Абеляр Петр Этика или познай самого себя

нашей слабой природы, оставаться полностью свободным от прегрешения. Если

же, как мы сказали, употреблять слово «грех» в самом широком смысле, то мы

называем грехами те поступки, которые совершаем неподобающим образом. Если

же мы понимаем под грехом то, что собственно таково, т. с. презрение Бога,

то жизнь в этом мире действительно может протечь без него, хотя и с большим

трудом. И в самом деле: как мы выше упомянули, Бог ничего нам не запретил,

кроме согласия на зло, которым мы оскорбляем Бога, хотя может показаться,

что запрет касается самого поступка; выше мы показали, что в противном

случае нам никоим образом нельзя будет соблюсти его заветы.

300 различии между грехом и преступлением см.: Aurelii Augustini

Enchiridion//MPL, t. 40, со]. 265; Sancti Gregorii papae I Moralia, XXI,

12, n. 19//MPL, t. 76. col. 20).

31 В русском тексте: «Они развратились, совершили гнусные дела».

Некоторые грехи называются простительными и как бы легкими, а другие —

смертными, т. е. тяжкими. Среди смертных одни называются преступными,

которые бесчестят человека (persona) и, если о них узнают, делают его

преступником, другие — нет 30. Простительные — это такие прегрешения, когда

мы соглашаемся на то, на что, мы знаем, соглашаться не нужно, но в тот

момент это наше знание исчезло из памяти. Ведь и во сне многое узнаем, о

чем, бодрствуя, не вспоминаем. Даже во сне мы не утрачиваем нашего знания,

т. е. не становимся невеждами, а, бодрствуя, не делаемся мудрыми. Так,

иногда мы соглашаемся на пустословие, чревоугодие или возлияния,— хотя,

однако же, знаем, что этого никоим образом не нужно делать; но в тот момент

мы не помнили, что делать этого нельзя. Именно такое согласие, которое

проистекает из забвения, называется легким, или простительным, грехом. То

есть для того, чтобы этот грех искупить, не нужно большого наказания. Нас

не карают такими, например, карами, как отлучение от Церкви или строгий

пост; раскаиваясь в таких оплошностях, мы в ежедневной исповеди молим о

прощении, вспоминая лишь легкие, а не тяжкие прегрешения. В самом деле,

здесь нам не стоит говорить: «Я согрешил неправедностью, убийством,

неверностью»,— тем, что называют смертными и тяжкими грехами. Их жертвами

мы становимся не по рассеянности, как в других случаях, но совершаем их

намеренно и обдуманно, становясь омерзительными для Бога,— как о том

говорит Псалмопевец: Они омерзительны 'сделались в намерениях своих (Пс.

XIII, 1) 31: их осознанный характер действительно делает их гнусными и

ненавистными. Некоторые из таких [тяжких грехов ], опознаваемых по клейму,

наносят своим воздействием вред человеку и потому называются преступными.

Среди них согласие на клятвопреступление, на убийство, неверность,— грехи,

более всего возмущающие Церковь. Если мы предаемся обжорству или из

тщеславия жаждем для себя большого почета, то, хотя мы и совершаем это

сознательно, такого рода грехи не относятся к преступным; многие даже

считают, что они скорее заслуживают похвалы, нежели хулы.

Легче ли воздерживаться от легких грехов, чем от тяжких?

32 Marcus Tullius Cicero. Retorica ad C. Herennium, IV, 4.

Кое-кто считает большим совершенством, а потому заслуживающим похвалы

стремление охранить себя скорее от простительных, нежели от преступных

грехов, так как последние кажутся более трудными и нуждаются в более

ревностном попечении. На это я отвечаю прежде всего словами Туллия

[Цицерона ]: трудно — не то же, что славно 32. К тому же перед Богом

гораздо более заслуженными были бы те, кто нес тяжкое бремя Закона, нежели

те, кто предан евангельской свободе, ибо страх влечет за собой кару, коей

чужда совершенная любовь, и действия под властью страха,— независимо от

того, кто действовал,— связаны с большими испытаниями и страданиями, чем

действия непосредственно по любви. Поэтому Господь призывает трудящихся и

обремененных принять тяготы не [Закона ], а приятные, легкие тяготы,

принять которые нужно, разумеется, оттого, что они переходят от рабства

Закона, которым были угнетены, к свободе Евангелия, и те, кто сначала был

движим страхом, усовершенствуются благодаря любви, которая все выдерживает

без труда, все терпит; ведь ничто не трудно любящему; в особенности сильна

и истинна любовь Бога, поскольку она не телесна, а духовна. Кто не знает,

что нам труднее защитить себя от блох, чем от врага, и от спотыкания о

маленький камень, нежели о большой? Но разве оттого мы считаем, что вещь,

от которой труднее защититься, лучше или спасительнее той, от которой

защититься легче? Вовсе нет. Почему? Потому что того, что труднее, можно

избежать, причинив менее вреда. Так, следовательно, если мы допустим, что

защищаться от простительных грехов труднее, чем от преступных, то более,

однако, следует избегать того, что опаснее, что заслуживает большей кары и

относительно чего мы думаем, что Бога ими оскорбляют сильнее и потому они

более неугодны Ему. Чем более ревностно мы Ему преданы благодаря любви, тем

более чутко мы должны избегать того, чем Он сильнее всего оскорбляется и

что более всего порицает. Тот, кто кого-нибудь истинно почитает, волнуется

не столько о том, чтобы самому не претерпеть какого-либо ущерба, сколько о

нанесении ущерба или оскорбления другу, как о том сказано у апостола:

Любовь не ищет своего (1 Кор. XIII, 5), и еще: Никто не ищи своего, но

каждый пользы другого (там же, X, 24). Итак, если мы должны избегать

прегрешений не столько из-за нанесения нам ущерба, сколько из-за ущерба для

Бога, то, право же, тем более нужно избегать того, что больше оскорбляет

Его. Потому, если мы вспомним поэтическую сентенцию о почитании нравов:

33Квинт Гораций Флакк. Эподы, I, XVI, 52.

Они ненавидят грехи, любя добродетель 33,— то чем больше внушаемая им

ненависть, тем постыднее они сами себя почитают; чем дальше они удаляются

от уважения добродетели, тем естественнее для них оскорбление других.

Наконец, поскольку мы тщательнее разбираем грехи по одному, сопоставляя

их друг с другом, можно сравнить грехи простительные с преступными, а

именно: с возлияниями, чревоугодием, клятвопреступлением и неверностью. И

мы задаем вопрос: нарушение чего — наибольший грех? Или; где больше

презирается и чем более всего оскорбляется Бог? Я не знаю,— может быть, ты

ответишь, почему некоторые философы считали, что все грехи равны? Но если

ты хочешь следовать этой философии, даже больше — явной глупости,— то это

значит хорошо уметь избегать и преступных, и простительных грехов, плохо

совершать и те, и эти. Почему, в таком случае, кто-то считает, что

воздерживаться от простительных грехов предпочтительнее воздержания от

преступных? Потому что, если кто-то спросит, на каком основании мы можем

заключить, что неверность более угодна Богу, чем чревоугодие, то

Божественный Закон, как я полагаю, может нам объяснить, что он не установил

никакого возмездия за последний проступок, тогда как за первый

устанавливает не какое-то простое наказание, но осуждение на жесточайшую

смерть. Ибо неверность оскорбительна для любви к ближнему, в которой

апостол видит исполнение Закона (Рим. XIII, 10) и, коль скоро она

противоположна этой любви, она и карается сильнее.

Но, сравнив таким образом по отдельности грехи простительные с

преступными, не хотим ли мы напоследок обсудить их в целом, чтобы полностью

удовлетворить всех,— разумеется, на наш салтык? Я никоим образом от этого

не уклоняюсь. Итак, предположим, что некто с большим тщанием избегает всех

простительных грехов, не заботясь о том, чтобы уклониться от преступных. И

хотя он полностью избегает первых, он нацелен на вторые. Кто же поверит,

что здесь он согрешил менее тяжко и что он стал лучше, если, остерегаясь

тех [простительных ], он стал жертвой этих [преступных ]? Последовательно

сравнив таким образом, как мы и сказали, все виды грехов как по

отдельности, так и вместе, я полагаю, стало очевидным, что воздержание от

простительных, а не от преступных грехов еще не заслуживает похвалы и не

является свидетельством большего совершенствования. Если, однако, кто-то,

стремясь избегать прежде всего преступных грехов, а затем, как это

случается, пожелал бы избежать и других, простительных,— то результатом

этого (хотя я и настаиваю, что к совершенству его ведет лишь добродетель)

не является ни установление совершенной добродетели, ни то, что воздержание

от простительных грехов становится примером для воздержания от преступных,

ни равное воздаяние за каждый из них. Ибо при строительстве какого-либо

здания те, кто завершает его [отделку ], делают зачастую менее тех, кто

прежде трудился над тем, чтобы закончить его [конструирование ], положив

последнюю жердь на венец дома, так как только таким образом конструкция

дома становится окончательной, ибо, пока она не завершена, и дела бы не

было.

Я полагаю, что для познания греха достаточно сколь можно полнее

представить его в сознании, ведь избежать его можно тем успешнее, чем более

тщательно он познан. Конечно, нет предела в познании зла, и никто не может

избежать порока, если не стремится познать его.

Об отпущении грехов

34 Цитата не обнаружена. По предположению Д. Е. Ласкомба, не исключено, что

это — одна из многочисленных медицинских аллюзий, встречающихся у св.

Иеронима. См.: Pease A. S. Medical allusions in the Works of St.

Jerome//Studies in Classical Philology, XXV. Harvard, 1914. Pp. 73—86.

35 Aurelii Augustini Epistola ad Macedonium//MPL, t. 33, col. 662.

36 Цитата ме обнаружена.

37См.: Marcus-Tullius Cicero. De inventione,I, 109. .

Описав душевную рану, попытаемся указать и средство врачевания, как то

следует по Иерониму: Врач, если ты опытен, то так же, как ты установил

причину болезни, укажи нам и средство исцеления 34. Поскольку мы оскорбили

Бога прегрешением, остается искать средства, какими мы можем с Ним

примириться. Для примирения грешника с Богом есть три [средства ]:

раскаяние, исповедь, искупление.

Что называется собственно раскаянием?

Собственно раскаянием называется скорбь души над тем, относительно чего

она провинилась, ибо ей, разумеется, совестно превращаться во что-то

[преступное ]. Раскаяние может возникнуть из любви к Богу, и тогда оно

благотворно. Можно раскаяться в каком-либо [причиненном нами ] ущербе,

которым мы не хотели бы тяготиться. Таково раскаяние осужденных, о которых

сказано в Писании: Видящие, они будут взволнованы ужасным страхом, они

удивятся внезапному откровению нежданного спасения, движимые раскаянием,

будут они говорить между собой и застонут от нехватки духа, говоря: «Вот

те, кого порой мы выставляли на посмеяние» и т. д. Можно прочесть и о

раскаянии Иуды в своем предательстве Господа, но полагаем, что оно

проистекало из осознания не вины за грех, а своего падения, так как он

понял, что осужден всеобщим судом. Ведь если кто-либо увлек кого-то другого

на погибель деньгами или каким-либо иным образом соблазнил его, то нет

изменника презреннее его, никто не верит ему, и уж тем более — тот, кто

испытал его вероломство. Именно поэтому мы ежедневно видим, что многие

[люди ], готовясь к уходу из этой жизни, раскаиваются за совершеннее

гнусности и оплакивают их с тяжкими угрызениями совести, руководимые не

столько любовью к Богу, которого они оскорбили, или ненавистью к

совершенному греху, сколько страхом перед мучениями, в которые, как они

боятся, будут ввергнуты. Люди эти пребывают в таком нечестии оттого, что их

удручает не столько беспокойство о вине, сколько тяжесть близящегося

праведного наказания, ибо они не столько ненавидят то, что совершили, как

бы скверно то ни было, сколько праведный Божий суд, потому что страшатся

кары, ненавидя скорее праведность, нежели беззаконие. Именно этих с давних

пор слепцов, призванных, правда, к тому, чтобы отвратиться от своих

злодейств, Божий суд причисляет к осужденным. Он решительно отвращает Свое

лицо от впавших в слепоту, ибо они не ведают спасительного раскаяния и не

способны воспринять муку, так или иначе нужную для оправдания. Ведь мы,

ежедневно наблюдая за умирающими, слышим их тяжкие стоны, оттого что их

серьезно обвиняют в ростовщичестве, грабежах, притеснениях бедняков или в

каких-то иных нечестивых поступках, которые они совершали, и они обращаются

за советом к священнику о том, как исправиться. Но когда им, как следует,

рекомендуют прежде всего возместить награбленное у других, продав имение, а

они, как о том Говорит Августин, имея возможность возвратить добро,

принадлежащее другому, его не возвращают,— то действуют они не из

раскаяния, но из притворства; в их ответе — признание, что их раскаяние

суетно 35. Как же, отвечают они, будет существовать мой дом? Что я оставлю

моим сыновьям, что — жене? Как они смогут содержать себя? Именно к ним

прежде всего обращен укор Господень: Безумный! в сию ночь душу твою возьмут

у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 20); О, человек,

ты — нищий, вернее — самый нищий из нищих и самый глупый из глупцов, ты не

заготавливаешь то, благодаря чему спасешься; что ж скопидомствуешь ты за

счет других? К какому доводу ты прибегаешь, оскорбляя Бога, к Коему спешишь

на Суд, которого тебе нужно бояться, коль благоволишь своим родным,

обогащая их награбленным у бедняков? Кто не посмеется над тобой, услышав о

твоих надеждах на то, что другие будут милостивее к тебе, чем ты сам к

себе? Ты надеешься на милость своих родных, делая их наследниками

неправедного богатства, им оставляя имение, принадлежащее другим и

приобретенное грабежом. Лишая бедняков жизни, отбирая у них их добро, из-за

чего они нуждаются в прддержке, ты в их лице вновь замышляешь убить Христа,

о чем Он Сам сказал: Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих

меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40). Что же ты, чрезмерно благоволящий к

своим [родным ], но в то же время проявляющий жестокость по отношению к

себе и к Богу,— что же ты ждешь от праведного Судии, к Которому волей-

неволей торопишься и Который потребует отчета не только о вымогательствах,

но и о пустословии? Кто, заботясь об отмщении, сразу же покарал первых

людей? Адам согрешил лишь однажды, и его грех, сравнительно с нашими, был

весьма легким, о чем напоминает блаженный Иероним36. Адам никого не

притеснял насилием и ничего не отнимал у другого; он лишь вкусил от плода,

который мог бы вырасти снова. Карая за такое легкое нарушение и

распространяя всю полноту кары на адамово потомство, Господь предупреждает,

что может быть сделано за более тяжкие прегрешения. Пример богача, которому

Господь сказал, что он попадет в ад не потому, что похитил чужое, а потому,

что не уделил нуждающемуся Лазарю из состояния» которым сам богач законно

владел,— этот пример ясно показывает, какому наказанию подвергнутся те, кто

ворует чужое, если осужден и погребен во аде тот, кто не роздал своего

собственного добра. Память о тебе будет похоронена вместе с тобой, и, как

только высохнут слезы тех, кто шел за твоим гробом (а по слову ритора

Аполлония: Ничто не высыхает быстрее слез37), жена твоя немедленно

приготовится вступить в новый брак, чтобы предаваться похоти с новым мужем;

все это — результат награбленного богатства, которое ты ей оставил; и когда

твое тело еще будет на земле, она уже согреет постель для другого. Из-за

тебя, несчастного, горящего в пламени геенны, они сплетут объятия. Того же

нужно ожидать и от сыновей твоих.

Но если кто-то, быть может, спросит: почему, вспоминая о тебе, они не

вступаются за тебя своими милостынями, ибо, кажется, по многим причинам они

могут защитить тебя? Вот что они могли бы ответить: «Он не желал быть

милостивым к себе. Как же глупо надеяться на благосклонность других и

другим доверять спасение своей души, о чем прежде всего должен был

заботиться сам! Кто же, он полагал, более милостив к себе, кроме себя

самого? Жестокий к себе, от кого же он жаждал милосердия?» Они могут,

наконец, в оправдание своей алчности сказать: «Мы прекрасно знаем, что

оставленное нам состояние не позволяет нам творить милостыню». Тот, кто

согласится с этим, вызовет смех. Они и будут смеяться! Заставляющий

ограбленных бедняков плакать сейчас — в вечности заплачет сам.

Кто-то, желая скрыть свое небрежение не к Богу, но к людям, говорит в

оправдание своих грехов: тех, кого мы обобрали, так много, что мы не в

состоянии всех их узнать и найти. Потому они, не предпринимающие к тому

каких-либо усилий, подвергаются такому апостольскому суждению: А кто не

разумеет, пусть не разумеет (I Кор. 14, 38). Они не находят тех, кого

ограбили, так как не ищут; да отыщет их десница Божия, которую они

презрели. Отчего и написано: Десница Твоя найдет [всех} ненавидящих Тебя

(Пс. 20, 9). И тот же Пророк, произнеся эти слова, ужаснулся и, нигде не

находя никакого пристанища, сказал: Куда пойду от Духа Твоего, и от лица

Твоего куда убегу? Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и

там Ты (Пс. 138, 7—8). И так как в большинстве случаев священники алчны не

меньше, чем народ,— ведь, по слову пророка: «Н что будет с народом, то и со

священником» (Ос. 4,9),— то многих умирающих совращает жадность

священников, которые обещают им лжеспасение при условии, что те пожертвуют

им свое имение и купят мессы, которых даром никогда не допросились бы.

Известно, что на этот товар у них существует определенная цена — за одну

мессу 1 денарий, а за одну годовую — 40. Они советуют умирающим не

возвращать награбленное, а пожертвовать его, вопреки написанному:

Предлагать жертву деньгами, принадлежащими беднякам, все равно что

жертвовать сыном в присутствии отца,— ведь убийство сына на глазах отца

более мучительно, чем убийство, которого он не видел; принесение в жертву

сына — то же самое, что класть на жертвенник имущество (substantia)

бедняков, ради чего он положил жизнь. Истина предпочитает жертве

милосердие: Научитесь, что значит: «милости хочу, а не жертвы» (Мф. 9, 13).

Итак, сохранять награбленное хуже, чем пренебречь милостью. То есть

отобрать у бедняков принадлежащее им хуже, чем не использовать нашего

состояния, как мы о том напомнили выше на примере осуждения богача.

О благодатном покаянии

Рассказав о безуспешном покаянии, нам нужно рассмотреть благотворное

покаяние более тщательно, тем более что оно спасительно. Именно к этому

Апостол приглашает упрямца, бесстрашно ожидающего Божьего Суда: Или

пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не

разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? (Рим. 2,4). Из этих слов

ясно, в чем состоит спасительное покаяние, проистекающее скорее из любви к

Богу, чем от страха перед Ним, и Он прозрачно говорит, что страдаем мы от

оскорбления Бога, то есть от небрежения Им, потому что Он наиблагий, ибо

справедлив. Ведь мы столь долго пренебрегаем Им оттого, что не верим, что

за оскорбление Свое Он выносит приговор Свой не тотчас, в то время как

князья ' мира делают наоборот: когда их оскорбляют, они не умеют щадить и

откладывать месть за причиненную себе обиду. Потому справедливее, что

небрежение Его влечет за собой более тяжкую кару, и чем более Он был

поглощен мщением, тем терпеливее Он в ожидании. Именно это впоследствии и

имел в виду Апостол, когда говорил: Но, по упорству твоему и нераскаянному

сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева (Рим. 2, 5); что тогда

будет день гнева, то ныне — день кротости, что тогда будет день мщения, то

теперь — день терпения. Тогда, как того требует справедливость, Он будет

мстить за Свое небрежение тем более тяжко, чем менее Им должно было

пренебрегать и чем долее Он терпел • это небрежение. Мы боимся оскорблять

людей и со стыдом бежим от тех, кого мы сами не прогоняем из страха

оскорбить. Предаваясь разврату, мы ищем тайное убежище, чтобы на нас не

глазели люди, потому что в этот миг для нас нестерпим взгляд даже одного

человека. Мы чувствуем присутствие Бога, от Которого ничто не может

укрыться; мы не краснеем, что Он, а с Ним и вся небесная курия видят нас во

время этого мерзкого дела, за которое нам было бы стыдно,— будь при этом

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7