Реферат: Смутное время

Многие города, лежавшие к северу от Москвы, не имея сил сопротивляться Самозванцу, стали принимать воевод и начальников от него. В самой Москве нашлись князья и бояре, которые отъезжали в Тушино, признавали Вора своим государем, а затем, побыв там и получив поместья или деньги, опять возвращались в Москву к царю Василию, били ему челом, говорили, что отстали от измены. Таких людей в Москве стали называть в насмешку «перелетами».

Войска Тушинского Вора все росли, все новые и новые отряды поляков, казаков и русских изменников прибывали в Тушинский стан. Прежде всего тушинцы решили захватить Троице-Сергиев монастырь, который стоял на дороге из Москвы в северные города, и в конце сентября 1608 года 30 000 воров, казаков и поляков под начальством Яна Сапеги и Лисовского подошли к стенам монастыря. Началась знаменитая осада святой обители. В ней было только несколько сот человек воинов под начальством воевод князя Долгорукова и Голо-хвастова; но почти все иноки и крестьяне, сбежавшиеся из окрестных сел в монастырь, вооружились. Своим многочисленным врагам эта горсть осажденных противопоставила только свое мужество и надежду на Преподобного Сергия. Сапега поклялся, что не отойдет от обители, пока ее не возьмет; но все его усилия оказались напрасны.

Еще при начале осады архимандрит Иоасаф привел к присяге у раки Преподобного всех защитников. Первые десять дней октября прошли в непрерывном обстреливании стен и укреплений монастыря, а в ночь на 14 октября полупьяные войска Сапеги бросились на приступ, но были быстро отбиты; еще несколько раз делал Сапега ночные приступы, но, наконец, видя их полную бесполезность, принужден был прекратить нападения. Тогда осажденные, в свою очередь, начали делать вылазки и захватили несколько пленных, которые рассказали, что под стены обители ведется подкоп, но где — никто долгое время не знал. Можно себе представить, в каком состоянии находились иноки и защитники обители: они должны были каждую минуту ожидать, что взлетят на воздух!.. Однако они не теряли присутствия духа и с большим старанием делали вылазки. Наконец, удалось найти подкоп, в который уже были внесены бочки с порохом. Два смельчака-крестьянина — Шилов и Слата — уничтожили подкоп, взорвав порох, и сами при этом погибли; но своей геройской смертью они избавили монастырь от страшной опасности.

Зимой Сапеге пришлось изменить способ борьбы: приступы были прекращены. Но зато началось самое тесное обложение: даже выходить за дровами из монастыря в соседний лес приходилось со страшной опасностью — почти всегда при возвращении кого-нибудь недосчитывались. Вскоре к недостатку дров прибавились болезни и сильная смертность: хоронили иногда до тридцати человек в день. Но не ослабевал дух славных защитников обители, хотя помощи они не получали ниоткуда, если не считать 60 казаков, верных царю, которых прислал он в феврале 1609 года.

Весной совершенно истощенные осадой воины и иноки должны были отбивать новые яростные приступы Сапеги и Лисовского. Силы защитников Сергиевой обители были ничтожны: способных выйти в бой было человек 200. Но они знали, что желанная помощь уже близка: 12 января 1610 года, узнав о приближении войска князя Скопина-Шуйского, Сапега снял осаду, а вскоре и сам молодой витязь прибыл в монастырь и был торжественно встречен братией. Так кончилась 16-месячная осада Троицкой обители, показавшей пример всем русским людям, как надо защищать свою веру и Родину.

Между тем царь Василий, еще за год перед этим, ищет везде помощи и, наконец, не видя ничего лучшего, решает обратиться к шведскому королю — недругу поляков, который с неудовольствием и беспокойством смотрел на успехи их в России. Для переговоров со шведами был послан племянник царский князь Михаил Скопин-Шуйский, которому после долгих усилий удалось нанять на службу России шведского полководца Делагарди и 5 000 человек прекрасно вооруженного шведского войска. Москва обязывалась щедро платить шведским солдатам и отдать еще шведам город Корелу с уездом (ныне г. Кексгольм Выборгской губернии). Вместе со шведами и русскими верными войсками молодой полководец под Калязином, у стен Макарьевского монастыря, встретил главные силы тушинцев и поляков и нанес им жестокое поражение. После этого многие северные и поволжские города, присягнувшие Вору, стали от него отпадать. В северном, особенно крестьянском, населении со всей силой сказалась его всегдашняя любовь к вере православной и законному царю. Оно увеличило ряды войска, шедшего на выручку Москвы. Скопин-Шуйский, сделавшийся благодаря своим победам сразу народным любимцем, освободив от осады Троицкую обитель, двинулся на помощь к Москве, желая уничтожить Вора в Тушине. Но когда прославленный победами герой в январе 1610 года подошел к Тушину, то там уже никого не было. Тушинский лагерь незадолго перед тем распался. Произошло это вследствие вмешательства в русскую смуту польского короля Сигизмунда. Уже с первым Самозванцем явилось немало поляков; второго Самозванца поляки окружают в гораздо большем числе. По всему государству разлетелось много этих хищников, которые под предлогом «стояния за царя Димитрия» грабили и били русских людей. Видя теперь, что Русское государство уже достаточно разорено и не сможет оказать большого сопротивления, Сигизмунд, придравшись к союзу царя Василия со шведами, объявил ему войну и осадил Смоленск. На предложение сдаться воевода Шеин со всеми воинами и горожанами ответил королю, что «они за истинную православную веру и Божьи церкви и государя своего царя Василия решили все помереть, а литовскому королю и панам его отнюдь не поклониться». Королю пришлось после этого начать упорную осаду Смоленска. Войска, пришедшего с Сигизмундом, было, однако, мало, поэтому король приказывает всем полякам, сражающимся за Вора, идти к нему под Смоленск. Большая часть польских отрядов оставила Тушино, перед уходом зажегши все его здания. Сам Вор Тушинский незадолго перед тем, видя, как пренебрежительно относятся к нему поляки, бежал с казаками в Калугу. Часть русских его сторонников вернулась в Москву к царю Василию. С ними вместе возвратился и метрополит Ростовский Филарет, которого воры захватили в Ростове и насильно задерживали в своем лагере.

Но не все сторонники Вора ушли в Москву. Часть их во главе с Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым уехала вместе с поляками в лагерь к Сигизмунду. Здесь эти изменники предложили королю посадить на Русский престол его сына Владислава, причем они даже не требовали от королевича принятия православия.

Вот почему когда князь Скопин-Шуйский подходил к Москве, то уже никого не было в Тушине. 12 марта 1610 года молодой вождь вступил в Москву как ее желанный освободитель. На него народ смотрел, как на будущего царя, так как у Василия не было сыновей. Но многие знатные бояре, а особенно брат царя Димитрий, втайне завидовали герою и ненавидели его.

На крестинном пиру у князя Воротынского — кума Михаила — жена Димитрия Шуйского поднесла ему кубок с вином, в котором была, вероятно, отрава, так как через несколько минут славный воевода почувствовал себя дурно, был отвезен домой и, промучившись несколько дней, скончался. Горе народа было безутешно. По общей просьбе, безвременно погибшего витязя похоронили рядом с царями Московскими в Архангельском соборе, отпевал и хоронил его сам патриарх Гермоген. Горько все рыдали в соборе, плакал и царь Василий, как бы сознававший, что порвалась последняя нить, связывавшая его с народом. Как хорошо и долго помнят русские люди молодого князя-героя, видно из песни, до сих пор сохранившейся на севере об его смерти. В песне этой говорится, что «Скопин очистил царство Московское и великое государство Российское, за что и славу поют ему до веку».

Государство на краю гибели. Поляки в Москве

В то самое время как в Москве умирал Скопин-Шуйский, от Смоленска к Москве приближалось польское войско под начальством искусного польского гетмана Жолкевского; царское войско, высланное навстречу гетману под начальством неспособного и всеми нелюбимого Димитрия Шуйского, было им наголову разбито при деревне Клушине. Через несколько дней Жолкевский, усиливший свое войско русскими отрядами, присягнувшими королевичу Владиславу подошел к Можайску и здесь стал ожидать дальнейших событий.

Весть о клушинском деле повергла москвичей в полное отчаяние. Бедствия увеличились еще оттого, что Вор, сидевший в Калуге, осмелел и со своими шайками, подойдя к самой Москве, занял село Коломенское. Тогда сильная нелюбовь народа к Шуйскому проявилась открыто: чернь московская, руководимая Захаром Ляпуновым и князем Василием Голицыным, который сам мечтал о короне, с буйством ворвалась 17 июля 1610 года во дворец и увезла несчастного Василия в его боярский дом, где через несколько дней его насильно постригли в монахи. Напрасно патриарх Гермоген и другие благоразумные люди противились этому, говоря, что как ни худ царь Василий, а без него Москве станет еще хуже: их не хотели слушать, а Ляпунов и его приспешники, по словам летописца, «лаяли на самого патриарха».

После свержения Шуйского власть перешла в руки боярской думы, во главе которой стоял князь Мстиславский. Москве надо было спешить с избранием государя. Патриарх предложил избрать князя Василия Голицына или сына митрополита Филарета — Михаила Федоровича Романова. Так впервые произнесено было это великое имя устами святейшего патриарха, будущего мученика за Родину! Однако предложение патриарха не встретило сочувствия. Чернь, желавшая с водворением Самозванца заняться в самой Москве грабежом и разбоем, высказывалась в пользу Вора; но гнусное самозванство его было настолько известно, и на Москве так сильно боялись грабежа, что боярская дума, а вслед за ней и московское население поспешили избрать на престол королевича Владислава. О полной свободе выбора в то время не могло быть и речи: поляки всюду рыскали по Руси, а гетман Жолкевский стоял в Можайске. К гетману, двинувшемуся к самой Москве, были высланы послы, которые с ним и заключили договор; в переговорах принимал участие и изменник Михаиле Салтыков. На этот раз в договор было поставлено требование о принятии Владиславом православия: только под этим условием патриарх согласился допустить целовать крест королевичу. Тушинский Вор, угрожаемый тогда и со стороны москвичей, и от Жолкевского, опять ушел в Калугу. В Москве же, по совету гетмана, деятельно принялись за составление великого посольства к королю под Смоленск, чтобы просить у него поскорее отпустить королевича. Во главе посольства, по совету хитрого Жолкевского, были поставлены митрополит Филарет и князь Голицын, как наиболее опасные люди для Владислава. В Москве великим послам даны были подробные наказы что и как говорить и отвечать королю.

В день отправления великого посольства патриарх в Успенском соборе отслужил обедню и затем обратился к послам с речью, убеждая их стоять за православие; отвечал Гермогену от лица всех послов митрополит Филарет, который поклялся, что они ничего не уступят королю из того, что сказано в договоре.

Послы уехали, а Жолкевский успел убедить московских бояр, что для безопасности столицы от Вора нужно ввести туда польские войска. Бояре, несмотря на несогласие патриарха и народа, в ночь на 21 сентября открыли ворота, и поляки заняли Кремль, Китай-город и другие важнейшие места.

Вот к чему привела присяга королевичу: вместо православного государя москвичи увидели в столице польского военачальника и наглую польскую шляхту и панов.

Пока был еще в Москве Жолкевский, он сдерживал бесчинства поляков, но вскоре он уехал, захватив с собою на пути, в Волоколамском монастыре, вопреки договору, несчастного бывшего царя Василия с братьями. В Москве начальником польского войска вместо него остался пан Гонсевский. С отъездом гетмана для Москвы наступило самое бедственное время.

Переговоры великих послов с королем затягивались. Принятые сначала с почетом, послы очутились потом в положении пленников. Многие члены посольства не выдержали, целовали, по требованию поляков, крест самому Сигизмунду, а не его сыну, и, получив от короля милостивые грамоты и подарки, отъезжали домой. Но не так поступили митрополит Филарет и князь Голицын, с твердостью переносили они все лишения и ни за что не соглашались отступить от договора, подписанного Жолкевским, а тем более признать царем самого Сигизмунда. Стойкость этих послов вызывает невольно благоговейное уважение к ним: их держали в палатках, раскинутых на бологе отчего они болели, им не давали необходимого пропитания и настаивали на том, чтобы они написали Шеину сдать Смоленск. Но Филарет ответил, что они никогда этого не сделают. Таким же твердым человеком оказался и воевода Шеин. Никакие угрозы польских панов не могли его заставить сдать твердыню Смоленска.

Когда северные и поволжские города узнали о захвате Москвы поляками и о присяге Владиславу, то при всем отвращении своем к сидевшему в Калуге Вору некоторые из них стали присягать ему, а не Владиславу, не желая видеть поляка на Русском престоле. Но в то самое время, как на севере присягали Самозванцу, он был убит одним крещеным татарином, и сама Калуга вскоре присягнула королевичу.

Со смертью Вора русские люди, верные своей Родине, избавились от большой опасности, и многие из них пожалели теперь, что так быстро признали Владислава, особенно когда они увидели, что в Москве всеми государственными делами заправляет пан Гонсевский. В то же время они не могли не видеть, что бедствия государства достигли крайних пределов. Всюду бродили шайки казаков, поляков и своих воров, которые грабили, убивали, насильничали; при этом свои воры и разбойники проявляли какую-то особенную жестокость, даже поляки им удивлялись. На Волге восстали почти все инородцы: черемисы, мордва, татары. Север захватили шведские отряды. Словом, не было •в несчастной России места, где можно было бы жить в безопасности. Многим русским людям казалось, что спасения уже нет, что государство гибнет. Появляется и ходит по рукам сочинение: «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства». В ярких красках описывая бедствия Родины, составитель плача восклицает: «Горе, горе. Увы, увы. Великая злоба содеяся и многомятежная буря воздвижеся, реки крови истекоша». Но не все приходили в такое мрачное отчаяние. В другом сочинении, написанном в том же 1610 году — «Новой повести о преславном Российском Царстве», восхваляется стойкость великих послов, особенно митрополита Филарета и защитников Смоленска. Составитель повести советует всем подражать им, клеймить безбожных изменников Михаилу Салтыкова и Федьку Андронова и призывает русских людей «лучше славно умереть, нежели безчестно и горько жить».

Во главе людей, еще не отчаявшихся в спасении государства, встал святейший патриарх Гермоген, человек твердой воли и строгих нравственных правил, хорошо умевший владеть пером и словом. Еще будучи митрополитом Казанским, он составил прекрасное сказание о явлении Казанской чудотворной иконы Божией Матери. Патриарх видел, что Сигизмунд вовсе не хочет отпускать сына, а сам желает занять престол. Он решил, что медлить нельзя, и начал рассылать по городам грамоты, разрешая народ от присяги Владиславу и призывая его присылать ратных людей для защиты православной веры и святынь московских. Русские изменники донесли о грамотах патриарха Гонсевскому, тогда поляки окружили Гермогена стражей и отняли от него даже перо и бумагу. Между тем разные города, получив грамоты патриарха и узнав о «великом утеснении» Москвы от поляков, пересылаются между собой грамотами и сами друг друга призывают на борьбу с поляками и ворами.

Первыми на призыв патриарха откликнулись рязанцы во главе с пылким их воеводой Прокопием Ляпуновым, который сам не раз был раньше зачинщиком смут, но теперь все готов был сделать для спасения Родины. В марте 1611 года вместе с многочисленным ополчением из разных городов он подходил уже к Москве, где враждебные отношения между жителями и поляками достигли крайних пределов. Москвичи открыто ругали короля, называя его «старой собакой», а королевича «щенком», а 19 марта, когда передовой отряд земского ополчения под начальством князя Димитрия Михайловича Пожарского входил в Москву и занимал Сретенку, в Москве загудели колокола, и москвичи единодушно поднялись против поляков. Но они, по совету изменника Салтыкова, подожгли в разных местах столицу, а сами укрылись за стенами Кремля и Китай-города. В течение трех дней пылала Москва — выгорело все Замоскворечье и так называемые Белый и Деревянный города. Поляки захватили на пепелище множество золота и драгоценностей, но мало позаботились о съестных припасах. Главные силы Ляпунова застали только груды дымящихся развалин и множество заражавших своим гниением воздух трупов людей и животных. Началась осада русскими людьми попавших в руки врагов Кремля и Китай-города.

В то время как Ляпунов, подкрепленный многочисленными отрядами казаков во главе с атаманом Заруцким, который после смерти Вора пожелал служить общерусскому делу, мужественно сражался с поляками, на Россию обрушилось новое бедствие: пал Смоленск. Сигизмунд, видя, что с митрополитом Филаретом не сговоришься, отправил его и других послов, согласных с ним, пленниками в Польшу. Русское войско в Смоленске было изнурено голодом и цингой, но Ше-ин не хотел и слышать о сдаче. Измена помогла королю: сквозь пробитую в стене брешь в месте, указанном изменником, поляки ворвались в город. Многие смольняне заперлись в соборном храме Богородицы, не желая сдаваться, подожгли бывший в подвале порох и вместе с храмом взлетели на воздух. Шеин оборонялся со своей семьей в одной башне и, весь израненный, был взят в плен.

Тогда же, благодаря измене, взят был и Новгород шведами. В Псков явился третий Самозванец. Бедствия увеличивались еще тем, что в земском ополчении, собравшемся под Москвой, начались раздоры. Казаки Заруцкого не ладили с земскими людьми; особенно ненавидели они Ляпунова. Пригласив для какого-то объяснения мужественного воеводу к себе в казачий круг, они его изменнически убили. После гибели Ляпунова большинство служилых людей разъехалось; под Москвой остались только казаки с Заруцким да прежние сторонники Вора во главе с князем Трубецким, которые лениво продолжали осаду Москвы, а больше занимались разбоем и грабежом.

В Русском государстве не было не только царя, как после свержения Шуйского, но не оказалось ни одного человека, которому бы можно было подчиняться. Не Заруцкого же и его воров было считать правителями государства! Все, казалось, рушилось, неоткуда уже было более искать помощи; но Божий промысел незримо хранил русский народ, которому предстояло великое будущее. Все потерялись, но не потерялся один, которому всех было хуже: это был великий духом патриарх Гермоген. Захваченный поляками в Кремле и заточенный в тесном заключении, он, несмотря на бдительность стражи, находил возможность, главным образом благодаря двум смелым нижегородцам, сноситься с русскими городами. Он снова шлет в города грамоту, в которой просит неуклонно стоять за православную веру против ляхов, да и против казаков, которые, как он слышал, хотят поставить в цари Воренка — сына Марины и Вора. Чтобы окончательно отрезать для старца-патриарха сношения с внешним миром, поляки и Салтыков посадили его в каменный подвал в Чудовом монастыре и там уморили его голодом.

Но смерть подвижника-патриарха за веру и Родину не пропала даром; мученическая кончина его еще более усилила новое народное движение, которое привело в конце концов к спасению Русского царства.

Нижегородское земское ополчение и избрание в цари Михаила Федоровича Романова

Последнее послание патриарха было обращено главным образом к Нижнему Новгороду. Во всю предшествующую смуту нижегородцы проявили удивительную стойкость: они ни разу не пристали к Вору и до последней минуты стояли за царя Василия. Теперь патриарх просит их писать в Вологду и в Казань, чтобы там не присягали Маринкину сыну. В конце грамоты Гермоген восхвалял нижегородцев и писал: «А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и будущем, что стоите за веру неподвижно, а я должен за вас Бога молити».

Патриарх не ошибся в нижегородцах: в августе 1611 года жители Нижнего получили грамоту его, а уже через несколько месяцев в Нижнем, по почину великого гражданина Минина, готова была новая рать для освобождения Москвы от врагов.

В настоящее время в нижегородском Спасо-Преображенском соборе, с левой стороны, находится гробница с сенью из черного мрамора: здесь рядом с древними нижегородскими князьями и святителями покоится прах простого мясного торговца нижегородского — Кузьмы Минина Сухорука. И недаром погребен он на таком почетном месте; много ему обязано Русское государство своим спасением в годину лихолетия, он начал то народное движение, которое привело к избранию в цари Михаила Федоровича Романова.

Минин пользовался глубоким уважением со стороны своих сограждан и был выбран ими земским старостой. Он уже давно болел душой о бедствиях Родины. Грамота патриарха окончательно показала Минину, что Отечеству мало одних сокрушений и слов, что ему нужно дело, нужна работа. Созвав совещание главных представителей нижегородской торговой общины в земской избе, Минин предложил прежде всего найти денежные средства для нового ополчения. По общему приговору нижегородцы решили сделать сбор «пятой деньги», т. е. взять пятую часть имущества каждого; кроме того, они постановили во всем Кузьму слушаться и «приговор ему на себя дали». Так было начато великое дело.

Через два месяца в Нижний пришла грамота от Троице-Сергиева монастыря. В начале грамоты иноки обители яркими чертами изображали бедствия государства: «Поляки с изменниками нашими бесчисленную христианскую кровь пролили, святые Божьи Церкви разорили и осквернили, а твердого адаманта, святейшего патриарха Гермогена с престола низвергнули и в тесное заключение затворили». В конце своего послания архимандрит Дионисий с братией умоляли поспешить на спасение Москвы от поляков.

Грамота была прочитана торжественно в Спасском соборе протопопом Саввою, который горячо призывал молящихся идти на «заступление многоцелебных мощей московских чудотворцев». После молебствия, когда толпа выходила из собора, к ней здесь же, на соборной площади, обратился с своей знаменитой речью Минин. Он говорил, что, если понадобится, русские люди не только должны пожитки и дворы свои продавать, но должны быть готовы заложить и жен и детей своих для спасения государства. После речи Минина снова на площади народ молился во главе с архимандритом нижегородского Печерского монастыря Феодосией, и все молитвы сливались в одну: «Да спасет Господь царство русское». Ранее всего Кузьма Минин советовал избрать опытного воеводу. Нижегородцы с ним немедленно согласились. Однако найти хорошего воеводу было нелегко — мало было найти витязя храброго и опытного, нужен был еще муж искренний, твердый, ни разу не запятнавший себя какой-нибудь изменой. Такого человека нижегородцы нашли в лице князя Димитрия Михайловича Пожарского, который служил сначала законному царю Шуйскому, а потом сражался в земском ополчении Ляпунова. Пожарский ни разу не склонился, как другие, в пользу Вора или короля польского. Он принял предложение нижегородских послов и сказал, что «рад страдать до смерти за веру православную».

Казны военной было собрано много; были люди, которые не то что пятую часть своего имущества давали, а отдавали все, что имели, а сами становились в ряды войска. Князь Пожарский предложил нижегородцам и жителям других городов выбрать для заведования казной особого надежного гражданина. Все единогласно выбрали Минина.

Слух о новом земском ополчении быстро распространяется в разных городах. Раньше других вступают в ополчение служилые люди из Смоленска, Вязьмы и Дорогобужа, спасшиеся переселением в Нижегородскую область от польского плена. Затем подошли ратные люди разных поволжских городов, а также Коломны, Рязани, Вологды и других.

В начале марта 1612 года Пожарский мог уже двинуться из Нижнего. Как раз в это время ополчение узнало о мученической кончине патриарха Гермогена. Среди воинов передавались слова патриарха, сказанные им изменнику Салтыкову в ответ на предложение написать, чтобы нижегородцы не шли к Москве: «Да будут, — говорил старец, — благословенны те, кои идут на очищение Московского государства, а вы, окаянные изменники, будьте прокляты».

Князь Пожарский пошел к Москве не прямой дорогой, а двинулся сначала через Юрьевец-Повольский, Кинешму и Кострому на Ярославль для того, чтобы взять с собою ополчения из этих городов, а также чтобы очистить среднее Поволжье от шаек казаков и поляков. В Ярославле земское ополчение задержалось надолго: надо было устроить войско и образовать совет всей земли для управления делами.

Стоявшие под Москвой князь Трубецкой и атаман Заруцкий усиленно звали ополчение к Москве, но земские люди в Ярославле поговаривали, что казаки под Москвой хотят убить Пожарского так же, как убили Ляпунова.

Только после того как в Ярославль приехал келарь Троице-Сер-гиева монастыря Авраамий и стал убеждать от лица архимандрита Дионисия и всей братии поспешить, князь Пожарский и Минин выступили в поход. Однако опасения земского ополчения оказались верными: перед самым выходом ополчения, во время осмотра его князем Пожарским, на него было произведено покушение, к счастью, неудавшееся. Предатель, хотевший ударить князя ножом, перед смертью показал, что его подослал Заруцкий. Последний, узнав, что его гнусный замысел не удался, ушел с некоторыми казаками из-под Москвы, объявив себя за Воренка — сына Марины. Под Москвой оставались только те казаки, которые хотели помочь общему русскому делу. Однако полного согласия между ними и ополчением Пожарского не было. Князь и Минин мало доверяли казакам, которые еще так недавно стояли за Вора. Положение под Москвой стало весьма трудным: к полякам, сидевшим в осаде, приближался на помощь литовский гетман Ходкевич. Когда гетман попытался проникнуть в Москву, земское ополчение храбро его встретило, но лучше вооруженные поляки начали уже теснить наших. Исход битвы мог бы быть очень печальный, но войско из беды выручили Минин, который с конным нижегородским полком врезался в середину врагов, и казаки. Они вначале издали смотрели на битву, не принимая в ней участия; но увещания келаря Авраамия пробудили и в них любовь к Родине, и с криком «Сергий Преподобный!» казаки бросились на поляков. Последние были отбиты, даже обоз Ходкевича достался победителям. На другой день он совсем ушел от Москвы.

В Китай-городе и Кремле, где сидели поляки и русские изменники, начался сильный голод. Сначала страшно подорожали все съестные припасы (за корову платили 600 рублей, за кошку 8 рублей). Когда все, что можно было есть, было съедено, начали есть трупы животных, а потом перешли на трупы человеческие. Напоследок начали убивать для еды и друг друга.

16 сентября князь Пожарский писал полякам, что дольше сопротивляться им не стоит. В ответ на это предложение польские начальники прислали гордое и надменное письмо, где позволили себе нагло издеваться над русским войском и русским народом; но уже через несколько недель полякам пришлось сильно пожалеть о своем хвастливом и дерзком ответе: 22 октября русские взяли приступом Китай-город, а через четыре дня поляки должны были сдать и сам Кремль.

Великая русская столица — Белокаменная Москва — снова принадлежала русскому народу.

Когда суровые воеводы и воины, придя на Лобное место, увидали вышедший из Кремля крестный ход и епископа, несшего Владимирскую чудотворную икону Божией Матери, которой уже не чаяли никогда видеть, они, по словам современника, «слез источники источиша и облабызаху Святую икону сию». После молебствия на Лобном месте князья Пожарский и Трубецкой вместе со всем ополчением вошли в Кремль, который представлял самую печальную картину разорения: поляки, сидя там, оскверняли церкви, рассекали образа Христа и Богоматери, переворачивали престолы.

Как только привели хоть немного в порядок кремлевские святыни, русские люди стали думать о самом важном и неотложном деле — об избрании царя. Измученные годами смуты, они единодушно признавали, что теперь нужно выбрать такого царя, перед которым бы все могли единодушно преклониться. Готовились к избранию государя с глубоким благоговением: во все города было послано от священного собора предложение всем православным поститься три дня и молить Бога даровать России царя и благополучие и мир всему государству. После того из Москвы было велено прислать изо всех городов «выборных, лучших, крепких и разумных людей для земского совета и для царского избрания». Так собрался в Москве в самом начале 1613 года Великий Земский Собор, которому и предстояло избрать государя. На этом соборе находились выборные представители от всех сословий русского народа, в том числе и от крестьянского и от казачьего. Земский собор этот прежде всего постановил, чтобы отнюдь не выбирать Воренка — сына Марины — или какого-нибудь иностранного принца, а выбрать из русских великих боярских родов. Затем все жители Москвы и все выборные от других городов, разных чинов люди после долгого обсуждения, 7 февраля, единодушно решили быть царем русским двоюродному племяннику последнего государя из дома Рюрика Михаилу Федоровичу Романову. Не только земские люди всяких чинов, но и казаки решительно и радостно стали за него. Все знали государственные заслуги его предков, начиная с первых дней Москвы, хорошо помнили страдания всей семьи Романовых при Годунове и особенно Филарета Никитича под Смоленском и в польском плену и бедственную жизнь самого юноши Михаила в Москве, когда там сидели поляки, которые держали его с матерью как пленника.

Однако окончательное торжественное избрание отложили на две недели, чтобы за это время послать в ближайшие к Москве города верных и богобоязных людей, дабы они сведали, кого желает народ в государи. Через две недели посланные вернулись в Москву и доложили собору, что у всех русских людей одна общая мысль: быть царем Михаилу Федоровичу Романову, а кроме него иного не хотят.

В неделю Православия, 21 февраля в Успенском соборе после торжественного молебна все выборные люди избрали царём своим Михаила. «Да примет он,- говорилось в избирательной грамоте, подписанной участниками собора,- скипетр Российского царства для утверждения истинныя нашея православныя веры, и чтобы Господь Бог Его Государским призрением во всем Московском Государстве расточенные и разоренные исправил и во едино благочестие совокупил и междоусобие утолил и вся благая Московскому Государству устроил»

Тут же, в Успенском соборе, выборные целовали крест Российскому самодержцу. Но в Москве его в то время не было: старица Марфа, освободившись от польского плена в московском Кремле, уехала с сыном в свои вотчины около Костромы и, помолившись в нескольких монастырях, проживала в селе Домнине, в 70 верстах от Костромы, думая здесь укрыться от всякой опасности. Но польские и казацкие изменнические шайки все еще продолжали рыскать в приволжских областях, и вот одна такая польская шайка остановилась в поселке Деревнищах, в нескольких верстах от Домнина, и, желая извести соперника Владиславу, приказала старосте деревни Ивану Сусанину вести ее к Михаилу. Сусанин, догадавшись о замысле поляков, успел послать гонца к инокине Марфе и царю Михаилу, чтобы те спасались за крепкими стенами Ипатьевского костромского монастыря, а сам повел шайку поляков по разным окольным дорогам, а затем, заведя их в леса и болота и уверившись по времени, что царь теперь уже в безопасности, открыл полякам истину. Те зверски его умертвили. Так честно умер крестьянин Сусанин за своего государя, показав пример доблести всем русским людям на вечные времена!

Инокиня Марфа и Михаил проживали в Ипатьевском монастыре, когда в Кострому прибыло торжественное посольство от земского собора просить Михаила Федоровича на царство. Когда посольство 14 марта явилось в сопровождении крестного хода в Ипатьевский монастырь, Марфа с гневом говорила главным послам — Рязанскому архиепископу Феодориту и боярину Федору Шереметеву, что русские люди измалодушествовались, в годы смуты часто изменяли своим правителям и что она не может отпустить сына на царство. Долго просили и молили послы, и только к вечеру, когда архиепископ, взяв икону Феодоровской Божией Матери, стал грозить инокине, что Бог на ней взыщет конечное разорение государства, Марфа уступила и благословила сына. Только через месяц, ввиду больших неустройств в Москве, молодой государь мог прибыть в столицу, all июля он торжественно венчался на царство, причем дядя государя боярин Иван Никитич держал Мономахову шапку, князь Трубецкой — скипетр, а князь Пожарский — державу (золотое яблоко). На другой день Пожарскому был пожалован высший в Москве сан боярина, а Кузьме Минину — сан думного дворянина. Награда эта давала Минину право заседать в боярской думе, рядом со знатнейшими особами и родственниками государя. Не была забыта молодым царем и семья Сусанина: Богдану Сабинину, мужу Антониды, единственной дочери Сусанина, была пожалована половина дворцовой деревни Деревнищ «за службу и за кровь тестя его» с освобождением его и его потомства от всяких податей. Так милостями спасителя Отечества началось новое царствование, а с ним началось и правление новой династии — Романовых!

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://historic.ru/