Реферат: Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

    Княжение  Ростислава  в  Новгороде  было  недолгим.  18  февраля  1139 г.  умер  великий  князь  киевский  Ярополк.  На  смену  ему  пришел  брат  Вячеслав,  которому  княжить  в  Киеве  было  суждено  только  10  дней:  его  сместил  Всеволод  Черниговский.[166]  Данное  обстоятельство  не  вписывалось  в  планы  Юрия  Долгорукого,  и  “приде  Гюрги  князь  и-Суждаля  Смольньску,  и  зваше  новгородьце  на  Кыевъ  на  Всеволодка”.  Однако  новгородцы  “не  послушаша  его”,  и  1  сентября  1139 г.  Ростислав  бежал  из  Новгорода  к  отцу  в  Смоленск.[167]  Судя  по  Новгородской  Первой  летописи,  нет  оснований  видеть  в  уходе  Ростислава  происки  “прочерниговской  партии”.  Скорее,  причина - в  отказе  новгородцев  помочь  его  отцу.  Именно  такого  мнения  придерживается  И. Я. Фроянов.[168]  Это  вполне  логично,  если  бы  не  одно  “но”.  Такой  вывод  позволяет  сделать  только  Новгородская  Первая  летопись.  Другие  летописи  освещают  данное  событие  несколько  иначе.  Так,  Тверская  летопись  гласит:  “А  сына  его  Ростислава   выслаша  отъ  себе”.[169]  Лаврентьевская  летопись  сообщает,  что  “того же  лета  пустиша  Новгородци  Гюргевича”.[170]  Еще  дальше  идет  Никоновская  летопись:  “того  же  лета  Новгородци  выгнаша  отъ  себе  изъ  Новагорода  князя  своего  Ростислава”[171].  То  есть  эти  источники  заставляют  усомниться  в  добровольном  характере  ухода  князя.  Более  того,  полноту  сведений  новгородского  летописца  в  данном  пункте,  видимо,  следует  поставить  под  вопрос. 

    Именно  на  эту  мысль  наводит  и  поведение  Юрия  после  ухода  сына  из  Новгорода.  Та  же  Новгородская  Первая  летопись  сообщает  о  том,  что  “разгневася  Гюрги,  идя  опять  Суждалю,  възя  Новыи  търгъ”.[172]  Следовательно,  скорее  всего,  новгородский  летописец  пытался  заретушировать  неприглядный  факт  выпроваживания  князя  без  всякой  веской  причины.  По  мнению  Н. И. Костомарова,  “к  суздальской  ветви  русского  мира  была  уже  давняя  международная  неприязнь  у  новгородцев.  Князья,  призываемые  в  Новгород,  приезжали  не  одни,  а  с  дружиной,  и  суздальские  князья,  таким  образом  избранные  новгородцами,  наводили  в  Новгород  толпу  народа,  нелюбимого  новгородцами”.  И  далее:  “Юрий  звал  новгородцев  против  Ольговичей;  новгородцы  не  согласились,  потому что  воевать  с  суздальцами,  которых  не  любили,  против  киевлян,  с  которыми  сознавали  близкое  родство,  было  не  в  обычае.  Ростислав  заметил,  что  партия  Ольговичей  подымает  голову,  и  бежал”.[173] 

    В  целом  такое  объяснение  произошедшего  довольно  интересно,  но  слишком  сомнительно,  чтобы  его  можно  было  воспринимать  всерьез.  С. М. Соловьев  считал,  что  именно  “отказ  на  требование  отца  послужил знаком  к  отъезду  сына”.[174]  Аналогичного  мнения  придерживается  и  А. В. Петров.  Смещение  Ростислава,  также  как и  его  предшественника,  по  мысли  исследователя,  было  не  следствием  внутренней  борьбы,  а  отражением  воли  новгородской  общины  в  целом.[175]  В  действительности  Ростислав,  видимо,  служил  своего  рода  компромиссной  фигурой,  удерживавшей  новгородское  общество  от  очередной  смуты.  Сама  смута  не  замедлила  разгореться  сразу  же  после  его  ухода:  “И  послашася  новгородци  Кыеву  по  Святослава  по  Ольговиця,  заходивъше  роте;  и  бе  мятежь  Новгороде,  а  Святослав  дълго  не  бяше”.[176]  То  есть  единодушие  явно  отсутствовало.  С  одной  стороны  был  не  ясен  долгосрочный  расклад  сил  на  политической  арене  русских  княжеств,  а  с  другой,  сомнительно,  что  за  год  с  небольшим  в  Новгороде  успели  забыть  те  жесткие  методы,  к  которым  порой  прибегал  Святослав.  Тем  не  менее,  очевидно,  что  выбор  был  сделан,  в  первую  очередь,  исходя  из  того  факта,  что  великий  князь  киевский  на  тот  момент  являлся  наиболее  значимой  политической  фигурой. 

    Общую  картину  усугублял  тот  факт, что  Всеволод  и  Святослав  не  горели  желанием  поскорее  занять  новгородский  стол.  Они  отдавали  себе  отчет  в  том,  что  в  Новгороде  о  политической  стабильности  приходится  только  мечтать.  Святослав  в  свое  время  уже  прилагал  определенные  усилия,  чтобы  удержаться  на  этом  столе  и  потому  имел  горький  опыт.  В  то  же  время  новгородцы  проявляли  довольно  большую  настойчивость.  Дело  дошло  до  того,  что  решение  призвать  Святослава  скрепляли  присягой  («ротой»).  В  связи  с  этим  И. Я. Фроянов  делает  предположение,  что  решение  было  не  простым  и,  наверное,  принималось  на  вечевом  сходе.[177]  Очень  вероятно,  что  все  так  и  было,  поскольку  на  этом  дело  не  закончилось.  Лаврентьевская  летопись  сообщает,  что  новгородцы  “пустиша  дети  свое  в  тали,  рекуще  пусти  к  нам  Святослава”.[178]  Похожие  сведения  содержит  и  Лаврентьевская  летопись:  “послаша  новгородци  въ  Киевъ  къ  великому  князю  Всеволоду  Ольговичю  Киевскому,  просяще  у  него  брата  его  Святослава  Олговича   княжити  у  них  в  Новгороде,  а  дети  своя  въ  закладъ  прислаша”.[179]  О  закладе  говорит  и  Тверская  летопись,  причем  в  ней  уточняется,  что  детей  в  заклад  отправили  со  вторым  посольством.[180]  Этот  факт,  надо  полагать,  показался  новгородскому  летописцу  слишком  неприглядным,  чтобы  его  упоминать.  Однако  именно  после  этого  25  декабря  1139 г.  Святослав  “въниде”  в  Новгород.[181]

    Появившись  вновь  в  Новгороде,  Святослав  застал  там  посадником  Якуна  Мирославича,  который  занимал  эту  должность  еще  со  времени  его  первого  новгородского  княжения.  Правда,  по  версии  Н. Л. Подвигиной,  Якун  уходил  вместе  со  Святославом  в  1138 г.  и  вернулся  вместе  с  ним  в  1139 г.  При  этом  он  не  лишался  посадничества.[182]  Однако  такое  изложение  событий  никак  не  подтверждается  источниками.  По  словам  И. Я. Фроянова,  она  все  перепутала.[183]  В. Л. Янин  видит  в  факте  занятия  должности  посадника  Якуном  при  нескольких  князьях  подтверждение  того,  что  “с  политической  точки  зрения  союз  с  Суздалем  означает  компромисс  между  сторонниками  Чернигова  и  сторонниками  Мстиславичей”.  Кроме  того,  данный  факт  являет  собой  пример  политической  непоследовательности  в  тот  период.[184]  Данное  объяснение  выглядит  весьма  шатко,  и  это  отмечает  И. Я. Фроянов:  “С  большей  уверенностью  мы  можем  говорить  о  том,  что  между  сменяемостью  посадников  и  переменами  на  новгородском  столе  не  было  столь  жесткой  зависимости”.  Ученый  не  согласен  с  “партийным”  подходом  к  изучаемой  теме  и  основную  роль  отводит  новгородской  общине  в  целом.  Именно  такую  роль  и  подтверждает,  по  его  мнению,  посадничество  Якуна  при  Святославе  и  Ростиславе.[185] 

    С  вокняжением  Святослава  спокойствия  в  Новгороде  не  наступило.  У  Святослава  и  его  противников  в  новгородской  общине  оказалась  слишком  хорошая  память.  По  словам  Н. И. Костомарова,  “месяца  через  два  новгородцы  невзлюбили  Святослава”.[186]  Не  ясно,  откуда  у  исследователя  такие  данные  о  сроках  вновь  возникшей  нелюбви  новгородцев  к  своему  князю.  Впрочем,  чувство  нелюбви  у  князя  и  новгородцев,  похоже,  было  обоюдным.  Святослав  принялся  за  старое  свое  занятие,  то  есть  начал  изводить  своих  врагов:  “потоциша  Кыеву  къ Всеволоду  Къснятина  Микулъциця,  и  пакы  по  немь  инехъ  муж  6,  оковавъше,  Полюда  Къснятиниця,  Демьяна,  инехъ  колико”.[187]  И. Я. Фроянов  отмечает,  что,  судя  “по  некоторым  летописным  нюансам,  новгородцы  воспринимали  эти  гонения  как   злое  противное  небесным  силам  деяние”.  При  этом  он  указывает  на  мрачное  знамение  20  марта  1140 г., свидетельство  о  котором  помещено  как  раз  перед  сообщением  об  отправке  в  Киев  узников.[188]  Догадка  исследователя  не  лишена  оснований,  но  сомнительно,  что речь  в  данном  случае  можно  вести  о  новгородской  общине  в  целом.  Очевидно,  что  опора   у  Святослава  на  тот  момент  в  Новгороде  была  довольно  основательная,  иначе  с  ним  не  замедлили  бы  попрощаться.   

    В  следующем,  1141 г.  “придоша  ис  Кыева  от  Всеволода  по  брата  Святослава  вести  Кыеву;  «а  сына  моего,  рече,  приимите  собе  князя»”.[189]  Причины,  по  каким  киевский  князь  принял  такое  решение,  нам  не  ясны.  Кроме  того,  вновь  имеется  разночтение  с другими  летописями.  Например,  Лаврентьевская  сообщает:  “Новгородци  выгнаша  Святослава  и  ко  Всеволоду  прислаша  епископа  с  мужи  своими,  рекуще  даи  нам  сын  свои,  а  Святослава  не  хочем”.[190]  Ипатьевская  летопись  гласит:  “почаша  въставити  Новгородци  у  вечи  на  Святослава  про  его  злобу.  Он  же  узрев,  оже  вставають  на  нь  Новгородьци,  посла  к  брату  Всеволоду,  река  ему  тягота,  брате,  в  людех  сих,  а  не  хочю  в  них  быти,  а  кого  тобе  любо,  того  посли”.[191] 

    Из  летописей  не  ясно,  в  чем  все-таки  конкретно  заключалась  “злоба” новгородского  князя.  По  мысли  С. М. Соловьева,  она  состояла  именно  в  том,  что  он  не  забыл  своих  врагов,  бывших  причиною  его  изгнания.[192]  Другими  словами,  Святослав  оказался  злопамятен.  Еще  одну  версию  развития  событий  излагает  Никоновская  летопись:  “а  къ  великому  князю  Всеволоду  Олговичю  Киевскому  послаша  епископа  Нефонта  съ  мужи  своими,  глаголюще:  «дай  намъ  сына  своего  Святослава,  а  брата  твоего  Святослава  Олговича  не  хощемъ,  и  уже  выгнахомъ  его  изъ  Новагорода  съ  княжениа»”.[193]  По  мнению  Н. И. Костомарова,  “Всеволод  киевский  интриговал  против  брата  и  послал  в  Новгород  своих  приближенных – настраивать  новгородцев,  чтоб  они  просили  себе  в  князья  его  сына.  Интрига  прошла  удачно”.[194]  Рассматривая  версию,  представленную  новгородским  летописцем,  В. Л. Янин  делает  следующее  заключение:  “Спустя  каких-нибудь  три  года  после  восстания  1136 г.  практически  возрождается  старая  схема  взаимоотношений  с  великокняжеской  властью:  новгородский  князь  Святослав – родной  брат  киевского  князя  и  его  ближайший  союзник.  Эта  ситуация  создает  условия  для  активного  вмешательства  великого  князя  в  новгородские  дела,  но  она  также  ведет  и  к  обострению  антикняжеской  борьбы”.[195] 

    Все  это  может  быть  верным  только  в  том  случае,  если  борьба  в 1136 г.  велась  против  института  княжения  как такового  и  достоверной  является  версия,  изложенная  в  Новгородской  Первой  летописи.  Если  первое  никак  не  просматривается  в  тех  событиях,  и  это  было  показано  в  первой  главе  данной  работы,  то  достоверность  слов  новгородского   летописца  ставится  под  сомнение  другими  летописями  и  им  самим.  И. Я. Фроянов  отмечает,  что  “новгородский  летописец  сгладил  острые  углы  и  перенес  вину  с  новгородцев на  Всеволода,  изобразив  его  инициатором  смены  князей  на  местном  столе,  но  тут  же  проговорился,  рассказав  о  том,  как  Святослав,  «боявъся  новгородьць»,  бежал  «отаи  в  ноць»”.[196]  Действительно  Новгородская  Первая  летопись  гласит:  “И  яко  послаша  епископа  по  сына  его  и  много  лепьшихъ  людии,  а  Святославу  реша:  «а  ты  пожиди  брата,  то  же  поидеши»;  онъ  же  убоявъся  новгородьць:  чи  прельстивъше  мя  имуть,  и  бежа  отаи  въ  ноць;  Якунъ  съ  нимь  бежа.”[197]  Бегство  посадника  и  его  брата  Прокопия  подтверждают  и  другие  летописи.[198]  Вспоминая,  что  Якун  прекрасно  пережил  первый  уход  Святослава,  необходимо  признать  наличие  весомых  причин  у  князя  “убояться”  новгородцев.  Более  того,  вслед  беглецам  была  послана  погоня.  Относительно  погони  в  источниках  разногласий  нет,  но  наиболее  полно  ее  освещает  Никоновская  летопись:  “Новгородци  же  гнаша  за  Якуномъ  и  за  братомъ  его,  и  сугнавше  его  на  пути,  и  много  бивше,  точию  при  смерти  оставиша  его,   и  обнажиша  его  всего  якоже  мати  родила  его,  и  свергоша  его  съ  мосту  въ  воду;  но  Богъ  смерти  не  предаде  его,  прибреде  бо  къ  брегу,  и  къ  тому  не  биша  его,  но  взяша  у  него  тысящу  рублевъ,  а  у  брата  его  пятсотъ  рублевъ,  и  възложиша  на  нихъ  железа  тяжки  на  руце  и  на  нозе,  и  послаша  их  в  заточение  в  Чюдь.  Потомъ  же,  времени  минувъшу,  приведе  ихъ  къ  себе  князь  великий  Юрьи  Владимеричь  Маномашь  въ  Суждаль,  и  жены  ихъ  и  дети  ихъ  изъ  Новагорода,  и  держа  ихъ  у  себе  въ  любви  и  в  милости.  А  Новгородци  взяша  себе  изъ  Суждаля  Судила  Нежатича  и  Страждтка,  иже  убо  бежали  Святослава  ради,  и  Якуна  и  брата  его  ради  Прокопия  изъ  Новагорода,  и  даша  посадничество  Судилу  Иванковичю”.[199]  Из  приведенного  отрывка  видно,  что  особое  неудовольствие  новгородцев  вызывал  как  раз  Якун.  Видимо,  с  него  как  члена  общины  был  иной  спрос,  нежели  с  пришлого  князя.  Совершенно  не  понятно,  почему  Н. И. Костомаров  решил,  что  “за  Святославом  послали  погоню;  Святослав  убежал  от  погони;  поймали  на  дороге  бежавшего  за  ним  вслед  посадника  Якуна  с  товарищами”.[200]  Из  летописей  никак  не  следует,  что  погоню  посылали  за  князем  и,  кроме  того,  что  Якун  бежал  вместе  с  князем.  Возможно  организация  побега  князя  было  делом  его  рук. 

    Между  тем  Юрий  Долгорукий  вновь  выступил  как  третья  сторона.  У  него  явно  были  хорошие  отношения  с  Якуном  в  бытность  сына   новгородским  князем.  Но  и  с  “оппозицией”  у  Юрия  были  отличные  отношения,  если  у  него  поочередно  находили  защиту  представители  разных  сторон.  В  этом  свете  вызывает  определенные  сомнения  утверждение  А. В. Петрова  относительно  того,  что  именно  Якун  “послал  за  своим  союзником  Святославом  Ольговичем”  в  1139 г.[201]  Во-первых,  источники  не  дают  оснований  утверждать,  что  это  была  именно  его  инициатива.  Учитывая  сложность  и  растянутость  во  времени  процесса  второго  призвания  Святослава,  сомнительно,  что  он  был  в  силах  по  своему  усмотрению  манипулировать  общественным  мнением,  да  еще  с  использованием  таких  методов  как  клятва  и  заложники.  Во-вторых,  непонятна  степень  союзничества  Якуна  и  Святослава  в  свете  того,  что  посадник  не  пострадал  после  первого  ухода  Святослава,  хотя  политика  последнего  в  Новгороде  в  первое  княжение  была  едва  ли  мягче,  чем  во  второе.  Кроме  того,  совсем  не  ясна  политика  Юрия  Долгорукого,  сын  которого  потерял  новгородский  стол  после  отказа  новгородцев  пойти  с  ним  на  Киев,  и  вот  теперь,  после  бегства  брата  киевского  князя  из  Новгорода,  он  укрывает  у  себя  человека,  мягко  говоря,  не  пошедшего  на  сотрудничество  с  ним.  Судя  по  летописи,  как  раз  киевская  сторона  не  проявила  ни  малейшей  заботы  о  судьбе  новгородского  посадника  и  его  родственников.

    Тем  временем,  по  словам  новгородского  летописца,  “разгневася  Всеволодъ,  и  прия  слы  вся  и  епископа  и  гость.  И  седеша  новгородци  бес  князя  9  месяць”.[202]  А. В. Петров  из  этого  делает  вывод  о  том,  что  гнев  Всеволода  и  задержку  им  послов  вызвали  именно бегство  брата  и  расправа  над  Якуном.[203]  Но  и  тут  новгородский  летописец  вновь  недоговаривает.  Потому  вывод  А. В. Петрова  представляется  преждевременным  и  неверным.  Кроме  того,  мы  видели,  что  киевский  князь  не  проявил  не  малейшей  заинтересованности  в  судьбе  Якуна.  Для  уточнения  вопроса  о  причине  гнева  Всеволода  надо  обратиться  к  другим  летописям.  Дело  в  том,  что  перед  тем  как  разгневаться,  киевский  князь  послал  в  Новгород  своего  сына  в  соответствии  с  договоренностью  с  представителями  города.  Сын  Всеволода  уже  миновал  Чернигов,  когда  новое  новгородское  посольство  пришло  в  Киев:  “Не  хощемъ  сына  твоего  княжити  у  насъ  въ  Новегороде,  ни  брата  твоего,  ни  племяни  твоего, но  хощемъ  племени  Владимера  Маномаха  княжити  у  насъ”.[204]  Таким  образом,  в  Новгороде  уже  успели  перемениться  настроения.  Киевский  же  князь  имел  в  своем  арсенале  довольно  ограниченный  набор  инструментов  воздействия.  Он  приказал  задержать  всех  представителей  Новгорода,  в  том  числе,  купцов.  То  есть  началась  блокада. 

    Отсутствие  князя  не  устраивало  новгородцев,  и  они  искали  выход  из  создавшегося  положения.  Н. И. Костомаров  совершенно  верно  описал  задачу,  которую  им  следовало  решать:  “Стали  в  Новгороде  стараться,  как  бы  обе  стороны  примирить  так,  чтоб  и  киевского  князя  больше  не  раздражать,  и  Новгород  получил  бы  себе  князя  из  Мономаховичей  по  своей  воле”.[205]  Сначала  они  “призваша  и-Суждаля  Судилу,  Нежату,  Страшка”.  А  затем  “послаша  по  Гюргя  по  князя  Суждалю,  и  не  иде,  нъ  посла  сынъ  свои  Ростислав,  оже  оти  преже  былъ”.  26  ноября  1141 г.  Ростислав  пришел  в  Новгород.[206]  Никоновская  летопись  дает  более  полное  описание  причин,  побудивших  новгородцев  к  таким  действиям:  “Новгородци  не  терпяще  безо  князя  седети,  и  бысть  въ  нихъ  молва  и  смущение  много,  понеже  и  жито  къ  нимъ  ни  откуду  не  же  идяше,  но  и  купцевъ,  ходящихъ  изъ  Новагорода  въ  Русь,  повеле  князь  велики  Всеволод  Олговичь  Киевский  имати  и  метати  въ  погребы;  и  бысть  въ  Новегороде  скорбь  велиа”.[207]  Но,  несмотря  на  давление,  новгородцы  продолжали  сопротивляться  воле  киевского  князя.  Ростислав  вновь  исполнял  роль  компромиссного  князя.  В  связи  с  этим  вновь  нет  причин  говорить  об  антикняжеской  борьбе  в  Новгороде,  так  как  борьба  велась  по-прежнему  против  определенных  персоналий  на  княжеском  столе.  Если  вспомнить  эпизод,  когда  новгородцы  девять  месяцев  сидели  без  князя,  и  это  подтолкнуло  их  к  усиленным  поискам  себе  князя,  то  становится  совершенно  очевидным  тот  факт,  что  вести  речь  об  антикняжеской  борьбе  не  приходится.  Иначе  такая  борьба  носила  странный  бесцельный  и  бессмысленный  характер.  По  словам  В. Т. Пашуто,  ”установление  республиканского  строя  не  избавило  новгородских  бояр  от  необходимости  приглашать  в  Новгород  князей,  главным  образом  для  руководства  всеми  вооруженными  силами  для  защиты  прав  и  привилегий  местного  боярства,  ибо  классовая  борьба  не  раз  потрясала  республику”.[208] 

    Нам  сегодня  трудно  полностью  понять,  что  подталкивало  новгородцев  к  обязательному  поиску  князя,  несмотря  на  то,  что  Новгород  порой  прекрасно  обходился  и  без  него.  Однако  подход  В. Т. Пашуто  явно  страдает  некоторыми  перегибами.  Так,  например,  никакой  особой  классовой  борьбы  в  рассматриваемом  периоде  нам  пока  обнаружить  не  удалось.  Возможно,  в  значительной  степени  движущие  мотивы  лежали   в  сфере  бессознательного,  или,  говоря  по  другому,  в  особенностях  ментальности.  Как  писал  Н. И. Костомаров,  “по  понятиям  века,  казалось  невозможным  сидеть  без  князя”.[209]  Конечно,  нельзя  отодвигать  на  второй  план  такие  факторы,  как  блокаду,  но  сомнительно,  что  возможна  ситуация,  когда  действовал  бы  какой-то  фактор  в  чистом  виде.  Только  переплетение  ряда  разноплоскостных  факторов  в  реальной  жизни  дают  тот  или  иной  результат.  По  мнению  Е. Ф. Шмурло  “для  новгородцев  князь - неизбежное  зло.”  Он  был  необходим  как  военачальник,  судья  и  защитник  торговли,  но  для  населения  он  был  чужой.[210]  Кроме  того,  в  рассмотренной  ситуации  не  видно  и  возрождения  системы  взаимоотношений  с  великокняжеской  властью,  существовавшей  до  30-х  гг.  XII в.  Следует  полностью  согласиться  с  О. В. Мартышиным  в  отношении  того,  что  “княжеская  власть  была  необходимостью  для  Новгорода.  Новгородцы  настаивали  не  на  упразднении  ее,  а  на  свободном  избрании  и  изгнании  князя,  на  превращении  его  в  должностное  лицо”.[211]

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10