Реферат: Создание термоядерного оружия в СССР: второй этап ядерной гонки

Советских ядерщиков взрыв «Браво» поверг в шок. Стало ясно: в соревновании за обладание ТЯО США вырвались вперед, и решения, которые нужно было принимать немедленно, должны быть наиболее значительными и ответственными за все время ядерной гонки. Последовал уже упоминавшийся выше окончательный отказ от «трубы». На одном из совещаний в КБ-11 с участием руководства предприятия и всех ведущих специалистов И.Е.Тамм потребовал категорического отказа не только от «трубы», но и от «национальной гордости» – «слойки». Л.П.Феоктистов, тогда начинающий конструктор оружия, вспоминает: «В ответ на чью-то реплику: “Зачем так резко? Давайте развивать старое и искать новое”, – последовало <…> энергичное выражение И.Е.Тамма: “Нет-нет. Человек консервативен. Если ему оставить старое и поручить новое, он будет делать только старое. Мы должны завтра объявить: “Товарищи, все, что вы делали до сих пор, никому не нужно. Вы безработные”. Я уверен, что мы через несколько месяцев достигнем цели”. И мудрый Тамм оказался прав» [13].

А теперь вернемся в Лос-Аламос на 4 года назад. К чести Теллера и Улама в унынии по поводу кончины «супера» (которая была отягощена и личностным конфликтом) они пребывали недолго. То, что для создания бомбы нужны колоссальные степени сжатия термоядерного горючего, они к началу 50-х гг. понимали не хуже, чем Сахаров, Тамм и Зельдович. Но замечательная идея их получения пришла Уламу при работе в несколько другой области – повышения эффективности ЯБП деления путем создания двухступенчатой бомбы, когда взрыв вспомогательного плутониевого заряда вызывает имплозийное сжатие основного (также плутониевого или уранового). А что, если таким же образом построить схему и термоядерной бомбы: пространственно разделить инициирующий (атомный) и энерговыделяющий (термоядерный) узлы и сфокусировать на последнем механическую энергию и нейтронный поток от взрыва инициатора? Для такой фокусировки нужно надлежащим образом направить ударную волну по окружающему материалу. Сжатие должно быть колоссальным.

Но настоящий прорыв был еще впереди. Когда Улам в начале 1951 г. сообщил об этой схеме Теллеру (с которым к тому времени успел помириться), тот в ответ предложил свой вариант, по словам Улама, «вероятно, более удобный и общий» [6]: сжатие термоядерного узла удобнее осуществить не механической энергией и нейтронным потоком, а излучением, выходящим при взрыве инициатора, для чего надо было принять меры по обеспечению наибольшей прозрачности для этого излучения стенок инициирующего узла.

Совместный отчет Теллера и Улама от 09.03.51, по существу, завершил историю американского ТЯО – работоспособная схема была найдена. Другое дело, что для ее практической реализации потребовались почти два года сложнейших расчетных и инженерных работ, и лишь испытание «Майк» 01.11.52 подвело под ними черту.

А вот американский путь от стационарного устройства до транспортабельной бомбы оказался достаточно долгим; как мы видим, больше года. Это было прямым следствием уже упомянутой затяжки в освоении производства 6LiD. Лишь в мае 1952 г. в Ок-Ридже началось строительство завода по производству 6Li, а в эксплуатацию он был пущен только в середине 1953 г. Показательно, что даже в конструкции первого американского транспортабельного ТЯБП (уже известный читателю взрыв «Браво» 01.03.54) применялся 6LiD относительно низкого обогащения (около 40%), а в других испытаниях этой серии использовался даже LiD на основе природного лития (7,4% 6Li). Именно это, по-видимому, и стало причиной больших расхождений расчетных и истинных значений энерговыделения первых американских ТЯБП (в два и более раз), поскольку ядерные свойства 7Li к тому времени были еще недостаточно изучены. Вероятно, проблемы с 6Li сыграли роль и в том, что первое испытание ТЯБП при сбрасывании с самолета («Чероки») в США провели лишь 21.05.56 (в СССР – еще 06.11.55). Однако, как мы увидим далее, и в вопросе самолетного испытания «настоящей», двухступенчатой, водородной бомбы советские оружейники обогнали своих американских коллег-соперников.

А тогда, в начале 1954 г., они, как и требовал И.Е.Тамм, стали «безработными» – в том смысле, что, обладая уже благодаря «трубе» и «слойке» огромным методическим опытом термоядерных исследований, концептуально оказались на нуле, зная только, что «труба» безнадежна, «слойка» малоперспективна, и в то же время выход есть (что показали «Майк» и «Браво»).

Уже с начала 1954 г. в КБ-11 стали появляться двухступенчатые (с пространственным разделением атомного инициатора и энерговыделяющего термоядерного узла) схемы термоядерных зарядов. Первые из них, как нетрудно видеть, были попыткой реализации идеи Улама о материальном сжатии термоядерного горючего. Характерной чертой этих схем явилось использование для максимальной степени сжатия термоядерного узла нескольких инициаторов – от двух в схеме «бритва» Д.А.Франк-Каменецкого до 12 – 16 в «канделябре» А.П.Завенягина. Даже он, чисто административный руководитель очень высокого ранга, в описываемое время заместитель министра (а позже и министр) Минсредмаша, счел необходимым и уместным внести свой вклад в общие усилия, хотя «канделябр» рассматривался в КБ-11 лишь как инженерный курьез, да и сам Завенягин в этом смысле ни на что, разумеется, не претендовал [7]. Главной его задачей было не создание новой конструкции, а поддержание в коллективе совершенно уникальной обстановки «мозгового штурма», подобной которой в КБ-11 не было ни до, ни после описываемых событий.

Автор склонен согласиться с теми очевидцами, которые связывают эту обстановку со свежими ветрами наступающей хрущевской «оттепели». Хотя, разумеется, строгие режимные требования никто не отменял, думалось, творилось и дышалось гораздо легче, чем во времена Берия и Мешика. Формально в это время в КБ-11 было два теоретических отдела (Сахарова и Зельдовича), однако их разделяли, по словам Л.П.Феоктистова, лишь «ведомости на выдачу зарплаты» [17]. Все делалось сообща, согласованно и в высшей степени результативно. Возник могучий коллектив единомышленников.

Спустя очень короткое время стало ясно, что любой схеме механического обжатия изначально свойственны громоздкость и слабая физическая эффективность. Надо было искать что-то иное – и решение пришло. Однако конкретные обстоятельства его появления являются, пожалуй, самой загадочной страницей истории советского термоядерного проекта. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, приведу с минимальными комментариями выдержки из воспоминаний участников создания первой советской «настоящей» термоядерной бомбы, описывающие этот эпизод.

Г.А.Гончаров: «Новый механизм обжатия <…> вторичного термоядерного узла энергией излучения первичной атомной бомбы был открыт. Это произошло в марте–апреле 1954 г.» [6].

Ю.Б.Харитон, В.Б.Адамский, Ю.Н.Смирнов: «…однажды Зельдович, ворвавшись в комнату молодых теоретиков Г.М.Гандельмана и В.Б.Адамского, находившуюся против его кабинета, радостно воскликнул: “Надо делать не так, будем выпускать из шарового заряда излучение!”» [5].

Л.П.Феоктистов: «Молва приписывала эти основополагающие мысли <…> то Я.Б.Зельдовичу, то А.Д.Сахарову, то обоим, то еще кому-то, но всегда в какой-то неопределенной форме: вроде бы, кажется и тому подобное. <…> Я был хорошо знаком с Я.Б.Зельдовичем. Но ни разу не слышал от него прямого подтверждения на сей счет (как, впрочем, и от Сахарова)» [13].

А.Д.Сахаров (в своих воспоминаниях назвавший концепцию радиационного обжатия термоядерного узла «третьей идеей»): «По-видимому, к “третьей идее” одновременно пришли несколько сотрудников наших теоретических отделов. Одним из них был я. Мне кажется, что я уже на ранней стадии понимал основные физические и математические аспекты “третьей идеи”. В силу этого <…> моя роль в принятии и осуществлении “третьей идеи”, возможно, была одной из решающих. Но также, несомненно, очень велика была роль Зельдовича, Трутнева и других и, быть может, они понимали и предугадывали перспективы и трудности “третьей идеи” не меньше, чем я. В то время нам (мне, во всяком случае) некогда было думать о вопросах приоритета <…> а задним числом восстановить все детали обсуждений невозможно, да и надо ли?..» [15].

Вполне логичен в этой связи язвительный комментарий еще одного участника событий – В.И.Ритуса: «Излагая появление “третьей идеи” в четырех фразах, А.Д.Сахаров четырежды использует слова “по-видимому”, “мне кажется”, “возможно”, “может быть”, но так и не называет конкретных лиц, высказавших “третью идею”, и скорее, говорит о своем понимании этой идеи. Ответить на приоритетные вопросы Андрей Дмитриевич почему-то считает невозможным, да и ненужным. С чего бы это?» [18]. А Г.А.Гончаров добавляет (и тоже вполне справедливо): «Отметим, что в то же время А.Д.Сахаров четко говорит о приоритете своем и В.Л.Гинзбурга, когда речь идет о “первой” и “второй” идеях – “слойки” и использовании 6LiD» [8].

Следует еще раз подчеркнуть: все цитированные выше высказывания относительно «третьей идеи» принадлежат не историкам и не журналистам, а непосредственным участникам событий. С учетом этого представляю читателю право самому сформулировать свое мнение.

Прямыми свидетельствами об использовании разведданых на этой его стадии автор не располагает (откровенно тенденциозные и технически неграмотные публикации не в счет). А в таком случае даже, казалось бы, вполне определенные мнения можно толковать неоднозначно, может быть, даже вопреки этому мнению. Вот наглядный пример. Л.П.Феоктистов: «Оценивая тот период и влияние американского “фактора” на наше развитие, могу вполне определенно сказать, что у нас не было чертежей или точных данных, поступивших извне. Но и мы были не такими, как во времена Фукса и первой атомной бомбы, а значительно более понимающими, подготовленными к восприятию намеков и полунамеков [курсив мой. – А.К.]. Меня не покидает ощущение, что в ту пору мы не были вполне самостоятельными» [13].

Вроде бы все понятно… Но обратим внимание на слова о «понимающих и подготовленных» специалистах! В описанной выше атмосфере «мозгового штурма», когда решение почти зримо висело в воздухе, достаточно было кому-то бросить, например, мимоходом или даже случайно, лишь три слова: «сжатие излучением инициатора», – как все тут же стало бы ясно всем! Многолетний опыт термоядерных исследований, помноженный на невиданную еще атмосферу творческого поиска, не прошел даром. И эти три слова могли исходить даже не от Сахарова, Зельдовича или Тамма, а от безымянного физика, математика или инженера КБ-11, – этого хватило бы.

Могло быть, конечно, и по-иному… Л.П.Феоктистов о своей поездке в Ливерморскую национальную лабораторию (один из двух главных центров разработки ядерного оружия в США) во второй половине 90-х гг.: «Там мне рассказали одну историю, которая горячо обсуждалась в Америке и почти неизвестна <…> в России. Вскоре после испытания «Майк» в поезде <…> доктор Уилер перевозил сверхсекретный документ, касающийся новейшего ядерного устройства. По неизвестным <…> причинам документ исчез – он на несколько минут был оставлен без присмотра в туалете [! – А.К.]. Несмотря на все принятые меры – был остановлен поезд, осмотрены все пассажиры, обочины железнодорожного пути – документ не был обнаружен. На мой прямой вопрос: можно ли было по документу получить информацию о технических деталях и устройстве в целом? – я получил утвердительный ответ» [19].

История, конечно, захватывающая. Однако у людей, знакомых с правилами хранения, использования, перевозки и пересылки секретной документации (не говоря уж о «сверхсекретной»), она способна вызвать лишь приступ смеха, как бы «горячо» она ни «обсуждалась». Можно предположить, что только чувство деликатности помешало Л.П.Феоктистову, прекрасно знающему эти правила, среагировать на «жуткий» рассказ именно таким образом. Но если оставить в стороне анекдоты и поставить вопрос серьезно (хотя и наивно): могла ли «третья идея» быть плодом усилий разведки? – ответ мыслим только один: конечно, могла, и задача разведки здесь предельно упрощалась, т.к. итогом ее работы в данном случае могли быть даже не чертежи или секретные отчеты, а те же три «магических» слова, как в «Пиковой даме» Пушкина.

Впрочем, о «кражах секретов» при создании ТЯО разговор еще впереди, а сейчас вернемся в КБ-11. Результаты интенсивных работ 1954 г. по созданию термоядерного заряда новой конструкции были 24.11.54 обсуждены на заседании НТС КБ-11 под председательством И.В.Курчатова. А 03.02.55 была завершена разработка технического задания на конструкцию опытного термоядерного заряда на новом принципе, который получил наименование РДС-37. К тому времени был завершен определяющий этап его расчетно-теоретического обоснования. Однако расчетно-теоретические работы и уточнение конструкции РДС-37 продолжались вплоть до окончательной сборки и отправки изделия на полигон.

25.06.55 был выпущен отчет, посвященный выбору конструкции и расчетно-теоретическому обоснованию заряда РДС-37, и тридцать один сотрудник КБ-11, подписавшие его, навсегда вошли в новейшую технологическую историю. А 22.11.55 в 9 ч 47 мин на Семипалатинском полигоне на высоте 1500 м (носитель – самолет Ту-16, командир экипажа – полковник ВВС СССР Ф.П.Головашко, которому за этот полет было присвоено звание Героя Советского Союза) была успешно испытана первая советская двухступенчатая термоядерная бомба. Ее проектная мощность составила около 3,6 Мт, однако для уменьшения более чем вероятных серьезных разрушений за пределами полигона она была умышленно (заменой части 6LiD на пассивный материал) уменьшена до половины номинала и составила около 1,7 Мт. Это был первый в мире случай планового уменьшения энерговыделения ТЯБП, который еще раз подтвердил высокую надежность разработанных советскими ядерщиками методов его прогнозирования. Тритий в конструкции РДС-37 не применялся, как и (в отличие от взрыва «Браво») усиление энерговыделения за счет 238U. Это последнее обстоятельство в сочетании со значительной высотой подрыва позволило резко уменьшить радиационные последствия испытания.

Но и при половинном энерговыделении РДС-37 «натворила дел». В поселках, лежащих на расстоянии 60–70 км от эпицентра взрыва, была разрушена часть домов, а случаи потери остекления в окнах была отмечены даже в г. Семипалатинске (175 км) и далее – вплоть до 350 км. К сожалению, пострадали и люди. В одном из поселков, удаленном на 60 км от эпицентра, при обвале потолка погибла девочка трех лет. В одном из выжидательных районов для личного состава (36 км от эпицентра) в результате обвала траншеи были засыпаны землей шесть солдат охраны полигона, при этом один из них умер от удушья. Осколками стекла и обломками строений были легко ранены двадцать шесть человек в сельской местности и шестнадцать – в г. Семипалатинске [20].

Хотя после испытания и было найдено объяснение столь аномальному, почти в 5 раз превышающему прогностические значения, воздействию ударной волны (редко встречающееся сочетание распределений ветра и температуры по высоте, в условиях которого ударную волну как бы «прижимает» к земле), стало ясно: для проведения таких взрывов Семипалатинский полигон непригоден. В дальнейшем все испытания мегатонного класса проводились лишь на Новоземельском полигоне.

В развитии советского ТЯО было еще немало славных страниц. В 1957 г. во вновь организованном втором предприятии по конструированию ядерного оружия (Челябинск-70, ныне – РФЯЦ ВНИИТФ, г. Снежинск) был создан первый советский серийный ТЯБП (конструкторы – Е.И.Забабахин, Ю.А.Романов и Л.П.Феоктистов). К 1958 г. в ходе работ Ю.Н.Бабаева и Ю.А.Трутнева в схему советских ТЯБП было внесено важное усовершенствование, предопределившее их современный облик [5]. А к середине 60-х гг. маститые оружейники Г.А.Гончаров и И.А.Курилов (работавшие еще над РДС-37) вместе с молодыми теоретиками В.В.Пинаевым и В.Н.Михайловым (будущим министром Минатома России) создали ТЯБП с очень высокими удельными характеристиками [21]. С этого времени в конструировании ЯО между СССР и США наступил паритет.

Но все это был лишь развитием принципа, впервые реализованного в конструкции РДС-37. В области основополагающих идей и концепций, легших в основу ТЯО, ядерная гонка, по существу, окончилась.

Еще раз о «краже ядерных секретов»

Возвращаясь к роли разведки в советском термоядерном проекте, можно выделить три группы эпизодов. Первая содержит документально подтвержденные факты наличия разведданных по определенным вопросам – вспомним распоряжение Берия об ознакомлении с таковыми строго ограниченного круга ведущих специалистов. Вторая объединяет события, где влияние разведки как бы неявно – в том смысле, что оно прямо не зафиксировано документально, но в общем контексте событий выглядит почти несомненным. В основном это касается принятия решений на уровне политического руководства страны; по мнению автора, именно этот аспект деятельности советской разведки по термоядерному проекту имел наиболее важное значение. Наконец, ярким примером событий третьей группы является «идея из тумана» 1954 г. о радиационной имплозии как об основном принципе действия термоядерной бомбы. В них роль разведки оценивается, в общем, теми же словами, что и описание событий: «вероятно», «по-видимому», «не исключено», «кажется», «вроде бы» и т. д. Здесь каждый имеет право на свою точку зрения. В общем же, в истории термоядерного проекта, как и более раннего атомного, разведка была очень важным и активным игроком команды, и ее роль при вполне объяснимых разногласиях в оценке частностей не следует ни преувеличивать, ни принижать, а тем более доводить любой из этих подходов до логической абсолютизации.

В этой связи трудно пройти мимо двух взглядов на роль разведки в создании советского ТЯО, имеющих, на удивление, широкое хождение на Западе. Они тесно взаимосвязаны и представляют собой достаточно яркий пример того, как концептуальное заблуждение влечет за собой заблуждение частное, техническое. Концептуальное заблуждение, получившее одинаково широкое распространение как среди американских ученых, так и среди политиков, метко сформулировал известный американский физик Р.Лэпп: это «молчаливое предположение, что для того, чтобы иметь оружие, враг должен красть секреты» [22]. Вопрос был в том, как интерпретировать эту своеобразную аксиоматическую посылку применительно к истории создания ТЯО. В формулировке Х.Бете это звучит следующим образом: «...в силу <…> случайного характера открытия Уламом и Теллером работоспособной схемы водородной бомбы было бы совершенно невероятным совпадением, если бы русский проект шел аналогичным путем» [12]. Ну а поскольку русские все-таки пошли «аналогичным путем» (хотя тут есть интересный вопрос, о чем ниже), то, как им удалось «украсть секреты» – с учетом того, что информация от К.Фукса, скорее, вводила в заблуждение, чем помогала?

Кто ищет, тот всегда найдет. «Нашли» и американцы, но ответ был неверен. Да и мало было у него шансов оказаться верным, поскольку некорректной была изначальная постановка вопроса. Начнем с того, что посылка о «случайном характере» открытия Улама и Теллера и о «невероятном совпадении» такого же, но независимого, в СССР, весьма сомнительна. Если в обеих странах, при примерно одинаковом уровне развития соответствующих технологий, прилагаются огромные, возведенные в ранг высших государственных приоритетов, усилия по решению одной и той же масштабной научно-технической проблемы, то вероятность и крупных открытий в данной области резко увеличивается, – примеров тому в мировой истории очень много. Было бы странно искать происки спецслужб в открытии планеты Нептун Леверье и Адамсом, в параллельном развитии основ дифференциального исчисления Ньютоном и Лейбницем, в независимой первоначальной формулировке квантовой механики Шредингером и Гейзенбергом и т.д.

А теперь об американском ответе на вопрос «кто украл?». Ввиду того, что кандидатура Фукса «отпала» (хотя и это понимают в США далеко не все [12]), обвинение в «шпионской деятельности» было предъявлено <…> радиоактивным осадкам после взрыва «Майк», отбор и последующий анализ которых якобы дал в руки советским ядерщикам решающую информацию о радиационной имплозии как об основном принципе действия «настоящей» водородной бомбы. Список крупнейших ученых и специалистов, придерживающихся этой до сих пор широко распространенной версии буквально поражает. Это и Р.Оппенгеймер, и Х.Бете, и В.Буш, и бывший директор Ливерморской национальной лаборатории Г.Йорк, и другие.

Но это не так – и об этом свидетельствуют абсолютно согласованные комментарии такой версии со стороны всех ведущих советских термоядерщиков. Наиболее определенно высказался Ю.Б.Харитон: «…организация работ [по отбору и анализу проб. – А.К.] у нас в то время была еще на недостаточно высоком уровне и полезных результатов не было получено…» [23]; «…радиохимический анализ проб в принципе не мог дать каких-либо сведений о реальной конструкции [курсив мой. – А.К.] этого устройства» [5]. Столь же однозначно высказывается по этому вопросу и Л.П.Феоктистов [24], которого, как мы видели, никак нельзя обвинить в ура-патриотизме.

Автор, в течение ряда лет профессионально занимавшийся вопросами анализа радиоактивности проб внешней среды, должен подтвердить правоту российских атомщиков. Действительно, в ряде случаев по составу этих проб можно сделать определенные заключения о параметрах испытанного заряда. Так, наличие 7Ве и повышенной концентрации трития свидетельствует о наличии термоядерного энерговыделения, 237U – об использовании в конструкции заряда 238U (трехступенчатый ТЯБП). По определенным сочетаниям техногенных радионуклидов можно приближенно оценить мощность устройства, относительный вклад энерговыделений по делению и синтезу, характер проведения испытания, иногда состав атомного инициатора и еще кое-что. Но восстановить по этим данным конструкцию заряда действительно невозможно.

Дело в том, что обсуждаемая задача относится к классу так называемых обратных (или некорректных), очень нелюбимых математиками и в отличие от прямых часто не имеющих однозначных решений. Иными словами, следуя некоторому достаточно сложному рецепту, относительно легко с использованием множества ингредиентов сварить вкусный соус (прямая задача). Но вот определить по пробе соуса, не зная рецепта, состав ингредиентов, режим приготовления, да заодно еще и конструкцию плиты, на которой он готовился (обратная задача), – это гораздо труднее, если возможно вообще.

Аналогия с анализом радиоактивных выпадений от ядерных испытаний довольно близкая. По результатам этого анализа можно было – по крайней мере в принципе и в любом случае при отработанности методик отбора и анализа проб (чего, как мы видели, у СССР не было) – делать вывод о чрезвычайно высокой степени сжатия термоядерного горючего, ибо огромные плотности нейтронных потоков в этом случае «накладывают отпечаток» на их состав. Но мы уже видели, что необходимость достижения такого сжатия уже с начала 50-х гг. не была тайной для Сахарова, Зельдовича и их коллег. А вот как достичь этого – на этот вопрос анализ проб в принципе не мог ответить, а именно он и был главным, определяющим.

Любопытно, что, доказывая наличие так называемых негласных источников информации у советских атомщиков, многократно упоминаемые в этой статье Д.Хирш и У.Мэтьюз [12] невольно выдали их наличие… у себя. Л.П.Феоктистов: «Увлекшись, авторы в своем стремлении доказать факт заимствования приводят аргументы, из которых совершенно определенно [курсив мой. – А.К.] следует нечто очень важное. А именно: между американскими и российскими водородными бомбами нет различия, они – близнецы по построению и техническим данным… Прямое подтверждение, можно сказать, официальное» [25]. Комментируя эту мысль Л.П.Феоктистова, директор и научный руководитель РФЯЦ-ВНИИТФ (бывший Челябинск-70), крупнейший российский специалист по ядерному оружию академик Е.Н.Аврорин резонно замечает: «Интересно, откуда об этом узнали Д.Хирш и У.Мэтьюз? Среди разработчиков ядерного оружия об этом ходит немало легенд. Согласно одной из них США подняли <…> отсек потерпевшей аварию [в 1968 г. – А.К.] подводной лодки [К-129. – А.К.], в котором находились ЯБП. Если вывод Д.Хирша и У.Мэтьюза основан на <…> этой операции, то у разработчиков современного ядерного оружия он вызывает улыбку» [26].

Впрочем, и вопрос Е.Н.Аврорина, скорее всего, повиснет в воздухе, как и множество других, очень интересных вопросов по обсуждаемой проблеме. Об этом, конечно, можно жалеть, но что от этого изменится? Картину истории создания ТЯО, самого разрушительного оружия современности, «машины судного дня», только и можно, наверное, писать общими, широкими мазками, зная при этом наверняка, что некоторые страницы (не исключено, что и очень важные) не станут частями этой картины никогда.

Список литературы

1. Колдобский А.Б. Советский атомный проект. К истории создания атомной бомбы. – Физика, № 28, 31/98.

2. Юнг Р. Ярче тысячи солнц. – М.: Атомиздат, 1960, с. 190.

3. Капица П.Л. О науке и власти. – М.: Наука, 1990, с. 39.

4.Тимербаев Р. Об отношении академика Капицы и некоторых других советских ученых к атомному проекту, к атомной бомбе и к контролю над ней. – Ядерный контроль, 1998, № 1, т. 37, с. 62.

5. Харитон Ю.Б., Адамский В.Б., Смирнов Ю.Н. О создании советской водородной (термоядерной) бомбы. – УФН, 1996, т. 166, № 2, с. 201.

6. Гончаров Г.А. Основные события истории создания водородной бомбы в СССР и США. – УФН, 1996, т. 166, № 10, с.1095.

7. Гончаров Г.А. К истории создания советской водородной бомбы. – УФН, 1997, т. 167, № 8, с. 903.

8. Адамский В.Б., Смирнов Ю.Н. Еще раз о создании советской водородной бомбы. – УФН, 1997, т. 167, № 8, с. 899.

9. Гуревич И.И., Зельдович Я.Б., Померанчук И.Я., Харитон Ю.Б. Использование ядерной энергии легких элементов. – УФН, 1991, т. 161, № 5, с. 171.

10. Герштейн С.С. Из воспоминаний о Я.Б.Зельдовиче. – УФН, 1991, т. 161, № 5, с. 170.

11. Феоктистов Л.П. Из прошлого в будущее. – Снежинск: РФЯЦ-ВНИИТФ, 1998, с. 23.

12. Хирш Д., Мэтьюз У. Водородная бомба: кто же выдал ее секрет? – УФН, 1991, т. 161, № 5, с. 153. (Пер. с англ.) The Bulletin of the Atomic Scientist (January/February), 1990.

13. Феоктистов Л.П. Водородная бомба: кто же выдал ее секрет? – Научно-методический бюллетень Ядерного общества России, № 3, 4/97, с. 62.

14. Дубасов Ю.А., Зеленцов С.А. и др. Хронология ядерных испытаний в атмосфере на Семипалатинском полигоне и их радиационная характеристика. – Бюллетень ЦОИ по атомной энергии, 1996, № 6, с. 39.

15. Сахаров А. Воспоминания. – Нью-Йорк: изд-во им. А.П.Чехова, с. 241.

16. Лэпп Р. Атомы и люди. – М.: ИИЛ, 1959, с. 132.

17. См. [11], с. 109.

18. Ритус В.И. Если не я, то кто? – Природа,1990, т. 8, № 10, с. 265.

19. См. [11], с. 31.

20. Семипалатинский полигон. Из серии «Ядерные испытания в СССР». – М.: 1997, с. 129.

21. Бомба-два. – М.: ИздАт, 1994, с. 11.

22. См. [16], с. 161.

23. Харитон Ю.Б., Смирнов Ю.Н. Мифы и реальность советского ядерного проекта. – Арзамас-16: 1994, с. 10.

24. См. [11], с. 110.

25. См. [11], с. 68.

26. Там же, см. примечание редактора книги.