Философская антропология в 20 веке

модели всего человеческого поведения была перенесена в психологию из

физиологии, где эта схема все еще частично оправдана. Так, например, еще и

сегодня можно прочитать во "Введении" в психологию: "Раздражители из

окружающей среды или изнутри тела запечатлеваются и передаются органами

чувств или рецепторами далее в мозг. Последовавшие за этим мозговые

процессы вызывают импульсы, которые относятся к эффекторам, мышцам и

железам внутренней секреции. Их активация есть поведение или действие".

Очевидно, что нужно точно определить, что такое действие, чтобы

интерпретировать приведенное здесь утверждение. А это кажется автору

возможным лишь в том случае, если можно используются модели и терминология

естественных наук. Однако вследствие этого говорится о функционировании

некоей аппаратуры, а не о человеке и его действиях.

Основные понятия философской антропологии

Две фундаментальные антропологические категории: действие и происшествие

Для начала я хотел бы кратко рассмотреть две фундаментальные

категории, относительно которых справедливо утверждение, что их применение

охватывает собой всю человеческую жизнь в целом. Опережая последующие

рассуждения, в качестве фундаментальных антропологических терминов можно

назвать структуру действия и структуру происшествия. Как живому существу,

человеку – и в этом он похож на все остальное живущее – присуще то

обстоятельство, что с ним что-то происходит. Далее, в отличие от растений,

человек, как и животное, осознает то, что с ним происходит: он не только

испытывает это что-то, но и одновременно чувствует это. Однако, в отличие

от животного, человек не определяется исключительно тем, что он испытывает

и что с ним случается; он не до конца отдан во власть этих происшествий, но

своими действиями он способен влиять на происходящее. Обычным для нас

является различие между действием и происшествием, выраженное в

грамматических терминах "активность" и "пассивность".

Обе категории не только противопоставлены друг другу на уровне

человеческого бытия, они взаимообусловлены и объясняют друг друга. Наша

жизнь "натянута" между событиями рождения и смерти. Первое и последнее

слово за нас говорит не наше собственное действие. И более того, даже если

мы действуем, с нами постоянно что-то происходит: есть происшествия без

действия, а противоположного, то есть чистого действия, не существует; и

даже то, что мы называем творческим действием, зависит от предшествующих

условий.

Как в действии, которое человек осуществляет, так и в происшествии,

которое с ним случается, человек выступает как субъект, даже если он делает

это по-разному: человек принимает участие как в действии, так и в том, что

с ним происходит. К тому, что происходит с человеком и в человеке, мы

относим не определенные события извне, но, скорее, характеризуем

совокупность всего того, что происходит в человеке без его участия. Примеры

таких происшествий: мы можем быть в хорошем или плохом состоянии, мы

здоровы или страдаем от болезни; сюда же относятся старение и выздоровление

и т. п., – все это процессы, которые в нас происходят, точно так же как

происходит прирост сил и способностей. Происшествия или события затрагивают

нас, как, например, неудача или "отказ" собственного тела, а также

настроения и аффекты, которые нас одолевают, и т. д. В этой связи важно

понять, что в противовес всем этим происшествиям и событиям человек

осознает себя в действии как носитель и инициатор своих поступков и

определяется ими; когда же в человеке что-то происходит, за этим следует

активизация без деятельного участия "я".

Об аристотелевском различии между поэзией и практикой

После предварительного обсуждения стоит подробно рассмотреть понятие

действия. В этом контексте важным является вопрос о связи между действием и

субъектом как инициатором этого действия. Здесь полезно принять то

принципиальное отличие, которое обнаруживается уже со времен Платона и

Аристотеля: отличие между практикой и поэзией. Не вдаваясь в подробности

подоплеки такого различения, напомним одно классическое место, где

Аристотель четко формулирует это отличие. Всякое осмысленное действие,

говорится в начале "Никомаховой этики", некоторым образом целенаправленно.

Если подробнее рассмотреть различные способы человеческого действия в

отношении их целенаправленности, то между целями обнаружится существенная

разница. В одном случае целями являются произведения, или, как мы сказали

бы сегодня, продукты, существование которых вызвано человеческим действием.

В этом аспекте мы можем говорить о транзитивном действии субъекта

(транзитивное действие означает, что результат этого действия лежит вне

субъекта, осуществляющего действие; если, к примеру, архитектор планирует

или строит дом, то в конце действия "продукт" находится перед автором).

Иначе обстоит дело с так называемым нетранзитивным действием. Возьмем в

качестве примера чтение книги. Это действие, цель которого не есть что-то,

лежащее за пределами субъекта (я не учитываю ситуацию, что книгу нужно

прочитать, чтобы написать работу к семинару), а сама деятельность чтения. В

другом случае, то есть когда действие нетранзитивно, цель реализуется в

самом действии. В свете этого различения целей по принципу "то, во имя

чего" (Worumwillen) совершается соответствующее действие. Аристотель и

говорит о поэзии как о продуктивном производстве или о практике как о

действии. В то время как в поэзии вещи производятся, "делаются" и по

окончании производственного процесса существуют самостоятельно и независимо

от самого процесса, практика отличается тем, что реализуется в

осуществлении, в процессе действия. Достижение практической цели совпадает

с осуществлением действия, так что по окончании практики нет никакого

"внешнего" сделанного объекта. В качестве примера, равнозначного поэзии,

Аристотель приводит прежде всего искусство строительства. Примерами того,

что он понимает под выражением "человеческая практика", являются зрение,

размышления, а также сама жизнь, осуществление жизни (Lebensvollzug).

То, что осуществление жизни представляет собой показательный пример

аристотелевского понятия практики, не должно удивлять. Ведь именно это

осуществление образует в этике Аристотеля точку совпадения, связи его

анализа человеческого действия и удачной жизни (eudaimonia). По его

концепции, удачная жизнь – это гарантия достижения цели в осуществлении

каждого отдельного действия.

Показательным этот пример является и потому, что вследствие своих

рассуждений Аристотель описывает человеческое действие почти исключительно

как обозначенное нами выше нетранзитивное действие. Какова бы ни была

причина этого, очевидно, что сущность личности ярче проявляется в том, что

описывается Аристотелем как человеческая практика, чем в том

производственном процессе, в конце которого появляется произведенный

человеком, но отныне независимо от него существующий "результат". В то

время как во втором случае субъект выступает инициатором продукта, в первом

человек непосредственно определяет свое бытие.

С обращением к аристотелевскому различию между поэзией и практикой

связь между субъектом и его действием предстает в новом свете: это различие

способствует отмене жесткой оппозиции, возникшей в результате декартовского

противопоставления "сознания" и "внешнего мира", оно также позволяет

свободно взглянуть на любой тип человеческого действия. До тех пор, пока

человеческое действие рассматривается и интерпретируется исключительно в

перспективе изделия и производства, субъект справедливо выступает в

качестве инициатора собственного действия. При таком подходе за скобками

анализа остается тот существенный для субъекта и его действия аспект, в

результате которого субъект сам определяет себя и свое бытие, преследуя

различные цели. Два кратко обозначенных типа действия следует понимать и

как различные аспекты одного понятия действия. И в самом деле, они

расходятся не только в отношении реализуемых в них целей, то есть того,

ради чего (Worumwillen), они также отличаются и в отношении реализуемого в

них опыта субъекта. В транзитивном типе действия, влияющем на существующую

реальность или ее изменяющем, субъект познает себя как инициатора влияния,

он реализует и "постигает" себя как субъекта, царящего над миром природы и

истории, тогда как в нетранзитивном типе действия субъект выступает не

только инициатором своего действия и соответствующего влияния, но и как

такой субъект, который распоряжается своим собственным бытием. Иначе

говоря, человек в своем жизненном осуществлении, по мнению Аристотеля,

являет собой яркий пример нетранзитивного типа действия, так как он

обращается не столько к реализации отдельных целей во внешнем мире, сколько

к собственному бытию, которое и становится целью человеческого внимания.

Эта автотелеологическая (то есть имеющая цель в самой себе,

самообусловленная) структура человеческого действия, к которой нас привела

аристотелевская дифференциация, будет подробно представлена в дальнейшем

как самоопределение (Selbstbestimmung).

Действие как самоопределение

С точки зрения обыденного языка отождествление нетранзитивного типа

действия с самоопределением крайне непривычно. Если мы сегодня говорим о

самоопределении, то, как правило, – по крайней мире в немецком языке –

доминирует тот семантический аспект, согласно которому самоопределение

противопоставлено определению извне (Fremdbestimmung). Так, высказывание:

"Я сам определяю, какую мне выбрать профессию" – означает то же самое, что

и высказывание: "Я не позволю другим принять решение за меня". В данном

высказывании содержится указание на то, что "я сам, а не другой" являюсь

инициатором действия, то есть начинаю действие как бы сам по себе ("durch

sich selbst" einleiten). В контексте такой обыденно-разговорной речи термин

"самоопределение" – в том виде, как мы его использовали выше, – кажется чем-

то вроде искусственного понятия. Однако это не означает, что такой метод

незаконен, но при условии допущения, что нам удается прояснить, к какому

человеческому опыту должно относиться это понятие.

Мы можем приблизиться к тому, что подразумевается под термином

"самоопределение", если для начала обратим внимание на то, что в

человеческом действии нетранзитивного типа сама личность решает, что она

есть и чем она хочет быть. В этом действии личность ориентируется на то,

что дает ей последнее, окончательное и осмысленное обоснование ее бытия, на

то, каким человеком ей быть. Здесь имеется в виду не то, что жизнь субъекта

протекает по однажды установленному пути или же что субъект не способен к

изменению своей "жизненной концепции". Скорее, речь идет о том

обстоятельстве, что субъект, вместо того чтобы "позволить-себе-

существовать" (sichlebenlassen) день за днем, ориентирован на нечто, в чем

он находит смысл своей жизни и за счет чего жизнь субъекта приобретает

непрерывность (надситуативную целостность).

Такое указание на формальный структурный элемент человеческого

действия еще ничего не говорит нам о содержании определенной целевой

установки. Она необходима для более точного выделения и определения того

плана, где проявляется личностное бытие субъекта, или, иначе говоря,

проявляется качественная идентификация субъекта. Причем, такой качественной

идентификации субъекта невозможно достичь одним лишь указанием на него как

на инициатора воздействия на окружающую действительность или же ее

изменения. Это можно будет сделать лишь учитывая то, на что в целом

ориентирован субъект в своей жизни.

Правда, здесь возникает очередная проблема. Если самоопределение

предполагает такое отношение личности к самой себе, то для нее существенным

вопросом будет ее собственное бытие: не сводится ли в этом случае бытие

субъекта как личности к тому, в чем человек усматривает свое окончательное

жизненное содержание? Таким образом, это вопрос о том, идентично ли

самоопределение с решением того, что является в конце концов существенным

для субъекта. Последнее означает, что существует как возможность

самоопределения, так и отклонения от этой возможности. Отклонение от этой

возможности было бы равнозначным тому, что бытие личности осталось бы

"скрытым". Такие недостаточные проявления бытия субъекта являлись предметом

многочисленных обсуждений, особенно со стороны того философского

направления, которое обычно называют экзистенциальной философией, или

экзистенциализмом. Назовем лишь двух представителей этого направлении –

Серена Кьеркегора и Мартина Xайдеггера, которые обратились к вышеназванной

теме с подробным феноменологическим анализом.

В связи с нашими рассуждениями важно показать, что этому

самоопределению фактически соответствует конститутивный процесс "я" (то

есть процесс конституирования, или определения, становления "я"). Другими

словами, качественной идентификации и проявляющемуся в самоопределении

субъекту соответствует реальный конститутивный процесс со стороны "я". Но

имеет ли смысл говорить о реальном конститутивном процессе человеческого

"я"? Прежде всего очевидно, что "я" ощущает себя различным образом

включенным в свои действия. И эти различные способы своей включенности

субъект не ощущает как качественно безразличные способы. Скорее, эти

"способы бытия" оказываются феноменальными отражениями лежащей в их основе

недостаточности или полноты обладания самим собой или распоряжения самим

собой. Как субъект личности человек ощущает себя тогда, когда осознает, что

он распоряжается собой или обладает собой.

Самоопределение и самоосуществление

До сих пор по ходу наших размышлений мы указывали на

автотелеологическую (имеющую цель в самой себе, самообусловленную)

структуру человеческого действия, исходя из аристотелевского различия

практики и поэзии. Теперь стоит пояснить это, обратившись к античной

традиции определения нравственного действия. Для греков человек был таким

существом, которое, как и всякое другое существо, "настроено" на некую цель

(telos), то есть такое завершение существования, которое невозможно

произвольно назначить, его можно только обнаружить. Желудь по своей

сущности настроен на то, чтобы стать дубом – таков знаменитый

аристотелевский пример. Внутренний образ, который делает желудь тем, что он

есть, одновременно как бы направляет его к цели, а именно к тому, чтобы

стать совершенно развитым желудем и затем – дубом. В человеке этот процесс

происходит так же, с одной только разницей, заключающейся в том, что

человек может размышлять и решать; и у человека тоже есть свое назначение,

которое является его осуществлением, но, в отличие от желудя, человек может

посредством своих интеллектуальных и волевых действий достичь своих целей

или упустить их. На вопрос о том, что могло бы быть такой целью, греки дали

ответ, который сегодня можно истолковать неверно: eudaimoniaI, счастье и

исполнение. Цель человека (так можно было бы перефразировать этот

изначальный греческий ответ) – это объективное, встроенное в нас

осуществление, которое одновременно способно доставить нам величайшее

субъективное удовлетворение. Мы, такие, какие мы есть, предназначены для

того, чтобы стать чем-то совершенно определенным; и если это нам удается,

то мы находим полный покой и счастье. Но в чем состоит цель – этого нельзя

определить, исходя из наших собственных мнений, так как это лежит "по ту

сторону" наших возможностей распоряжаться чем-либо, точно так же, как никто

не может просто так решать, превратиться ли ему в Бога или в животное.

Правда, Аристотель пишет, что человек, при всей своей включенности в

обязательства перед полисом, должен достичь своего назначения,

athanatizein, подражать бессмертию в рамках своих возможностей; именно

человеческое самоосуществление – соревноваться с богами в совершенстве, но

человек остается человеком и тогда, когда ведет себя как животное, другими

словами, человеку присуще только ему свойственное назначение, которое

имеет, в соответствии с человеческой сущностью, верхнюю и нижнюю границы,

причем внутри этих границ оно может принимать различные образы возможного

совершенного бытия, но именно потому его (человека) совершенство отличается

от всего остального.

Возможно, кто-нибудь возразит, что такое античное понимание

нравственного действия едва ли имеет отношение к тому, что мы понимаем под

этим сегодня. И уж конечно не к той дисциплине, которая заботится о

создании связной теории этического действия, или философской этики. Ее

задача – исследовать, что человек может и должен вообще и в особенности.

Однако эту проблематику – таково возражение – невозможно объединить со

спекулятивными размышлениями о том, в чем состоит осуществление человека.

Античность, а позднее и средневековье не поняли бы такого возражения;

а то, что мы сегодня стараемся развить эти размышления, указывает на

исчезновение из поля нашего зрения основы того, что когда-то понималось под

этикой. Античность и средневековье понимали под этикой не столько теорию

обоснования того, каким принципам нам следует подчиняться и что мы можем

себе позволить, сколько размышление над тем, какую жизнь мы должны вести,

чтобы соответствовать нашему человеческому бытию. Этот вопрос с

неизбежностью приведет к другому вопросу – о соизмеримости, и тем самым к

деталям долженствования; однако перед этим мы сталкиваемся с еще более

фундаментальной проблематикой, которая определяет образ жизни человека. Все

зависит от того, каковы цель и назначение человека и как нам скорее

приблизиться к осуществлению этой цели, коренящейся в самой человеческой

сути. Как выразился Аристотель в "Никомаховой этике", показателем

истинности практической философии является правильное стремление,

естественная ориентация человека на его объективное осуществление.

Так что не должно удивлять, что этика, рассуждающая подобным образом,

подчеркивает не столько нравственность или безнравственность отдельных

действий, сколько – те позиции, которые лежат в их основе. И если главная

проблема этики выражается уже не в вопросе: "Обязан ли я это сделать, могу

ли я себе позволить это?" – а в вопросе: "Как должен я оформить свой

жизненный путь, чтобы осуществить свое внутреннее назначение как

человека?" – то хотя отдельные действия и не теряют своей важности, но они

выстраиваются в более общую связь. Они выстраиваются в позиции, которые

помогают или препятствуют мне вести образ жизни, соответствующий или

противоречащий моему потенциальному осуществлению. Такие позиции, или

диспозиции (предрасположения, наклонности) греки называли arete, что сейчас

можно перевести, лишь подвергаясь опасности неверного истолкования. Если в

немецком языке мы переводим это как "добродетель", то возникает ассоциация

с особого рода этическим достижением, которое выделяет одного человека

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5