Реферат: Преступность в России в XIX — начале XX веков
Число подсудимых
в абсолютных и относительных цифрах до конца XIX в. по отдельным царствованиям и
в целом изменялось синхронно с числом уголовных дел. Но с начала XX в. число подсудимых
стало увеличиваться быстрее, чем число уголовных дел, в результате чего к 1911—1913
гг. сравнительно с 1803—1808 гг. индекс подсудимых составил 535, а индекс уголовных
дел — 479. Причина в том, что в начале XX в. становилось больше преступных с точки
зрения действовавшего закона деяний, в которые вовлекалось значительное число лиц,
таких как запрещаемые до 1905 г. антиправительственные манифестации, забастовки,
а также религиозные преступления. Занимая в общей криминальной статистике относительно
скромное место сравнительно с другими преступлениями, но будучи массовыми, они и
обусловили увеличение числа подсудимых. Это говорит о том, что политизация общественной
жизни при отсутствии или ущемлении гражданских прав служила важнейшим фактором возрастания
случаев массового противоправного поведения. В целом для пореформенного периода
характерно уменьшение доли коллективных преступлений с 49% в 1874 г. до 36% в 1913
г., что, возможно, свидетельствует о развитии индивидуализма среди профессиональных
преступников, которые долгое время строили свои отношения на общинных основаниях
не только в тюрьме, но и на воле.
Число осужденных
изменялось также в основном параллельно с другими показателями преступности. Минимальный
уровень количества осужденных на 100 тыс. населения наблюдался в 1840—начале 1850-х
гг., а максимальный — в 1911—1913 гг. Отметим, что число осужденных было постоянно
меньше числа преступлений и подсудимых. Это указывает на то, что процент оправданных
имел тенденцию увеличиваться. Если после судебной реформы 1864 г. большой процент
оправданных можно объяснить либеральными настроениями, господствовавшими в обществе
и соответственно в суде присяжных, то как объяснить еще более низкий процент осужденных
и, значит, более высокий процент оправданных до эмансипации? В 1803—1860 гг. было
оправдано до 52% подсудимых. Два фактора помогают объяснить этот феномен. Во-первых,
полиция до 1860-х гг. имела склонность и широкие права арестовывать мало-мальски
подозрительных в совершении преступления лиц, действуя по принципу — лучше задержать
невиновного, чем упустить виновного. Правило освобождения задержанного через короткое
время, если ему не предъявлялось обвинения, не действовало. Отсюда число преступлений
было неадекватно числу задержанных, а значит, и подсудимых. Во-вторых, институт
профессиональных следователей возник в России только в 1860 г. и достиг заметного
прогресса в последней трети XIX—начале XX в., что сказывалось на раскрываемости
преступлений, на возможности собрать достаточно улик, чтобы доказать виновность
подозреваемого. Вместе с тем низкий процент осужденных доказывает, что судьи стремились
объективно подходить к делу: при отсутствии достаточного количества улик они оправдывали
подозреваемого. Это говорит о том, что закон и правосудие, хотя и не в таком цивилизованном
виде, как на Западе, не были пустым звуком ни в дореформенной, ни в пореформенной
России.
Наши представления
о преступности в России значительно расширяются при раздельном анализе данных о
крупной и мелкой преступности (табл. VIII.7—VIII.8). По закону вынесение окончательного
приговора по мелким уголовным делам в дореформенный период входило в компетенцию
судов первой инстанции, а в пореформенный период — мировых судов (в 1864—1889 гг.)
и равных им судов (в 1889—1912 гг.); вынесение окончательных приговоров по крупным
уголовным делам являлось в дореформенный период прерогативой судов второй инстанции,
а в пореформенный период — окружных судов и уголовных палат. В соответствии с тем,
в каком суде принималось окончательное решение по правонарушениям, и произведена
их классификация на крупные и мелкие. Принятый критерий не позволяет провести классификацию
преступлений абсолютно точно. Существовали некоторые изъятия и отклонения от правила,
например, до 1864 г. все уголовные дела, которые касались лиц, находившихся на государственной
или общественной службе, начинались сразу в судах второй инстанции. После 1864 г.
некоторые мелкие уголовные дела рассматривались в окружном суде без присяжных заседателей
или уголовном суде без сословных заседателей. Несмотря на приблизительность разделения
всех уголовных дел на крупные и мелкие по указанному критерию, оно все же помогает
углубить наше понимание динамики преступности. В криминальной статистике принято
считать, что данные о тяжких преступлениях точнее отражают общую динамику преступности,
чем данные о мелких преступлениях, по трем причинам. Во- первых, номенклатура крупных
преступлений изменяется значительно медленнее во времени сравнительно с номенклатурой
мелких преступлений. Во-вторых, тяжкие преступления практически всегда противоречили
общественному правосознанию и вызывали репрессивную общественную реакцию во всех
слоях общества, в то время как мелкие правонарушения в определенной социальной среде
могли не рассматриваться как преступления, что находилось в противоречии с законом,
но в полном согласии с обычаями. Например, в крестьянской и мещанской среде такие
деяния, как мелкие кражи, оскорбления, побои и другие, согласно обычному праву,
долгое время не считались преступлениями, не сопровождались иском в суд и потому
не привлекали внимания правоохранительных органов. В-третьих, со временем к преступным
деяниям уголовный кодекс стал относить действия, которые прежде таковыми не считались,
например нарушение рабочего законодательства, санитарных законов, пьянство, хулиганство.
Изменение в соответствии с законом номенклатуры преступлений, а также развитие общественного
правосознания, которое все большее число деяний, прежде не считавшихся преступными,
начинает относить к числу преступных и заслуживающих репрессии, приводят к росту
главным образом мелкой преступности. В результате данные о крупной преступности
показывают динамику преступности по традиционной номенклатуре преступлений, а данные
о мелкой преступности — динамику преступности по всей номенклатуре преступлений,
традиционных, и «новых», которые стали считаться законом, обычным правом и общественным
правовым сознанием преступлениями.
Как показывают
данные табл. VIII.6—VIII.8, крупная и мелкая преступность изменялись в целом параллельно
друг с другом и достаточно согласованно с общим уровнем преступности. Минимальный
уровень обоих видов преступности наблюдался в середине XIX в., максимальный — в
1913 г. Доля раскрытия мелких правонарушений была выше, чем крупных, по крайней
мере в конце XIX—начале XX в. — 75% против 51% в 1911—1913 гг. Однако все показатели
мелкой преступности росли в 1803—1860 гг. медленнее, а 1861—1913 гг. существенно
быстрее, чем показатели крупной преступности, в результате чего в 1911—1913 гг.
индекс мелких преступлений составил 297, крупных — 278, или в 1.07 раза выше, индекс
уголовных дел — соответственно 553 и 341, или в 1.62 раза выше, индекс подсудимых
— 645 и 273, или в 2.36 раза выше, индекс осужденных — 589 и 258, или в 2.28 раза
выше. Следовательно, в дореформенный период репрессия (не регистрация!) против мелких
правонарушителей росла медленнее, чем репрессия против крупных преступников, а в
пореформенный период — быстрее. К 1913 г. вероятность привлечения к суду за мелкое
правонарушение в 2.36 раза превосходила вероятность привлечения к суду за крупное
преступление (не вероятность регистрации правонарушения, а именно вероятность привлечения
к суду). Кроме того, после эмансипации ощутимо возросла вероятность привлечения
к судебной ответственности за мелкое правонарушение: в 1850-е гг. только 74% (55:74
х 100=74) мелких правонарушителей получали приговор, в то время как в 1911 — 1913
гг. — 95% (258:273x100=95), и вероятность предстать перед судом в начале XX в. возросла
в 1.27 раза [(74:81):(645:553)= 1.27]. Приведенные данные позволяют сделать два
важных вывода. Рост преступности в пореформенной России произошел главным образом
(примерно на 93%) за счет традиционных видов правонарушений и лишь на 7% — за счет
деяний, которые закон или граждане стали считать преступными после эмансипации,
поскольку различие в росте крупной и мелкой преступности составило всего 7% (297:278х100=107)
для всего изучаемого времени. Таким образом, увеличение всех показателей преступности,
зафиксированной Министерством юстиции в пореформенной России, не было результатом
улучшения регистрации мелких правонарушений, а отразило действительный рост криминального
поведения. Второй вывод состоит в том, что правовое сознание рядовых граждан после
реформ 1860-х гг. претерпело более важные метаморфозы, чем уголовный кодекс, поскольку
репрессия за мелкие и отчасти «новые» преступления обгоняла рост их числа, а репрессия
за крупные
традиционные преступления
отставала от роста их числа.
Такой рисуется
динамика преступности в России за XIX—начало XX в., если допустить, что данные о
преступности за 1803—1913 гг., несмотря на судебную реформу 1864 г., можно объединять
в один динамический ряд. Если же полагать, что судебная реформа 1864 г. разделила
дореформенную и пореформенную эпохи на два несопоставимых с точки зрения уголовного
права процесса и учета преступности периода и что данные о преступности за 1803—1913
гг. следует разделить на два динамических ряда — 1803—1860 гг. и 1865—1913 гг.,
то все равно сделанные наблюдения не теряют силы, а лишь корректируются. Годы изменения
тенденции в динамике преступности и колебания уровня преступности по десятилетиям
и царствованиям, исключая царствование Александра II, остаются теми же, корректируется
лишь общее изменение преступности в пореформенное время и соответственно за 111
лет в целом. Рассмотрим это на примере анализа числа следствий, или зарегистрированных
преступлений (табл. VIII.6). С 1803—1808 гг. по 1851—1860 гг. число зарегистрированных
преступлений на 100 тыс. человек населения уменьшилось в 1.05 раза, а с 1861—1870
гг. по 1911—1913 гг. увеличилось в 1.98 раза, следовательно, за все изучаемое время
уровень зарегистрированной преступности увеличился примерно в 1.89 раза. Рассматривая
1803—1913 гг. как единый динамический ряд, мы констатировали, что число зарегистрированных
преступлений за 111 лет возросло в 2.9 раза. Разница объясняется тем, что при втором
подходе рост преступности в 1860-е гг. относится на счет судебной ре- формы, а не
изменений в характере самой преступности. Но такое предположение некорректно, по
крайней мере в отношении крупной преступности, поскольку судебная реформа могла
повлиять на уровень мелкой, а не тяжкой преступности. Число же крупных преступлений
на 100 тыс. человек населения за 1803—1913 гг. увеличилось в 2.8 раза, что ближе
к результатам анализа в соответствии с первым, а не вторым подходом. Объединяя результаты
обоих подходов, можно сказать, что рост числа зарегистрированных преступлений за
111 лет находился в интервале от
1.9 до 2.9 раза,
или преступность возросла примерно в 2—3 раза. По аналогии, за 1803—1913 гг. число
уголовных дел на 100 тыс. населения увеличилось 2.2—3.8 раза, число подсудимых на
100 тыс. населения — в 3—4.4 раза, число осужденных на 100 тыс. населения — в 4.2—5.1
раза. В целом уровень преступности за 111 лет увеличился в 3—4 раза.
Большой ценностью
являются данные о структуре преступности, которые позволяют получить представление
об объекте противоправных деяний и косвенно
— об их целях
(табл. VIII.9). Самое важное изменение в структуре преступности состояло в том,
что до эмансипации преобладающее число преступлений (69%) было направлено против
государственной собственности, против законов, ограничивающих личную инициативу,
вследствие чего они носили как бы антигосударственный характер и официально назывались
преступлениями против порядка управления. За редчайшими исключениями, правонарушители
не имели в виду свержение существовавшего государственного строя и изменение общественного
порядка; по-видимому, они просто тяготились многочисленными ограничениями частной
инициативы. Сразу после отмены крепостного права доля такого рода преступлений резко
упала и в 1874—1883 гг. составила всего 14% всех преступлений, в 1909—1913 г. —
12%.
Среди «антигосударственных»
и «антиобщественных» преступлений преобладали покушения на государственную собственность,
главным образом леса, служебные преступления и нарушения многочисленных уставов.
На долю преступлений, направленных против частных лиц, приходился до эмансипации
всего 31% всех преступлений, а после — от 81 до 92%. Особенно быстро росло число
преступлений против собственности частных лиц: в 1909—1913 гг. на их долю приходилось
55% всех преступлений. Таким образом, после реформ 1860-х гг. объект преступлений
изменился — место общественного и государственного порядка заняли частные лица,
прежде всего их собственность. Это свидетельствует о том, что центр интересов сотен
тысяч правонарушителей и, вероятно, всего населения в целом переместился с государства
на личность и ее собственность.
Данные о структуре
наказаний за 1834—1913 гг. дают представление об изменении тяжести судебных приговоров
(табл. VIII. 10): доля уголовных наказаний в 1834—1860 гг. уменьшилась на 1%, а
доля исправительных наказаний увеличилась на 1%. Более существенные изменения произошли
в структуре исправительных наказаний: доля более суровых наказаний (до тюремного
наказания включительно) уменьшилась на 5%, а доля мягких наказаний (арест и др.)
возросла на 6%. В 1860—1883-х гг. происходил обратный процесс: доля уголовных наказаний
возросла на 4.7%, а доля исправительных наказаний на столько же уменьшилась. В структуре
исправительных наказаний также произошли изменения в пользу более суровых наказаний:
их доля повысилась на 17.7%, в то время как доля мягких наказаний уменьшилась на
22.4%. Поскольку это важное изменение в структуре наказаний началось до судебной
реформы, можно предположить, что сама по себе реформа не была причиной этих перемен,
а только их ускорила. В следующее двадцатилетие, 1884—1904 гг., вновь наблюдалось
смягчение репрессии: доля уголовных наказаний уменьшилась на 6.3%, а доля исправительных
наказаний на столько же увеличилась. В структуре исправительных наказаний также
произошли изменения в пользу более мягких приговоров. Во время революции 1905—1907
гг. суровость приговоров несколько возросла, после революции эта тенденция продолжалась:
доля уголовных наказаний поднялась к 1908—1913 гг. на 2.2%, а доля исправительных
наказаний на столько же уменьшилась без существенных изменений в их структуре. Таким
образом, применение самых тяжких наказаний, каторги и ссылки, в целом за весь изучаемый
период мало изменилось и в 1908—1913 гг. находилось на уровне 1830—1850-х гг. Рост
доли лиц, приговоренных к каторге после 1904 г., находился в связи с отменой ссылки
в Сибирь. В то же время применение менее суровых, но достаточно тяжелых наказаний,
например длительного лишения свободы, имело тенденцию к росту: в 1834—1860 гг. на
их долю приходилось около 45%, а в 1908—1913 гг. — 61% всех наказаний, доля же самых
мягких наказаний уменьшилась с 47 до 31%.
Еще более наглядное
представление о тяжести судебных приговоров в начале XX в. можно получить по данным
табл. VIII.11, где указаны конкретные наказания, к которым были присуждены 363 тыс.
осужденных в окружных судах и судебных палатах в 1910—1913 гг.
4.Факторы преступности
Индексы зарегистрированной
преступности за 1803—1860 гг. позволяют заключить, что в первые 30 лет XIX в. преступность
увеличивалась, особенно существенно возрос индекс осужденных — на 28%, а в следующем
тридцатилетии преступность понизилась, вследствие чего к концу 1850-х гг. три индекса
преступности упали ниже уровня 1803—1808 гг. на 5—29% и лишь индекс подсудимых оставался
на 11% выше начального уровня. Мне представляется, что рост преступности в царствование
Александра I может быть связан, во-первых, с многочисленными и кровопролитными войнами,
которые велись Россией, в том числе и на ее территории, и которые имели следствием
ослабление государственного и общественного порядка, разорение больших территорий,
вооружение населения, повышение налогов и снижение жизненного уровня. Второй фактор
роста преступности, возможно, состоял в том, что при Александре I происходили важные
реформы государственного управления (введение министерств, переход от коллегиальной
к бюрократической системе управления, изменение функций Сената, учреждение Государственного
совета и др.), которые, как всякие реформы, приводили к временному расстройству
управления, к дисфункциям в государственной машине, ослаблявшим ее силу и эффективность.
Снижение преступности
при Николае I, по-видимому, объясняется прежде всего ростом законности, порядка
и дисциплины в государственном управлении, в полиции и суде. Для всего царствования
характерна интенсивная законотворческая деятельность императора и его правительства,
направленная на то, чтобы поставить самодержавную власть, бюрократию и жизнь всего
общества в рамки закона. Именно при Николае I, после 133 лет безуспешных попыток,
в 1830—1832 гг. был создан долгожданный кодекс законов, имевший целью поставить
все государственное управление на твердое правовое основание.
Совпадение значительного
роста преступности с реформами 1860-х гг. предполагает существование связи между
ними. Эта зависимость имела иногда неожиданные проявления. Так, получение населением
гражданских прав, утверждение идей законности и уважения к личности, с одной стороны,
и облегчение возможности получения судебной защиты благодаря повсеместно учрежденным
мировым судам, с другой — способствовали росту преступности. В мировые суды, введенные
в практику в 1866 г. для рассмотрения мелких уголовных исков, стали обращаться простые
люди с такими обидами, на которые прежде и не помышляли жаловаться в суд, причем
не столько из-за трудности найти там защиту или из-за страха перед официальным судом,
сколько потому, что часто не считали правонарушениями такие деяния, как несправедливые
наказания работодателем, мелкие обиды, оскорбления, побои. С учреждением доступного,
дешевого, быстрого на решение мирового суда все, кто прежде чувствовали себя бесправными
и молча сносили обиду и угнетение, пошли туда искать защиты, утверждать свое достоинство
и право на уважение: жены жаловались на жестокое обращение мужей, просили развода
или выдачу вида на жительство отдельно от мужей, рабочие выносили в суд трудовые
споры, жаловались на несправедливое отношение к ним предпринимателей и требовали
их наказания и т. д.204 В мировых судах по всей стране в 1884—1888 гг. рассматривалось
1036 тыс. дел в год, в 1909—1913 гг. — 1567 тыс., что составляло около 57% всех
уголовных дел и около 90% всех мелких уголовных дел. Как это ни парадоксально, пробуждение
чувства личности и стремление отстоять свое достоинство явились факторами роста
числа мелкой преступности.
Можно предположить,
что рост преступности среди молодежи и женщин также находился, хотя бы отчасти,
в связи с их борьбой за свое достоинство, с их стремлением освободиться от контроля
глав семей и мужчин. С 1834 по 1913 г. доля несовершеннолетних среди правонарушителей
возросла с 7 до 21%, женщин — с 11 до 15%. Если принять во внимание, что в населении
доля несовершеннолетних до
21 года составляла
около 30%, а женщин — 51%, преступность среди молодежи была ниже, чем среди взрослых,
а среди женщин — ниже, чем среди мужчин и среди молодежи. Молодежь чаще, чем женщины,
отклонялась от общепринятых норм и активнее освобождалась от контроля старших, чем
женщины от контроля мужчин.
Второй фактор
роста преступности в пореформенный период состоял в том, что в результате Великих
реформ произошло освобождение огромного количества людей от крепостничества и ослабление
государственного и корпоративного контроля над отдельным человеком. Реформы открывали
широкий простор частной инициативе и предприимчивости, расширяли рамки дозволенного
и способствовали развитию отклоняющегося поведения, в том числе в его криминальной
форме. Старания двух последних императоров усилить государственный и корпоративный
контроль за людьми имели лишь частичный и временный успех в царствование Александра
III, так как социальные и политические изменения, введенные Александром II, оказались
необратимыми: народ, почувствовавший вкус свободы, не желал возвращаться в прошлое,
и усилия вернуть его к старым порядкам без материальной компенсации вызывали протест
и новую волну сопротивления, что являлось противозаконным и вело к росту
преступности.
Третьим и, возможно,
решающим фактором роста преступности в последней трети XIX—начале XX в. являлось
разрушение крестьянской общины и городских корпораций (мещанских и купеческих обществ,
ремесленных цехов), что вело к распадению общинных связей не только в деревне, но
и в городе и к ослаблению общественного контроля за поведением человека. В пользу
этого предположения говорят данные о превосходстве городской преступности над сельской,
столичной над городской, а также более высокий уровень преступности среди лиц наемного
труда сравнительно с крестьянами-общинниками. На долю Петербурга и Москвы в 1874
г. приходилось 6.2% всех осужденных, а проживало там 1.6% всего населения Европейской
России, на долю прочих городов — 24.7% осужденных и 8.4% населения, на долю деревни
— 65.4% осужденных и около 90% населения (о месте совершения 3.8% преступлений нет
сведений). Следовательно, криминогенность столиц (отношение доли зафиксированных
там преступлений к доле проживающего там населения) составляла 3.9, прочих городов
— 2.9, деревни — 0.7. К 1913 г. криминогенность Петербурга и Москвы под влиянием
усиления полицейских мер значительно уменьшилась (2.5), прочих городов изменилась
несущественно (2.7), а криминогенность деревни осталась на прежнем уровне (0.7),
следовательно, уступала городской в 3.6—3.9 раза.
Реформы 1860-х
гг. привели к изменению ценностных ориентаций и стандартов поведения у значительной
части населения, а конфликт разных систем ценностей способствует росту отклоняющегося
поведения и преступности. Пониманию причин роста преступности помогают данные о
занятиях и профессиях правонарушителей. В 1897 г. с точки зрения криминогенности
представителей различных профессий (отношение доли лиц данной профессии в общем
числе осужденных к доле лиц данной профессии во всем населении) на первом месте
были рабочие (11.2), на втором — лица свободных профессий и чиновники (2.3), на
третьем — торговцы (1.9), на четвертом — предприниматели и ремесленники (0.9), на
пятом — крестьяне-землепашцы (0.6). На долю 3.2 млн рабочих приходилось около 30%
всех осужденных. Рабочие, подавляющее число которых по сословной принадлежности
являлись крестьянами, были в 19 раз более криминогенными, чем крестьяне-хлебопашцы,
жившие в общине. Освобожденные от контроля общины, не привыкшие к самоконтролю,
молодые люди легко давали волю агрессии, своим отрицательным эмоциям. Высокая преступность
рабочих, вероятно, объяснялась также их маргинальным статусом: оторвавшись от привычных
условий и принятых стандартов поведения в деревне, они тяжело адаптировались к фабричной
и городской жизни, из чего проистекали антиобщественный характер их поведения и
негативные психические состояния.
То, что лица свободных
профессий, торговцы и предприниматели пре- восходили по криминогенности крестьян,
как мне кажется, свидетельствует о том, что бедность сама по себе не оказывала решающего
влияния на рост преступности после эмансипации. В этом отношении весьма красноречивы
также данные о преступности по сословиям. С точки зрения криминогенности сословий
(отношение доли представителей данного сословия в общем числе осужденных к доле
лиц данного сословия в населении) в 1858—1897 гг. первое место принадлежало купцам
(2.0), второе — мещанам и ремесленникам (1.7), третье — дворянам и чиновникам (1.5),
четвертое — крестьянам (0.9), пятое — духовенству (0.3—0.4). И здесь беднеющее в
последней трети XIX в. крестьянство уступало по криминогенности всем сословиям,
кроме духовенства. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов бедность в качестве криминогенного
фактора. Например, было замечено, что во время и сразу после неурожаев существенно
увеличивалось число преступлений против собственности. Но бедность, будучи постоянно
действующим фактором криминогенности, не может объяснить тенденции в изменении преступности.
В первой половине XIX в. было достаточно бедных и много богатых, а уровень преступности
снижался. После эмансипации влияние материального фактора на преступность увеличилось,
вероятно, в другом смысле. Не бедность, а стремление разбогатеть любыми способами,
не исключая и криминальных, часто служило мотивом преступления. Повышение роли богатства
в системе ценностей, возможность через богатство сразу и радикально изменить свою
жизнь к лучшему вводили многих людей среднего достатка в искушение. Начальник петербургской
сыскной полиции в 1866—1889 гг. И. Д. Путилин заметил: «Сколько по тюрьмам и острогам
сидит людей, сделавшихся преступниками случайно, и сколько ходит на свободе с гордо
поднятой головой „честных" людей, честных только потому, что им не представился
ни разу случай искушения! Из ста этих честных поставьте в возможность взять взятку,
ограбить кассу, совершить растрату, и — ручаюсь — 98 из них постараются не упустить
этой возможности. Скажу более, многие из 100 не воздержатся при благоприятных условиях
даже... от убийства».
В дореформенной
России уровень преступности был низким сравнительно с другими европейскими странами
и мало изменялся по отдельным десятилетиям. Низшей точки зарегистрированная преступность
достигла в 1850-е гг., высшей — в 1825—1830 гг. — соответственно 562 и 650 преступлений
на 100 тыс. населения, что было примерно в 4 раза ниже, чем во Франции, в 7.6 раз
ниже, чем в Англии.
После проведения
в 1860-е гг. демократических преобразований в обществе преступность стала расти
и в 1911—1913 гг. примерно в 3.4 раза превысила уровень
1850-х гг. под
влиянием причин, уже обсуждавшихся: 1) пробуждения чувства личности; 2) учреждения
доступного, дешевого, быстрого на решение мирового суда; 3) раскрепощения человека
и создания возможностей для социальной мобильности, для проявления инициативы и
предприимчивости; распадения общинных связей; 4) изменения ценностных ориентаций
и стандартов поведения.
В конце XIX—начале
XX в. уровни преступности в России и западноев-ропейских странах, где мелкая преступность
росла медленнее, а тяжкая даже уменьшалась, выровнялись: в 1900—1913 гг. по уровню
преступности Россия уступала Англии примерно в 1.2 раза, Франции — в 1.9, Германии
— в 2.4 раза.
Замедление темпов
роста преступности в западноевропейских странах на рубеже XIX—XX вв. после ее скачка
в начале индустриальной эпохи указывает на то, что увеличение преступности носит
временный характер и по мере ослабления социальной напряженности, утверждения во
всех слоях общества единых стандартов поведения и принципиально общей системы ценностей
может быть остановлено.
Список использованной
литературы
1. Миронов Б. Н. -
Социальная история России периода империи (XVIII—начало XX в.) В 2 Т. – 2003. Т
1.