Мартынов
Леонид Николаевич (9/22/.05.1905, Омск - 27.06. 1980, Москва) - поэт,
переводчик, мемуарист.
Из
семьи Н.И.Мартынова, инженера-строителя железных дорог, потомка “мещан
Мартыновых, ведущих начало от деда своего офени, владимирского
коробейника-книгоноши Мартына Лощилина” (“Воздушные фрегаты”). М.Г.Збарская,
мать поэта, привила сыну любовь к чтению, к искусству. В отрочестве М.
увлекался чтением неоромантической литературы (А. Конан Дойль, Дж. Лондон, А.
Грин), серьезно изучал географию и геологию, интересовался “техникой в самом
широком смысле этого слова” и фольклором Сибири. Учился в Омской классической
гимназии, но курс не окончил: учеба была прервана революцией.
В
1920-м присоединился к группе омских футуристов, “художников, артистов и
поэтов”, которую возглавлял местный “король писателей” А.С.Сорокин. С 1921
начал публиковать заметки в омской газете “Рабочий путь” и стихи в местных
журналах, позднее - в ж. “Сибирские огни”. Вскоре отправился в Москву поступать
во ВХУТЕМАС, где попал в круг близких по духу молодых художников-авангардистов.
Однако малярия и голод заставили М. вернуться домой. В Омске поэт продолжал
заниматься самообразованием, вернулся к журналистской деятельности и активному
участию в художественной жизни города. Выполняя редакционные поручения, ездил
по Сибири. Он несколько раз пересек южные степи по трассе будущего Турксиба,
исследовал экономические ресурсы Казахстана, побывал на строительстве первых совхозов-гигантов,
совершил агитационный перелет на самолете над Барабой, степным районом,
занимался поисками мамонтовых бивней между Обью и Иртышом, древних рукописных
книг в Тобольске. Этот период жизни М. нашел отражение в его кн. очерков
“Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу” (М., 1930). Опыт журналиста в
дальнейшем определит некоторые темы и элементы поэтики М.
В
1932-м М. был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде. Поэту
приписали участие в мифической группе сибирских писателей, в “деле сибирской
бригады”. От гибели спасла случайность, но в 1933-м М. был отправлен в
административную ссылку в Вологду, где жил до 1935, сотрудничая в местных
газетах. После ссылки вернулся в Омск, где написал ряд поэм с исторической
сибирской тематикой и где в 1939 издал кн. “Стихи и поэмы”, принесшую М.
известность среди читателей Сибири.
В
1945-м в Москве была издана 2-я кн., “Лукоморье”, которой поэт обратил на себя
внимание более широкого круга читателей. Данная кн. - этапная в творчестве М. В
1930-х поэт в ряде стихотворений и поэм разработал, или попытался
реконструировать, сибирский миф о северном счастливом крае, который предстает в
стихах М. в облике то фантастической Гипербореи, то легендарной “златокипящей
Мангазеи”, то почти реального - М. искал этому исторические доказательства -
Лукоморья. Основной миф складывался из разнообразных преданий: о северной
Золотой Бабе, о средневековой земле пресвитера Иоанна и др. Сказались как
давнее увлечение автора историей Сибири, так и юношеское увлечение
неоромантикой: в ряде произведений поэт воспел экзотику странствий, раскрыл
романтическое в повседневном и современном. Стихи этого периода,
характеризуемого своеобразным “романтическим реализмом” поэтического зрения М.,
позднее принесут автору всероссийскую популярность.
В
конце 1940-х М. подвергся “острой журнально-газетной проработке, связанной с
выходом в свет <...> книги “Эрцинский лес” (“Воздушные фрегаты”). Поэта
перестали печатать. Новые кн. М. начали выходить только после смерти Сталина (с
начала “оттепели” до 1980 было издано более двадцати кн. поэзии и прозы).
В
конце 1950-х поэт по-настоящему получает признание. Пик популярности М.,
упрочившейся с выходом его кн. “Стихотворения” (М., 1961), совпадает с
обостренным читательским интересом к лирике молодых “шестидесятников”
(Евтушенко, Вознесенского, Рождественского и др.). Но парадоксальность ситуации
и несчастье для М. как поэта в том, что его гражданская позиция на протяжении
1960-х, бывало, не отвечала настроениям его аудитории, прежде всего молодой
творческой интеллигенции. М.-человек, М.-гражданин не менялся, но менялась
эпоха - а потому и М.-поэт: теперь свои социальные взгляды приходилось выражать
более четко. Именно в период “оттепели” появляются первые стихи М. о Ленине,
вскоре после “оттепели” - стихи к юбилейным датам. Уменьшается интерес их
автора к совершенствованию поэтической техники: М. ищет новые темы. Уменьшается
доля историзма в лирических сюжетах М., меньше романтики, но все больше попыток
выглядеть современно. Поэта завораживают новые технические, а прежде всего -
выражающие их языковые реалии: с готовностью он спешит поместить в стихи
транзисторы, реакторы и самолеты ТУ. Следствие - постепенное падение
читательского интереса, которое, очевидно, ощущал и сам поэт: “Суетня идет,
возня/ И ужасная грызня/ За спиною у меня.// Обвиняют, упрекают,/ Оправданий не
находят/ И как будто окликают/ Все по имени меня” (“Чувствую я, что
творится...”, 1964).
Лирика
М. 1960-1980-х значительно уступает по художественным достоинствам его поэтическому
творчеству 1930-1950-х. Однако в последний период жизни М. демонстрирует талант
мемуариста, публикуя сб. интересных автобиографических новелл “Воздушные
фрегаты” (М., 1974). Но и поэтический гений не был утрачен: последние
десятилетия жизни М. познакомили русских читателей с его замечательными
переводами с литовского (впервые перевел Э.Межелайтиса), польского (А.Мицкевич,
Я.Кохановский, Ю.Тувим), венгерского (А.Гидаш, Д.Ийеш, Ш.Петефи, Э.Ади) и др.
языков. Впрочем, раздвоенность М., одаренного Поэта - и подцензурного
стихотворца, Мыслителя - и осторожного гражданина, проявившаяся и в подходе к
переводам, была однажды им выдана. С юности мечтавший переводить А.Рембо,
П.Верлена, Суинберна и др. западноевропейских классиков, но чаще занимавшийся
переводами лирики коллег-современников из стран соцлагеря, в стих. “Проблема
перевода” М. - по-своему честно - признался, обращаясь к воображаемым Вийону,
Верлену, Рембо: “Пускай берут иные поколенья ответственность такую, а не мы!//
Нет, господа, коварных ваших строчек да не переведет моя рука <...> И
вообще какой я переводчик! Пусть уж другие и еще разочек переведут, пригладив
вас слегка”.
Как
многие, М. начал творческую деятельность с подражаний. “Футуризм” юного поэта и
его товарищей был не более чем игрой. Но стихи Маяковского-футуриста помогли М.
и в освоении классики. М. вспоминал, к примеру, что “не интересовался
Лермонтовым”, но когда “прочел у Маяковского о том, что “причесываться... на
время не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно”, <...> Лермонтов
ожил, перестав быть <...> только обязательным гимназическим уроком
словесности” (“Воздушные фрегаты”). Знакомство с лирикой А.Блока помогло лучше
понять любимого Маяковского, а затем привело к одновременному воздействию
творчества двух поэтов на самые ранние стихи М. с их урбанистической тематикой
(например, стих. “Провинциальный бульвар”, 1921). В этих ранних стихах бывают
ощутимы интонации раннего Гумилева (“Серый час”, 1922), мотивы и речевые
обороты Есенина (“Рассмейтесь”, 1922). М.-школяр пробует себя в классических
формах (сонеты “Алла”, 1921; “Сонет”, 1923).
Подлинный
голос М. зазвучал в 1924-м: “Вы поблекли. Я - странник, коричневый весь./ Нам и
встретиться будет теперь неприятно./ Только нежность, когда-то забытая здесь,/
Заставляет меня возвратиться обратно” (“Нежность”). С конца 1920-х в лирику
поэта раз и навсегда входят элементы диалога - с читателем, со своими героями,
с самим собой (“Летописец” и “Река Тишина”, 1929; позднее - “Деревья”, 1934).
Еще одним характерным признаком манеры М. стал романтический взгляд на историю,
выразившийся в балладной сюжетности многих произведений (“Ермак”, 1936;
“Пленный швед”, 1938). В стихах М. начинает разрабатывать миф о “златокипящей
Мангазее” (“Гипер-борея”, 1938). По-иному представлена тема истории Сибири в
поэмах М. 1920-1930-х. Реальные факты истории Омска и Тобольска подаются без
романтических прикрас, М. стремится к точности в передаче местных преданий
(“Правдивая история об Увенькае”, 1935-1936; “Рассказ о русском инженере”,
1936; “Тобольский летописец”, 1937). Вместе с тем он раскованно домысливает
семейную легенду (“Искатель рая”, 1937, об офене Лощилине, предке поэта),
дофантазирует историю действительного посещения К.Бальмонтом Омска в 1911
(“Поэзия как волшебство”, 1939).
В
1940-х М. оттачивает поэтическое мастерство. Психологизм, точность деталей,
пронзительно лирическая интонация, языковая пластика - эти черты свойственны
многим стихам поэта (например, стих. “Балерина”, 1968). Пристальное внимание к
мелочам, но умозрительность при изображении предметов, пейзажных зарисовках
накладывают на стихи М. отпечаток философичности (“Вода”, 1946; “Листья”,
1951). Между тем героем М. становится человек вообще, даже все человечество,
временем действия - современность, пространством - глобус, самим действием -
переустройство мира (“Что-то новое в мире...”, 1948-1954). И это созвучно
энтузиастическому настроению общества.
М.
стремится к совершенствованию техники и доходит до того предела, на котором
поэтика подчиняет себе тематику, не отменяя ее. Мартыновские “несвоевременные”
стихи этого периода узнать чрезвычайно легко: они необычайно музыкальны
изысканным подбором и построением рифм, а графическое членение текста только
подчеркивает внутреннюю прорифмованность строк (“Вода/ Благоволила/ Литься!//
Она/ Блистала/ Столь чиста,/ Что - ни напиться,/ Ни умыться.// И это было
неспроста” - стих.”Вода”). Смысл идет за музыкой стиха, ассоциирование явлений
- за подбором рифм. Вообще, рифмотворчество становится главной областью, в
которой М. проявляет себя в эти годы. Поэт стремится обходиться минимальным
количеством созвучий. Выискиваются и проходят через любого объема текст две
пары рифм (“Мне кажется, что я воскрес...”, 1945; “Еще черны и ус, и бровь...”,
1946). М. усложняет поэтическую задачу - и чередование мужских/женских клаузул
на всем текстовом пространстве представляет читателю практически сплошную рифму
(“Атом”, 1948; “Что с тобою, небо голубое?..”, 1949). Часто появляются стихи с
редкими рядами диссонирующих между собой групп рифм (“Пруд,/ Как изумруд,/ Только
берег крут.// Грот,/ Но в этот грот/ Замурован вход.// Так/ У каждых врат/
Множество преград” - стих. “Рай”, 1957).
Стихи
1960 года показывают, что в творчестве М. наметился перелом. С этого времени
все яснее обозначаются попытки М. угнаться за временем, за литературной модой
“для масс”. С одной стороны, он публикует стихотворения на официально
приветствуемые темы (“Октябрь”, “Учители”, “Революционные небеса”). М. вывел
для себя формулу личного отношения к революции большевиков: Октябрь велик
рождением свободного искусства (“Октябрь порвал немало уз,/ И, грубо говоря,/
Проветрились чертоги муз/ Ветрами Октября” - “Октябрь”). В дальнейшем он
продолжал эксплуатировать эту удачно найденную мысль, с которой, впрочем,
по-настоящему был согласен. Так, в сочиненном к юбилею стих. “Революция” (1967)
М. утверждает, что эта “мечтательная” пора определила идеи Татлина, Шагала,
Коненкова. Таково же отношение и к Ленину: под юбилейным пером М. он
превратился в борца “за чистоту свободной речи” (“Чистота”, 1970). Стихи,
посвященные Ленину, шаблонны: герой М. равен то герою Вознесенского (ср.: “Но
Ленин вдруг в окно заглянет:/ -А все вопросы решены?” из стих. “Ленин”, 1965, -
и “На все вопросы отвечает Ленин...” из поэмы “Лонжюмо”), то планетарного
масштаба герою высокочтимого Маяковского (“Мысли и чувства Владимира Ленина,/
Те иль иные его размышления,/ И для соседей по космосу ценны” - стих. “Ленин и
Вселенная”, 1968). При Сталине М. подобных “од” не писал.
С
другой стороны, М. стремится и к моде на разного рода “актуальность”. В погоне
за модой он еще бывает впереди других: например, в стих. “Тоху-во-боху” (1960)
- предвосхищение многих черт поэтики Вознесенского. Пригодился М. и опыт
журналиста: с этого времени все чаще появляются стихи, напоминающие проблемные
статьи, в которых есть и элементы интервью, и позиция аналитика, и
публицистическая заостренность вопроса (который, однако, “ни о чем”). Таковы
стих. 1960-го “Я разговаривал с одним врачом...”, “Я провожал учительницу
средней...” и др.
У
поэта появляются странные “критические” стихи, в которых - совершенно в духе
советской сатиры - нравоучительная банальность призвана камуфлировать
необязательность, даже случайность критического объекта (“Где-то там испортился
реактор...”, 1960; “Мои товарищи, поэты...”, 1963; “Радиоактивный остров”,
1963). А банальность приводит к бессмыслице. Так, в стих. “Ленинский проспект”
(1960), задуманном как антивоенное, смысл тает от строки к строке: “Добрый
мир,/ Который я люблю,/ Ты недавно вышел из окопов./ Я тебе чего-нибудь куплю/
В магазине изотопов”. Бессмыслица, в свою очередь, приводит к потере вкуса:
“Девушки-шахточки, девушки-домночки,/ Девушки темные каменоломночки”
(“Девушки”, 1963), - звучит прямолинейная восторженная фраза поэта, не равная
ироничной олейниковской : “Для кого вы - дамочка, для меня - завод”.
М.
упорно стремится выглядеть публицистичным, актуальным, но и желает связать
актуальность со свойственными ему поисками новых средств обогащения своей
поэтической техники - а получается вот что: “И ночь. И снова ветрено и сыро./ И
вихри так сшибаются с листвой,/ Как будто бы над самой головой/ Плывет не
лайнер в бездне буревой,/ А мечется, как смуглый ангел мира,/ Индира Ганди в
шубке меховой” (“Газетная тема”, 1971). И уже почти не действенны попытки
вернуться на стезю формотворчества, к использованию прежнего состава рифм
(“Пахло летом, пахло светом...”, 1960; “На дворе как будто грянул гром...”,
1967; “Разумная связь”, 1970). Такие стих. конца 1960-х, как аллитерационные
“Среди редеющего леса...” и “Черт Багряныч”, как “Келья летописца” с
кольцующими каждый стих парами рифм (“В келье старец виден еле-еле./ -Отче, чем
ты грезишь в недрах ночи?”), “технические” эксперименты с превращением прозы в
стихи (“Мать математика”, 1964; “Проза Есенина”, 1966) - они являются скорее
исключениями, нежели правилом. Редко возникает и необходимое гармоническое
равновесие между музыкой стиха и возвышенным лиризмом, присутствующее, к
примеру, в стих. “Томление” (1962). Причиной тому - метания М. между чисто
“проблемными” эпическими строками и “техничной” лирикой. Однажды они приводят к
прозрению: за молодым поколением русских поэтов не угнаться (“И все, что только
лишь еще/ Хочу сказать, от них я слышу...”- стих. “Свои стихи я узнаю...”,
1970).
Обособленной
в лирике М. 1960-1970-х выгядит тема искусства, представленная произведениями,
до единого интересными. Рефлексию их автора вызывали и поэтическое творчество
как таковое (сонет “Поэзия”, стих. “Рифма” и “Когда стихотворенье не выходит”
1967-го), и фигуры мастеров отечественного искусства (“Крест Дидло”, 1968;
“баллады” конца 1960-х - начала 1970-х о земляке и товарище поэта композиторе
В.Шебалине, о художниках И.Репине, Н.Рерихе), и важное значение деятельности
русских литераторов (“Явленье Тютчева”, 1970; “Вздохи Антиоха” и “Законы вкуса”,
1972).
Такова
необычная творческая судьба М., поэта, лучшая лирика которого была написана во
времена, обязывающие к героическому эпосу, а худшие стихи - в период нового
поэтического бума в России.
Список литературы
Симонов
К. Три поэмы. - Литературная газета, 1939, №38
Огнев
В. Лирика Леонида Мартынова. - Новый мир, 1956, №6
Михайлов
А. Связь времен. - Вопросы литературы, 1966, №6
Залыгин
С. Поэт. - Литературное обозрение, 1984, №7
Дементьев
В. Леонид Мартынов. Поэт и время. 2-е изд., М., 1986
Поварцов
С. Над рекой Тишиной. Молодые годы Леонида Мартынова. Омск, 1988.