверенной. Была какая-то привычка к горизонтам мысли, редкая в людях времени позднейшего. Матушка имела широкость нравственную и силу убеждений духовных, которые, конечно, не совсем принадлежали тому веку; но она имела отличительные черты его, веру в Россию и любовь к ней. Для неё общее дело было всегда и частным её делом. Она болела, и сердилась, и радовалась за Россию гораздо более, чем за себя и своих близких. Дети не были отчуждены от русской жизни, от русской старины». Близость к народу укреплялась связью веры и церковным общением. Под непосредственным воздействием Марии Алексеевны жизнь в Богучарове шла по православному обычаю, со строгим соблюдением всех постов, обрядов. Это отличало семью Хомяковых от высших слоёв русского общества, попавших под влияние масонства, деизма, атеизма.

Мария Алексеевна научила сына с ранних лет «всем сердцем участвовать в молитве о единении Церквей». Однажды она призвала своих уже подрастающих сыновей и взяла с них торжественное обещание сохранить целомудрие до вступления их в брак; того из них, кто не сдержит слова, она грозила лишить своего благословения. Вера Хомякова была чужда ханжеству и впоследствии сочеталась с редким целомудрием в семейной жизни.

Православная религиозность юного Хомякова проявлялась не только в исполнении обрядов, но и в размышлениях о различиях христианских вероисповеданий. Хомяков брал уроки латыни у аббата Буавье. Однажды, заметив ошибку в папской булле (послании верующим католикам), он спросил, как можно верить в непогрешимость папы. Впоследствии в своих богословских и публицистических работах он не раз подвергал критике идею папской власти в католицизме.

Наполеоновские войны, пожар Москвы 1812 г. и кампания 1813-1815 гг. произвели огромное впечатление на Алексея и его брата Фёдора. Они собирались сражаться с Наполеоном. Поэтому оба были разочарованы, узнав о сражении под Ватерлоо. «Буду бунтовать славян» - решил 11-летний Алексей. В 14 лет Алексей читал в подлиннике «Германию» Тацита и старался переводить оды Горация и отрывки из Вергилия. Он изучал одновременно греческий язык у своего гувернёра Арбе, греческого патриота. Преподавателем русской литературы юных Хомяковых был драматург Жандр, друг Грибоедова.

В 1821 г. вспыхнуло греческое восстание против турецкого ига. Семнадцатилетний Хомяков пытался бежать из дома, чтобы тайно пробраться в Грецию. В доме была поднята тревога, его успели вернуть. Но на всю жизнь он остался проповедником освобождения греков и южных славян от иноземного гнёта.

Алексей получил среднее образование под руководством профессоров и поступил в Московский университет. Он закончил его со степенью кандидата математических наук, но у него также были серьёзные познания в области истории и литературы. Кроме древних языков он хорошо знал немецкий, свободно писал и говорил по-английски и по-французски.

В 1822 г. Хомякова отвезли в Астраханский кирасирский полк, где началась его военная жизнь, но весной следующего года он перевёлся в Лейб-гвардии конный полк в Петербурге.

Основы религиозного мировоззрения были восприняты Хомяковым в раннем возрасте. Но это не мешало его увлечению западной философией, особенно Шеллингом.

“Записки о всемирной истории”. Борьба иранства и кунашитства.

В предисловии к “Запискам о всемирной истории” Гильфердинг передаёт со слов Хомякова его критический взгляд на историческую науку своего времени: «Все книги о всемирной истории, - говорил он, - кажутся ему совершенно неудовлетворительными: они грешат тем, что история рассматривается в них с чисто внешней стороны и при том крайне односторонне. Односторонность в них, во-первых, та, что история, хотя и называется всемирной, сосредоточивается почти исключительно в народах европейских, великая же и тысячелетняя историческая жизнь других племён земного шара отодвигается на задний план и при том не приводится ни в какую органическую связь с судьбами привилегированных, так сказать, народов Европы. Во-вторых, между народами Европы выводятся на сцену лишь народы классической древности и западного мира, громадное же племя славянское оставляется в тени, и роль его также не связывается с общим ходом мировой жизни. Внешний же, механический характер имеют книги о всемирной истории главнейшим образом потому, что они слишком мало понимают и ценят то начало, которое существеннейшим образом обусловливает строй человеческого общества и его внутренние стремления, именно религию». Итак, Хомяков поставил задачу разработать схему изложения всемирной истории. По замыслу Хомякова, во-первых, жизнь всех племён земного шара должна быть поставлена в надлежащее отношение; чтобы, во-вторых, славянскому племени возвращено было подобающее ему место и чтобы, в-третьих, видно было действие тех внутренних сил, которыми обусловливался ход исторического развития разных народов, и в особенности главнейшей из этих сил – религии.

В основании философии истории Хомякова лежат две идеи: во-первых, та идея, что движущим началом исторической жизни народов явилась вера, во-вторых, идея противоборства двух начал в истории человечества – свободы и необходимости, духовности и вещественности. В отличие от Гегеля, Хомяков не делит народы на исторические и неисторические. Борьба свободы и необходимости охватывает все народы и всю историю.

Обе идеи Хомякова имеют религиозно-философский генезис. Свои «Записки» Хомяков начинает со слов: «Человек: царь и раб земной природы, признаёт в себе высшую духовную жизнь. Он сочувствует с миром, стремится к источнику всякого события и всякой правды, возвышается до мысли о божестве и в нём находит венец всего своего существования…, вера составляет предел его внутреннего развития». Вера, проявленная в энергии-страсти каждого народа, воодушевляла его на определённую деятельность. Пирамиды строились всем Египтом, путешествия предпринимались всей Финикией, задача правления была помыслом всего Китая. На протяжении трёх томов, излагающих всемирную историю, Хомяков неоднократно высказывает мысль, что «мера просвещения, характер просвещения, источники просвещения определяются мерою, характером и источником веры». И далее, конкретизируя религиозно-фмлософские предпосылки истории, Хомяков утверждает: «Выньте христианство из истории Европы, буддизм из истории Азии, и вы уже не поймёте ничего ни в Европе, ни в Азии».

Однако методологический принцип Хомякова не однозначен. С одной стороны, вера выступает как творческое начало истории. С другой – Хомяков придерживается принципов исторической школы: универсализма идеи развития, идеи органического понимания истории, ценности традиций, связанных с народной жизнью. Как учёный, Хомяков использует в «Записках» данные археологии, этнографии, лингвистики. Как богослов, Хомяков интерпретирует историю в «Записках» провиденциально.

По мнению Хомякова, человечество было сначала едино. «В истории мы лишь ищем самого начала человеческого рода, в надежде найти ясное слово о его первоначальном братстве», - писал Хомяков, утверждая в «Записках» также возможность возвращения к единому христианскому человечеству.

Историю древнего мира Хомяков излагает через напряжённую борьбу двух полярных начал: духа свободы и духа необходимости и вещественности, которые философ назвал иранством и кушитством.

Иранство – это мировоззрение племён, признающих Бога как Творца мира на началах любви. Для племён иранского архетипа характерны свобода духа, ответственность и мораль. В иранстве есть Логос. Кушитство – мировоззрение племён, признающих божество, растворённое в мире на пантеистический лад, или мир, растворённый в божестве на манер индуизма (по терминологии Хомякова – шиваизма). Для племён кушитского архетипа нет места ни для свободы, ни для ответственности. Вот как автор «Записок» определяет роль кушитства: «Кушитство впоследствии распадается на два раздела: на шиваизм – поклонение царствующему веществу, буддизм – поклонение рабствующему духу, находящему свою свободу в самоуничтожении. Эти два начала в своих беспрестанных столкновениях и смешаниях произвели бесконечное разнообразие религий. Однако в одних религиях сохранилось доминирующим иранское начало, в других – кушитское. Для первой группы религии характерно развитие культуры через устное слово, гласовую письменность, общинный дух, духовную молитву, презрение к телу, которое выражается через сожжение или предание трупа земле. Для второй группы религии характерно развитие культуры через зодчество, символическая письменность, заклинательная молитва, почтение к телу, выражающееся через бальзамирование или съедение мёртвых.

Взгляд на древнее рассеяние семей и древнее расселение человеческого рода, на стройное, многозначительное и духовно живое строение первобытного языка, на бесконечное пространство пустынь, пройденное первыми обитателями земли, на беспредельность морей, переплытых основателями первых заокеанических колоний, на тождество религий, обрядов и символов с одного края земли до другого, представляет неоспоримое свидетельство о великом просвещении, всемирном общении и умственной деятельности времён доисторических, о позднейшем искажении всех духовных начал, об одичании человечества и о печальном значении так называемых героических веков, когда борьба беззаконных и буйных сил поглотила в себе всё величие предания древности, всю жизнь мысли, все начала общения и всю разумную деятельность народов. Зародыш этого зла, очевидно, в той стране, слава которой открывает ряд исторических веков – в стране Кушитов, ранее всех забывших всё чисто человеческое и заменивших это древнее начало началом новым, условно-логическим и вещественно-образованным».

Кушиты раньше народов мидо-бактрийских вышли на поприще истории. Помыслы их деятельности сосредоточились на создании удобной жизни. Их стремление к знанию ограничивалось знанием видимого чувственного мира. Поскольку их духовные начала были условно-логическими, то они создали условную форму социальной жизни государства. Создание своего могущества двинуло их на завоевание других народов. Они продвинулись до Чёрного моря, до Кавказа и Каспия, до Бактрии и Гималаев. Но Иран не был сломлен. Неиспорченная вера восторжествовала над «веществом», и «племя иранское овладело миром». Величие Ирана было проявлением его духовных сил, чувства человеческого достоинства, чувства братства, общения и духовной любви.

Иранство – корень теургии, т. е. Утверждения свободного творчества личного духа. Кушитство ведёт к пантеизму и учению об эманации. «Ключ развития Кушитского, коренное направление его чисто вещественное, воздвигнувшее столько исполинских памятников в зодчестве и ваянии и не завещавшее нам ни одного слова, вдохновлённого поэзиею и пропитанного животворной мыслью. Буддизм достигает высокой духовности, но только в смысле отвлечённости от вещества. В этой духовности нет самобытного и живого двигателя, она есть не что иное, как отрицание, возведённое до религиозного значения…

Учение буддистов было и есть служение небытию…»

«Начало духовное, служение мысли отвлечённой (не философской, но нравственной), - пишет Хомяков в «Семирамиде», - шли из Северо-восточного Ирана, которого центр кавказско-араратская твердыня… Характер религии духовной есть строгое и гордое отчуждение от вещественности, легко переходящее в фанатизм, но возвышающее и очищающее душу от чувственных склонностей». В период язычества представителями этой религии были боги Эль, Ваал, Геракл, Хронос, Брахма. Хомяков считает, что эти имена обозначали одно понятие, поскольку в этих религиях дано поклонение духу, как творящей свободе. В кушитских религиях жизнь воспринимается как необходимость, как нечто внешнее богу. Кушитским племенам надо служить либо необходимости, либо уничтожить себя, чтобы получить свободу и нравственное добро (учение о нирване в буддизме). В первом случае свобода невозможна, потому что несовместима с идеей рабской необходимости, во втором – невозможна, потому что свобода мыслится только как удаление от внешнего действия в область небытия. Племена, исповедующие «вещественный шиваизм» и «созерцательный буддизм», проходят всю лестницу заблуждений от служения фетишу до поклонения святыне небытия. Внешним признаком кушитства является обоготворение змеи.

Между иранскими и кушитскими племенами было много зон контактов. Два религиозных мировоззрения недолго существовали в чистом виде. Смешение архетипов нашло выражение в религиях Сирии и Финикии, Индии и Бактрии. Иными словами, иранство, хранившее божественное предание о свободе и творчестве личного духа, синкретически смешивалось с кушитством, подчинившимся необходимости и веществу. Была искажена идея божественного творчества и вместо неё создана идея эманации божества. Смешение идеи свободной воли (иранство) и логической и вещественной необходимости (кушитство) привело к появлению антропоморфизма. Эллада является страной, в которой то и другое начало было развито в равной мере, поэтому Эллада достигла высот в словесном творчестве, архитектуре и скульптуре. Основу греческой религии составило слияние сказочного человекообразия с художественным символизмом. Хомяков назвал греческий вариант многобожия «смешным в глазах разума» и «бессильным в религиозном смысле».

Несмотря на торжество кушитского начала в религиях древнего мира, нравственное чувство, присущее иранству, никогда полностью не уступало свои права на человеческую душу. Богоизбранные люди – Шакья-Муни в Индостане и Заратустра в Мидо-Бактрийской области взывали к сознанию людей.

«При соприкосновении с кушитством возникали синкретические религии. Египет, Междуречье, Кашмир – кушитские зоны. Ассирия, Бактрия, Иран – иранские. Другими словами, Северо-восток – зона влияния иранства. Северо-восток – также прародина славян. Обоснование роли славянского мира как носителя иранского мировоззрения было для автора «Семирамиды», пожалуй, главным мотивом. Прародина славян охватывала часть Ирана, семью Ванов или Вендов, многочисленнейшую из всех его семей, менее всех искажённую военными столкновениями с воинственными Хамидами и от этого более всех сохранившую черты первоначального быта. Прежде всех основала она колонии свои на Северо-западе, сильнее всех действовала она на Древнем Востоке, но в политических переворотах первобытного Ирана она ещё не жила отдельной жизнью, а только как член великого семейного союза.

Племена северо-индийское и славянское разделились в одном и том же возрасте, на одной и той же высоте общечеловеческого корня. Это подтверждается сходством языков санскитского и славянского.

Имя каждого народа в те времена включало идеал совершенства этого народа. Восточно-иранское племя разделилось на две отрасли. Одно приняло имя Брахман (по имени божественного духа, радующегося бытию), другое – имя Слова, от главного орудия общительности – слова, т. е. людей говорящих, мирных, общительных, выражающих словом невещественное сокровище мысли».

Со своей первоначальной родины славянское племя постепенно распространялось к западу. «Славяне не переселялись, - пишет А. С. Хомяков, - в них нет ни малейшего следа склонности кочевой. Они расселялись по лицу земли, не отрываясь от своей первобытной родины. По привольям приречным, по богатым низовьям расселялись мирные землепашцы, продвигаясь всё далее и далее на запад до берегов Атлантики; но в новых жилищах, на просторе Европы, тогда ещё безлюдной, их не оставлял прежний дух братства и человеческого общения. От Сырдарьи и Инда до Луары и Гаронны непрерывная цепь мелких, безымянных общин или больших семейных кругов служили живым проводником для движения промышленного и торгового, для силы мыслящей и просвещающей». Хомяков называет славян древними просветителями Европы, брахманами Запада. Брахманами не в смысле замкнутой касты, а в смысле особого общинного быта и духовности, которая ограждала славян от разделения на рабов и господ, от создания эгоистических государств и ведения войн. «От этой прекрасной, - пишет автор «Записок», - эпохи, скоро минувшей, но никогда не забытой и, вероятно, оставившей по себе мифическое предание о золотом веке, сохранились нам два несокрушимых колосса – мысль индустанская и быт славянский: братья, которые обличают братство своё полным тождеством форм словесных и логически стройным их развитием из общих корней».

Принятие христианства означало новую эпоху истории. Хомяков оценивает христианство в целом как истинное выражение иранского начала. Многие народы приняли христианство. Но Хомяков совершенно справедливо замечает, что новая религия не могла полностью изгладить следы старых верований, которые ещё долго продолжали обусловливать характер христианской веры. В схеме «Записок» подразумевается, что дорийцы, кельты, римляне, германцы хотя и приняли христианство, но совместили его с кушитским духом вещественной необходимости, свойственным этим племенам в дохристианский период.

«Явление Иисуса и Его закон, пишет Хомяков, содержит в себе начало всей позднейшей жизни мира; но это начало развилось только через несколько веков, так что первые столетия принадлежат ещё исключительно древней истории. Даже и тогда, когда знамя, поднятое Константином, возвестило торжество еврейского учителя, когда новые народы, выступив из глубины северных пустынь, уничтожили в своём диком налёте прежние государства Европы и, покорившись преемникам апостолов, создали новые державы, доныне правящие судьбой человечества, - семена добра и зла, просвещения и заблуждений, брошенные прежним развитием человеческой мысли, не погибли и не остались бесплодными. Рим и Эллада, воинственная дикость германца и тесный быт славянской семейности имели столько же влияния на историю новейшую, сколько и христианство».

Определённые трудности возникли у Хомякова при трактовке израильской религии. Из неё развилось христианство и иудаизм – религии свободы и творческого духа, победившего все «религии власти естества и магии». Соответственно, чтобы не нарушать прочности конструкции, надо признать за иудаизмом принцип иранства. С другой стороны, Хомяков не мог обойти сильно выраженное в иудейской религии поклонение материальному началу. Для Хомякова признаком кушитства в религиях древнего мира является поклонение змею – символу вещественности и необходимости. Этот признак как раз ярко выражен в иудейской религии. Свободно творящий Бог представляется иудеям как начало злое именно из-за призыва к свободной жизни. «Вражда между началом еврейским и кушитским, - пишет автор «Записок», - выражалась во всём развитии жизни израильской. И после падения самого Израиля, много времени после падения Египта она выразилась ещё живее в учении гностиков офитов, прямых и бесспорных наследников египетской и финикийской мысли».

В христианстве ярко выражена не только идея свободно творящего Бога (это было и в брахманизме), но и мессианские предпосылки. Бог настолько духовно близок человеку, что может воплотиться в человека. Бог воплотился в Христа, возвестившего «закон всеобщей любви, пренебрегающий благами и властью земной, обещающий своим последователям наследство бесконечного блаженства, проповедующий новое учение о единстве Божества в трёх образах и возможность человека вступить в это единство посредством отвержения своей злой силы и случайности личности и приобретения новой высшей личности в Божестве».

Христос обратил первую проповедь к евреям как хранителям истины и народу, знающему единого Бога. В то же время Христос порицал их родовую гордость, их упование на своё достоинство сынов Авраамовых. Еврейский народ, за исключением апостолов и ещё горстки уверовавших, не принял учение Христа.

Евреи ожидали Мессии, но Мессии, полного блеска славы, власти, силы, Мессии, побеждающего и властвующего. Они увидели в Христе лишь простого плотника из Назарета, захолустного города, сомнительного своей близостью к Финикии и Сирии, расположенного в месте, регулярно сотрясаемом мятежами. Человек без имени, без вида, без образования, без власти и силы. Евреи не приняли Христа и его благовестия, и, таким образом, считает автор «Семирамиды», им нет больше слова в истории. Другими словами, после появления христианства иудаизм утрачивает присущий ему ранее принцип иранства. В истории духовной культуры Хомяков подводит к рубежной отметке – возникновению философии. Автор «Семирамиды» достаточно обоснованно отстаивает мысль прямо противоположной зависимости между глубиной развития религиозной мысли и философской. В пределах влияния иранства – Иудея и Иран – философия оставалась на низком уровне. В Элладе ослабление религиозной жизни стимулировало философскую жизнь. Чисто кушитские племена осудили себя на вечное безмолвие в философском плане, поскольку кушитские начала стесняют свободу мысли.

Страницы: 1, 2