Реферат: Социально-экономическое направление на рубеже ХIХ-ХХ вв.
Своеобразным итогом этих северопричерноморских штудий Ростовцева явились две
его книги: "Эллинство и иранство на юге России" (Пг., 1918) и
"Скифия и Боспор (критическое обозрение памятников литературных и
археологических)" (Пг., 1925). В первой из них дается общий и достаточно
популярный очерк истории народов, населявших Северное Причерноморье в античную
эпоху. Описываются, с одной стороны, рано заселившие этот край киммерийцы,
скифы (их-то Ростовцев и считает в соответствии с господствующим в науке
мнением ветвью иранских племен), синды, меоты и сарматы, а с другой - явившиеся
сюда чуть позже греки, но более всего внимание уделяется их контактам,
экономическому, политическому и культурному взаимодействию. Всю работу
пронизывает ряд важных идей, делающих эту небольшую книжечку подлинным кладезем
исторической мудрости. Это - представление об оригинальном характере местной скифской
культуры, которая не может считаться примитивной, варварской только оттого, что
греки вообще все другие народы именовали варварами. Это, далее, убеждение в
плодотворности контактов греков с местным скифо-сарматским населением,
поскольку итогом этого взаимодействия явилось сложение на Боспоре такой
социально-политической системы и такой культуры, которые и типологически и по
уровню достижений предвосхищали или даже превосходили свершения восточного
эллинизма (Ростовцев указывает, в частности, на реализм и пафос боспорского
искусства, соперничавшего в этом отношении с искусством пергамской школы).
Наконец, здесь выражается уверенность в том, что свершавшееся в глубочайшей
древности в Причерноморье плодотворное взаимодействие восточной и скифо-иранской
культур не прошло бесследно для восприемников этого древнего симбиоза -
славянских племен, и что уже таким путем Россия была вовлечена во
всемирно-исторический культурный процесс.
Общим образом совершенно отчетливо эти мысли выражены Ростовцевым в конце его
очерка, когда он характеризует состояние и судьбу северопричерноморских городов
в конце античной эпохи: "Это были уже не те города, которые когда-то
основали здесь греки. Создалось новое население и новая культура. Две струи -
греческая и скифо-сарматская - слились, пока и ту и другую не залили волны
германских, тюркских и славянских племен, которым [369] принадлежало будущее. Культуру свою,
однако, эти новые народы унаследовали от старых ее носителей и творцов и
понесли ее с собою далеко на север и на запад" (с.186).
В то время как "Эллинство и иранство на юге России" носит
научно-популярный характер, вторая книга - "Скифия и Боспор" является
фундаментальным источниковедческим исследованием, в котором сведены воедино и
подвергнуты анализу важнейшие виды источников, литературных и археологических,
относящихся к истории Северного Причерноморья, и прежде всего Боспора, в
античную эпоху. Книга эта являет собой лишь первую часть - обширное
источниковедческое вступление - широко задуманного труда, вторая часть которого
должна была содержать изложение самой уже истории Боспорского царства и
сопредельного с ним мира скифских и сарматских племен. Поспешный отъезд
Ростовцева за границу летом 1918 г. прервал работу над этим капитальным
произведением. Первая часть позднее, в 1925 г., была опубликована главным
образом стараниями С.А.Жебелева, от второй части в архиве Ростовцева в
Петербурге остались разрозненные фрагменты - отдельные главы, публикация
которых, как уже упоминалось, сравнительно недавно была осуществлена в
"Вестнике древней истории" (1989-1990 гг.).
Из приведенного обзора научной деятельности М.И.Ростовцева явствует, какой
крупной величиной был он в русском дореволюционном антиковедении. Значимость и
авторитетность его позиции в ученом мире дополнительно подчеркивались и
утверждались интенсивной критической и публицистической деятельностью. Он был
непременным и подчас весьма суровым рецензентом всех сколько-нибудь заметных
трудов русских и иностранных ученых по интересующим его проблемам
эллинистическо-римской истории или античного Причерноморья (к указанным выше
наиболее крупным рецензиям добавим в этой связи еще одну - на сочинение
И.И.Толстого о религиозных древностях и, в частности, о культе Ахилла в
Причерноморье).46 Его публицистическая деятельность ярко
иллюстрируется статьями исторического или историко-публицистического характера
в популярных журналах "Русская мысль", "Мир Божий" и
"Вестник Европы" (и здесь тоже к ранее названным таким его статьям
добавим еще одну - "Мученики греческой [370]
цивилизации в I и II вв. по Р.Х.",47 где античный материал
использовался для полемики с антисемитизмом).
Еще одним свидетельством научной энергии и авторитета Ростовцева может
служить то, что в 1900-е гг. он неоднократно выступал инициатором и редактором
переводов на русский язык крупнейших трудов западных антиковедов: "Очерка
римской истории и источниковедения" Б.Низе (изд.3-е, СПб., 1910),
"Истории античного коммунизма и социализма" Р.Пельмана (СПб., 1910),
"Эллинистическо-римской культуры" Ф.Баумгартена, Ф.Поланда и
Р.Вагнера (СПб., 1914). С другой стороны, показательна широкая публикация его
собственных трудов за границей. Практически все его крупные работы по
эллинистическо-римской тематике довольно скоро переиздавались за границей в
переводе на немецкий язык (так именно было с обеими его диссертациями и с
работой об эллинистическо-римском архитектурном пейзаже), а некоторые сочинения
(как, например, серия энциклопедических статей по истории Рима, статьи об
экономике греко-римского Египта и большой труд о колонате) сразу же
составлялись им для публикации за границей и в русской версии их просто нет (о
чем, конечно, приходится только пожалеть). Наконец, значение ученой
деятельности Ростовцева подчеркивается его участием в международных конгрессах
- І и ІІІ Археологическом (в Афинах и Риме, 1905 и 1912 гг.) и ІІІ и ІV
Историческом (в Берлине и Лондоне, 1908 и 1913 гг.), где его доклады всегда
возбуждали внимание и интерес. О признании его ученых заслуг Российской
Академией наук мы уже упоминали.
Таким образом, не будет преувеличением сказать, что уже в дореволюционный
период Ростовцев стал одним из самых выдающихся лидеров современной науки об
античности. Но он был не только ученым - он был еще и учителем, и об этой
стороне его деятельности также необходимо сказать несколько слов. Конечно,
своеобразным наставником он выступал уже и в своих трудах, содержавших не только
богатую историческую информацию, но и широкие новые идеи, оригинальную
интерпретацию исторических явлений и процессов, а для внимательных читателей,
для желающих учиться - также и массу ценнейших методических указаний. Но он был
учителем науки и в самом прямом смысле, поскольку преподавал в Петербургском
университете и на Высших женских курсах. При этом надо подчеркнуть, что он
отнюдь не был преподавателем-[371]эмпириком,
но обладал продуманной системой взглядов на задачи и методы классического образования.
Что это были за взгляды, какой широтой и благородством они отличались, - об
этом можно судить, в частности, по статье Ростовцева, посвященной памяти одного
из его университетских учителей - филолога-классика П.В.Никитина.48
С полным одобрением перелагает здесь Ростовцев текст официальной записки,
составленной Никитиным в защиту классического образования в России (см. выше, в
разделе, посвященном П.В.Никитину). С интересом и сочувствием выписывает он
также и те девизные высказывания древних, на которые любил ссылаться его
наставник (приводим их в современных переводах):
- "Не беда сказать
лишний раз, если этому сколько ни учись, все мало" (Сенека, Нравственные
письма к Луцилию, 27, 9, пер. С.А.Ошерова).
- "Любое умение в
отрыве от справедливости и других добродетелей оказывается хитростью, но не
мудростью" (Платон, Менексен, 246 е, пер. С.Я.Шейнман-Топштейн).
- "Свободнорожденному
человеку ни одну науку не следует изучать рабски. Правда, если тело насильно
заставляют преодолевать трудности, оно от этого не делается хуже, но
насильственно внедренное в душу знание непрочно" (Платон, Государство,
VІІ, 536 е, пер. А.Н.Егунова).
С полным одобрением перелагает Ростовцев и текст официальной записки,
которую Никитин составил в связи с обсуждавшимся уже тогда вопросом о судьбе
классического образования в России. И, как и его старший коллега, он прозревал
огромную опасность для всего историко-филологического цикла наук, если бы оказались
осуществлены предложения радикальных критиков "докучного классицизма"
и, в качестве первого шага, было бы уничтожено преподавание древних языков в
средней школе.49
Но Ростовцев был не только теоретиком, но и великолепным практиком
университетского преподавания. Он обладал редким сочетанием педагогических
талантов, позволявших ему с одинаковым блеском читать лекции, вести семинарские
занятия и руководить работою начинающих исследователей. В России у него было [372] немало учеников, старавшихся усвоить
его методы, и среди них - известный специалист по римской истории профессор
Мария Ефимовна Сергеенко (1891-1987 гг.). В ее неопубликованных воспоминаниях,
копию с которых она в свое время любезно предоставила нам, содержится следующий
исполненный любви и признательности отзыв о Ростовцеве, ученицей которого она
была на Бестужевских курсах: "Михаил Иванович играл в жизни Курсов роль не
меньшую, чем Гревс. С какой щемящей отрадой вызываю я в памяти его облик:
невысокую коренастую фигуру с волосами бобриком и бритым квадратным лицом
римлянина. Был он неумолимо строг, беспощадно требователен к нашей работе и
трогательно заботлив о нас, наш грозный учитель и наш добрый старший брат... Он
знал своих учениц, любил их и любил их учить. Занятия у него захватывали круто
и властно. Время для нас, учениц его семинария, мерялось промежутками от
четверга до четверга, т.е. от одного занятия до другого, и свободным был только
четверговый вечер, остальные дни надо было "готовиться к Ростовцеву".
Читался ли текст древнего автора, читались ли надписи - все нужно было
комментировать, и обязанность эта распределялась между слушательницами.
Комментарий был делом нелегким: перебирали груды материала, часто упускали
нужное, терялись среди сшибки противоречивых утверждений. А надо было прийти к
каким-то стойким заключениям и обосновать их. "Судагыня (Михаил Иванович
слегка картавил), важно не то, что вам кажется, а то, что есть на самом деле;
благоволите это доказать". Quod est demonstrandum - слова эти были
постоянно на устах нашего учителя, и до сих пор они звучат для меня как
колокол, зовущий на верную дорогу".
Выдающийся ученый и признанный мэтр, Ростовцев в силу своего активного
темперамента не только не избегал, а, напротив, вращался в самой гуще
внеуниверситетской общественной жизни. Стараниями его самого и его жены
квартира их в Петербурге (на Большой Морской) стала одним из влиятельных
литературных салонов, где обсуждались все художественные и научные новинки и
где формировалось общественное мнение. На вечерах по вторникам у Ростовцевых
можно было встретить выдающихся представителей русской культуры: поэтов
И.А.Бунина и А.А.Блока, художника Л.С.Бакста, известных ученых - историка
Н.И.Кареева и литературоведа Н.А.Котляревского и др.50
[373] Приверженец
либеральных взглядов западнического толка, Ростовцев, как уже упоминалось, рано
примкнул к кадетской партии и близко сошелся с ее лидером П.Н.Милюковым.
Переворот, осуществленный большевиками в октябре 1917 г., он решительно не
принял, увидев в нем проявление темной силы - бунта низов, грозящего России
полным уничтожением культуры. Всегда актуализировавший свои научные занятия,
Ростовцев немедленно откликнулся на новую революцию в России очерком о
Гражданских войнах в Риме (очерк этот под заглавием "Рождение Римской
империи" печатался в "Вестнике Европы" за 1918 г., ( 1-4, а
затем в том же году вышел и отдельным изданием). Здесь Ростовцев впервые и
именно по отношению к Гражданским войнам ІІ-І вв. до н.э. развил идею о
губительном выступлении армии, составленной из низов и возглавляемой
честолюбивыми политиками, как главной причине разрушительной социальной
революции - идею, которую он позднее перенес на трактовку смут в Римской
империи в ІІІ в. н.э.
Позицию неприятия Октябрьской революции Ростовцев выражал и открыто, в
различного рода публичных заявлениях. Последствия неминуемо должны были
сказаться, и Ростовцев летом 1918 г. решился покинуть Россию. Его отъезд,
оформленный как академическая командировка для научных занятий в библиотеках и
музеях Западной Европы, фактически был бегством, поэтому он ничего практически
не смог взять с собой - ни своих бумаг, ни книг. Бумаги - записные книжки,
письма, рукописи лекций, научных и публицистических работ - оказались
впоследствии распылены, но все же значительная их часть хранится и поныне в
ЦГИА и в Архиве РАН. Что же касается книг Ростовцева, его личной библиотеки, то
она впоследствии была передана Научной библиотеке Ленинградского университета,
составив там отличный, хорошо подобранный фонд античных авторов и пособий по
классической древности.51
Оказавшись за границей, Ростовцев через Швецию добрался до Англии, где он
провел первые, самые трудные для него два года эмиграции. Какое-то время он
пробыл в Оксфорде, но дружеских контактов с английскими коллегами не сложилось
и должности в [374]
Оксфордском университете он не получил (впрочем, не известно в точности,
добивался ли он этого места). В эти годы он кое-что перепечатывал из своих
прежних работ, перерабатывая их для английских или французских изданий, а также
активно занимался политической публицистикой, публикуя язвительные статьи
против большевиков и новой утвердившейся в России власти.
Жизнь Ростовцева за границей вошла в сравнительно нормальную колею только
тогда, когда он получил приглашение в США, в Университет Мэдисона (штат
Висконсин). Проработав там пять лет (1920-1925), он перешел в несравненно более
престижный Йельский университет (в Нью-Хейвене, штат Коннектикут), где его
по-настоящему оценили и где для него были созданы самые благоприятные условия.
По предложению Ростовцева Йельский университет даже включился в начатые еще
французами широкомасштабные раскопки древнего поселения на Евфрате
Дура-Европос, развалины которого были обнаружены после Первой мировой аойны.
Совместная американо-французская экспедиция провела здесь десять
археологических сезонов (1928-1937 гг.), благодаря которым эллинистическая (а
позднее парфянская, римская и снова иранская) крепость Дура-Европос стала
"сирийскими Помпеями". Ростовцев руководил как самими
археологическими работами, так и изданием девяти томов предварительных
сообщений (окончательная публикация материалов была осуществлена лишь после
Второй мировой войны).52
В Йельском университете Ростовцев активно работал до 1939 г., когда, отойдя
от преподавания, он перешел на положение заслуженного профессора. Он тяжко
переживал начало Второй мировой войны, которая вновь пробудила в нем опасения
за судьбу западной цивилизации, культуры и науки. По свидетельству одного из
его учеников, тоже эмигрировавшего из России и прижившегося в Америке
Э.Бикермана (его свидетельство известно нам в передаче С.Л.Утченко), мучила
Ростовцева и сильная тоска по родине. В довершение ко вcему в последние годы
жизни его постиг тяжелый недуг, лишивший возможности продолжать творческую
работу. Он умер в Нью-Хейвене 20 октября 1952 г.
[375] В американский
период научная деятельность М.И.Ростовцева пережила новый подъем. По меткому
наблюдению А.Момильяно, то, что для другого человека в его возрасте (Ростовцеву
было к моменту эмиграции 48 лет) обернулось бы совершенной трагедией, для
Ростовцева, сумевшего пережить кризис, стало новым импульсом к творчеству.53
В написанных и изданных за границей новых катитальных трудах по
социально-экономической истории античного мира он на свой лад, со страстью и
увлечением, свел счеты с действительностью. В "Социально-экономической
истории Римской империи" (The Social and Economic History of the Roman
Empire. Oxford, 1926) и "Социально-экономической истории эллинистического
мира" (Social and Economic History of the Hellenistic World, Vol.I-III,
Oxford, 1941) он не пожалел красок на описание античных городов, этих главных
очагов цивилизации, и их деятельного населения, тех общественных слоев, которые
он определял общим понятием "буржуазия". И каждый раз он пытался
понять причины упадка и римской цивилизации, и - что случилось еще ранее -
эллинистической.
В случае с Римской империей он видел причину исторической трагедии отчасти в
косной политике Римского государства и вторжениях варваров, но еще более - и
здесь его пером прямо водил его русский опыт - в роковом отрыве городской
цивилизации и буржуазии от крестьянства, от всех вообще низов, которые,
наполнив армию и увлекая за собой "солдатских" императоров, взяли в
ІІІ в. губительный верх над городом. В случае с эллинизмом он главную причину
упадка относил на счет государственной политики эллинистических царей, своими
регламентациями сковавших предпринимательскую инициативу и деятельность средних
городских классов, а кроме того, разумеется, и на счет римских завоевателей,
своими разрушениями и вымогательствами довершивших общий кризис.
Заключая этот раздел, попытаемся сжато оценить тот вклад, который
М.И.Ростовцев внес в современную науку об античности. Его деятельность как
исследователя античного мира была исключительно разнообразной и плодотворной.
Все же можно выделить те главные разделы древней истории, которые в особенности
привлекали его внимание и где он сделал более всего. Это -
социально-экономическая история Римской империи, эллинизм и [376] античное прошлое Причерноморья. В
каждом из этих разделов он вскрыл своими исследованиями глубинные пласты
социально-экономической жизни, знание которой признано теперь непременным
условием адекватного постижения античности.
В истории Римской империи Ростовцев обнажил и исследовал важнейший нерв
древней государственной жизни - финансовую, именно откупную систему, проследил
истоки и показал существо важной социальной новации - колоната, наконец, изучил
по существу и предложил общее истолкование - пусть спорное и тенденциозное -
имперскому кризису ІІІ в. и последующему крушению античного мира. В истории
эллинистического времени, куда его увело стремление познать истоки той
универсальной системы, которая при римском господстве охватила весь античный
мир, Ростовцев не только исследовал отдельные структурообразующие элементы,
такие, в частности, как самоуправляющийся город, крупное поместье и царская
власть, но и определил общие контуры и судьбы как социально-экономической
системы, так и цивилизации эллинизма в целом. Наконец, в истории античного
Причерноморья, области, особенно дорогой отечественному антиковедению,
Ростовцев досконально разработал тему взаимоотношений античности с миром
окружающих варваров, показал оригинальность вклада обоих контрагентов -
греческих городов и скифо-сарматских племен и, таким образом, обосновал
значение этнокультурного взаимодействия как решающего фактора исторического
развития. Некоторые увлечения, проявленные Ростовцевым при оценке достижений
причерноморских "иранцев" (т.е. скифов) в государственном
строительстве и культуре, равно как и степени конструктивного взаимодействия их
с греками, не могут поставить под сомнение его большие заслуги в разработке
темы "античность и варвары".54
Обладая концептуальным складом ума, непрерывно обогащая изучение античности
все новыми и новыми идеями, Ростовцев всегда старался опереть их на должное
документальное основание. При этом он резко расширил источниковую базу и открыл
новые возможности интерпретации: свинцовых пломб и тессер - для реконструкции
римской экономической жизни и быта, папирусов - [377] для изучения экономической системы эллинизма,
памятников архитектуры и изобразительного искусства - для воссоздания живого
облика античности как в классических, центральных ее регионах, так и на
периферии, в Причерноморье и на Переднем Востоке. Но и в работе с традиционными
видами письменных источников, с памятниками литературными и эпиграфическими, он
показал себя несравненным мастером. Его источниковедческие штудии по античному
Причерноморью, и среди них в особенности, конечно, "Скифия и Боспор",
являют собой сокровищницу драгоценных мыслей, проливающих свет не только на
значение тех или иных конкретных исторических данных, но и на более общие
аспекты античной традиции (например, на роль Эфора в развитии идеализирующей
варваров тенденции или на развитие в Причерноморье собственной, местной
исторической традиции).
В лице Ростовцева в русской науке ярко выступил новый тип деятельного
человека, столь характерный для России рубежа ХІХ-ХХ вв. Интеллектуально
одаренный и энергичный, эрудированный и богатый идеями, разносторонний, но и
предельно дисциплинированный в своих занятиях, Ростовцев воплощал в себе ту
новую европейскую культуру творчества, которая проявилась и в таких его
замечательных соотечественниках и современниках, как И.А.Бунин, С.В.Рахманинов,
Ф.И.Шаляпин, а еще раньше - П.И.Чайковский. Его научное творчество оказалось
исключительно результативным именно потому, что оно было в высшей степени
органичным: оно питалось традициями мирового антиковедения, но в то же время
получало импульсы и от отечественной действительности. В ряду проблем античной
истории, которыми занимался Ростовцев, главнейшие безусловно те, что были
навеяны русской современностью: города и средние городские классы
("буржуазия") как главные носители цивилизации; драматическая
коллизия города и деревни, городских классов и крестьянства; соотношение
индивидуального предпринимательства и регламентаций, исходивших от сильной
государственной власти, чье существование необходимо для поддержания державного
политического единства; наконец, взаимоотношения культур Востока и Запада и
возможность их плодотворного взаимодействия и интеграции.55