[468] Свой тезис автор
обосновывает, сопоставляя человеческое общество с миром животных. Он именно
отказывается видеть сколько-нибудь принципиальное различие между этими мирами.
"Поэтому, - продолжает он, - при объяснении эволюции человеческих обществ
мы вправе применять те же научные методы, какие положены в основу объяснения
эволюции в животном мире. И здесь, как и там, мы вправе пренебречь, как
бесконечно малыми величинами, разумом и свободной волей, так как исторические
законы, как и законы биологии, суть законы статические, - различно направленные
"свободные воли" взаимно парализуют друг друга и в результате могут
быть приняты за нуль. Поэтому мы вправе и здесь, как в биологии, при объяснении
процессов социальной жизни исходить из необходимости приспособления к новым
экономическим условиям, из потребностей борьбы за существование и продолжение
вида".61
Мы не можем согласиться с этим обоснованием стопроцентного объективного
детерминизма в истории, - не можем, потому что согласиться с этим означало бы
лишить людей всякой надежды на целесообразность и плодотворность собственных
усилий, т.е. признать, что человеческая жизнь лишена какого бы то ни было
смысла. К счастью для человечества это не так, и исторический опыт все время
демонстрирует нам исключительное значение исполненных осознанной воли людских
поступков. Отвергая детерминистический пафос С.Я.Лурье как необоснованную и
неоправданную крайность, мы, однако, должны признать глубину и тонкость многих
суждений, развитых в его сочинении, и в частности важность одного из
центральных положений работы - о вечном противоречии существующих на данный
момент и находящихся в развитии экономических условий, с одной стороны, и
окаменевшего психологического уклада, обусловленного экономическими отношениями
прежней, отжившей эпохи, с другой. Интересна также и попытка автора разработать
и последовательно применить к греческому материалу собственный метод системной
реконструкции социального мышления в прошлые эпохи по отдельным
социально-психологическим рудиментам, - метод, который он называет, по примеру
С.Рейнака, социальной палеонтологией.
Суммируя общие впечатления от деятельности С.Я.Лурье как ученого, подчеркнем
прежде всего богатство и оригинальность того, что он успел сделать в науке
несмотря на весьма неблагоприятные [346970]
внешние условия. В его трудах с полнотой раскрылись особенности его научного
дарования: эрудиция и вкус к аналитической работе с источниками в традициях
Петербургской историко-филологической школы; одновременно - тяготение к острой
идейной интерпретации прошлого, с естественной, в таком случае, тенденцией к
модернизации древней истории; наконец, наличие собственной оригинальной
философии истории, представлявшей причудливое сплетение дарвиновского
эволюционизма, идей антропологической щколы и марксистской социологии.
Проявления этих черт особенно ярко прослеживаются в разработанном С.Я.Лурье
университетском курсе греческой истории, к характеристике которого мы сейчас
перейдем. Однако прежде, чтобы совершенно уже покончить с общим обзором, укажем
на еще одну сторону многогранного дарования Лурье - на обращенность его ученой
деятельности к людям. К эрудиции, интенсивности и оригинальности научного
творчества у него естественно добавлялись способности эмоционального восприятия
и воспроизведения исторического материала, что, при общей живости характера и
любви к общению с молодежью, делали из него отличного университетского
наставника, учителя науки в самом полном и высоком смысле слова.
Желание поделиться своими знаниями и увлечь других на поиск новых истин
великолепно проявилось в его популярных, специально обращенных к молодой
аудитории книжках. Сюжеты для них брались из истории греческой культуры. Это -
увлекательно составленные рассказы о папирусах и школьном образовании в
древности (Письмо греческого мальчика. М., 1932), об открытии тайны микенского
письма (Заговорившие таблички. М., 1960), о яростном и неукротимом зачинателе
новой, лирической поэзии Архилохе (Неугомонный. М., 1962), о великом
материалисте древности Демокрите (Путешествие Демокрита. М., 1964).62
Те же качества - подлинное знание и оригинальная интерпретация древней
истории, интерес к аудитории и стремление поделиться с нею результатами своих
изысканий - обеспечили успех Лурье-профессора в университете. Особенно удачными
были его практические занятия с кругом заинтересованных студентов, тех, кто
сознательно избирал своей специальностью изучение древней истории. Семинары,
ставившие целью сблизить студентов с древними [470]
материалами, научить их работе с источниками и нешаблонному их восприятию,
равно как и элементарные занятия древними языками или эпиграфикой, которые он
вел с особым увлечением и тщательностью (для занятий эпиграфикой он, например,
собственноручно переписывал необходимые тексты), были исключительно
результативны, возбуждали большой, стойкий интерес и сплачивали вокруг учителя
круг преданных учеников.
Менее удачны были выступления С.Я.Лурье в качестве лектора, читавшего общий
курс античной истории: небольшого роста, стеснительный, с не очень отчетливой
дикцией, он не мог тягаться с такими мастерами публичного слова, как, допустим,
его коллеги С.И.Ковалев и Д.П.Каллистов. Он, по-видимому, и сам понимал это и
несколько тяготился этой частью своих обязанностей, - но только в плане
непосредственного ораторского исполнения, отнюдь не подготовкою лекционного
курса как такового. Насколько увлекало его дело разработки общего
университетского курса, как умело он мог воспользоваться возможностью в легкой,
даже несколько неотшлифованной форме представить общий ход греческой истории и
высказать любимые, выношенные годами идеи - опять-таки свободно, без
необходимых и нередко утомляющих внимание аудитории ученых аксессуаров (ссылок,
примечаний и т.п.), - обо всем этом мы можем судить по подготовленной Лурье и
частично им опубликованной "Истории Греции".
Это - наиболее обширный из известных нам университетских курсов
древнегреческой истории: по своему объему он гораздо больше, чем популярный в
30-х годах очерк греческой истории, составленный С.И.Ковалевым,63
или более новые и считающиеся вполне солидными пособия послевоенных лет.64
Правда, в отличие от этих последних курс С.Я.Лурье не включает эпохи эллинизма
(изложение доведено до Коринфского конгресса 338/7 г. до н.э., легализовавшего
македонскую гегемонию в Элладе), но это сделано сознательно и не может
считаться неким просчетом или недостатком. Дело в том, что традиционное
членение античной истории на две части - Грецию и Рим - не является
безусловным. Эпоха эллинизма, наряду с собственно греческой и римской историей,
может [471] быть предметом
вполне самостоятельного рассмотрения, что, кстати, и делалось обычно и
продолжает делаться в Ленинградском/Петербургском университете. Курс греческой
истории читается здесь достаточно подробно только до Адександра Великого,
эллинистическому периоду посвящаются одна-две обзорные лекции, а обстоятельно
он излагается в специальном курсе, читаемом, правда, лишь студентам,
специализирующимся по античной истории.
Так или иначе, курс С.Я.Лурье являет собой обширное и целостное изложение
истории Древней Греции в пору ее независимого существования - от самых начал
(крито-микенская эпоха) до потери греками своей независимости во 2-й трети IV
в. до н.э. Курс этот не только обширен, но и чрезвычайно добротен: изложение
ведется обстоятельно, с непрерывною опорою на источники, которые часто прямо
цитируются в тексте (что теперь практически не делается в университетских
учебниках), с обсуждением различных высказанных в науке точек зрения, с
полноценным охватом как собственно политической истории, так и сопутствующих
явлений экономической и культурной жизни древних греков. Курс завершается
подробным источниковедческим очерком - обзором античной историографии греческой
истории от логографов до "малых" историков IV в. до н.э. (Кратипп,
Ктесий, Эфор, Феопомп и др.).
Обстоятельности изложения сопутствует глубина, а временами, когда автор
вступает в полемику с принятыми взглядами, и острота идейной интерпретации, в
рамках которой С.Я.Лурье высказан целый ряд оригинальных, опирающихся на
собственные научные изыскания суждений по принципиальным вопросам древнегреческой
истории. Среди этих суждений, заслуживающих самого пристального внимания и, в
общем, одобрения, отметим:
решительное отвержение
концепции Б.Л.Богаевского о родовом характере крито-микенского общества и
обоснование высокого уровня цивилизации (включая наличие
государственности) древних критян и микенских греков уже во II тыс. до
н.э.;
признание исторического
регресса в последующую, так называемую гомеровскую эпоху и обусловленного
этим возвращения греческого общества к патриархально-общинному укладу
жизни (ХII-IХ вв.);
трактовка архаической эпохи
(VIII-VI вв.) как времени социальной революции, приведшей к освобождению
греческих общин от засилья родовой знати и развитию и утверждению, по
крайней мере [472] в
передовых городских центрах, демократического строя. Признание
фундаментального значения колонизации и выделение, в контексте архаической
революции, законодательной реформы и тирании как двух наиболее важных форм
свершавшегося в греческом обществе социально-политического переворота;
понимание исторического
значения Греко-персидских войн как важного момента в окончательном
переходе древних греков на античный путь развития, с утверждением
классических форм рабства, с одной стороны, и принципов полисного
гражданства, с другой;
определение главных
факторов, направлявших политическую жизнь греков в классический период
(V-IV вв.), признание, в этой связи, первостепенного значения как борьбы
за торговые пути и, в частности, за обладание черноморскими проливами, так
и стремления к некоему балансу сил, гарантировавшему независимое
существование отдельных полисов;
наконец, выявление в мире
греческих государств новых политических структур, являвших собою
альтернативу автономному и автаркичному полису, - федеративного
государства, созданного в Беотии, и территориальной монархии
эллинистического, как считал Лурье, типа, построенной Дионисием I в
Западном Средиземноморье.
Большие достоинства университетского курса С.Я.Лурье очевидны. Это - не
только яркий памятник исторической мысли 30-40-х годов, но и весьма полезное,
сохраняющее свою ценность до сих пор пособие для всех тех, кто интересуется
античностью и желает подробнее познакомиться с историей Древней Греции. Однако
польза, которую современный читатель может извлечь из книги Лурье, зависит не только
от внимательного прочтения и усвоения представленного в ней исторического
материала, но и от правильного понимания присущих и ей тоже, как и любому
другому историческому труду, недостатков.
Одним из таких недостатков, бесспорно, является некоторая небрежность
изложения, проявляющаяся в нередких фактических погрешностях (в новом издании
исправленных, поскольку они были замечены), а еще больше - в стилистической
неотделанности текста. Тем не менее, подготавливая книгу к новой публикации, мы
не сочли себя вправе проводить радикальную косметическую отделку (во всяком
случае в больших масштабах), поскольку, во-первых, [473] это неизбежно привело бы к
стилистической ломке и разнобою, а во-вторых, потому, что в самой внешней
неотделанности изложения Лурье есть свой настрой и своя логика, выдающие
установку на более доходчивый, как это понимал автор, рассказ о прошлом.
Таковы, в частности, неоднократные повторы слов и даже целых фраз, что режет
глаз современному придирчивому стилисту, но без чего, вообше говоря, не
обходится ни одно изложение, сопряженное с объяснением или поучением, будет ли
то исторический рассказ (можно напомнить, кстати, о манере Геродота) или
учебная лекция (ср. стиль Аристотеля).
Другая и более серьезная проблема - это неубедительность или даже неверность
некоторых идей, высказанных С.Я.Лурье отчасти в пылу полемики, в качестве
нарочито заостренных возражений против принятых мнений, отчасти же - под
влиянием модных научных или распространенных политических представлений (в том
числе, разумеется, и марксистских), от воздействия которых не может быть
застрахован ни один даже самый крупный ученый. Мы уверены, однако, что
сделанных нами замечаний будет достаточно, чтобы предостеречь тех, кто будет
теперь знакомиться с книгой Лурье, от некритического восприятия взглядов, не
защитимых, как нам представляется, с позиций современной науки.
Для удобства обозрения мы разделим положения, нуждающиеся в критическом
комментарии, на три категории: общего теоретического плана, более конкретного,
исторического, и частного. Среди неверных, на наш взгляд, тезисов общего
плана должны быть названы следующие (разделявшиеся, впрочем, в
советской литературе не одним только Лурье):
представление о восточной,
греческой и римской формах рабства как этапах развития рабовладения, а
именно - от более примитивного, патриархального, к более высокому (см.
начало введения). Между тем естественнее и правильнее было бы видеть в них
различные конкретно-исторические варианты одного и того же
социологического явления;
концепция единого
рабовладельческого класса, объединявшего в античности и знать и народ
(гл.ХIV, § 4), тогда как, по современным представлениям, структура
античного гражданского общества была более сложной: в ней надо различать
по крайней мере два класса - состоятельных людей, представлявших
собственно рабовладельческую верхушку, и массу прочих свободных граждан, [473] крестьян и ремесленников,
непосредственно занятых трудовой деятельностью и объединенных понятием
"демос" (простой народ);
убеждение в преимущественно
натуральном характере античной экономики (гл.ХIII, § 3), укоренившееся в
советской литературе отчасти под влиянием теорий И.К.Родбертуса и
К.Бюхера, отчасти же - с оглядкою на некоторые близкие им высказывания
К.Маркса в прямом противоречии с действительным, достаточно широким
развитием товарно-денежных отношений в классической древности (в Греции во
всяком случае со времен Гесиода);
аналогичного рода (т.е.
продиктованное установкой, примитивизирующей античность) убеждение в
неразвитости политической жизни в греческих городах и отказ, ввиду этого,
признать за политическими объединениями демократов или олигархов в Афинах
качества политических партий (гл.VII, § 3);
тенденциозное
апологетическое отношение к античной демократии, доходящее до оправдания
не только просчетов, но и преступлений Афинского государства, таких,
например, как расправа с жителями Мелоса (гл.Х, § 2) или казнь философа
Сократа (гл.Х, § 8);
столь же избирательное,
тенденциозное отношение к течениям в античной общественной мысли и
философии, восторженное отношение к материалистическому учению Демокрита и
признание его кульминационным пунктом в развитии античной философии и
науки (гл.IХ, § 9) и, наоборот, резкое неприятие и умаление значения
Сократа и его школы, трактуемых как носителей реакционного
идеалистического начала (гл.Х, § 8; гл.ХI, § 11; гл.ХII, § 2; гл.ХV, § 4).
Думается, что и отказ древним македонянам в праве быть греками продиктован
не столько собственно историческими или лингвистическими соображениями (они во
всяком случае не бесспорны), сколько желанием подчеркнуть радикальную чуждость
греческому миру - и в первую очередь афинской демократии - тех, кто лишил этот
мир его свободы (см. гл.ХII, § 3).
Среди более конкретных исторических суждений
незащитима, прежде всего, предполагаемая связь распространения железа в
Балканской Греции с переселением дорийцев (гл.I, § 5). Новейшие исследования
показали, что широкое распространение железа в Греции должно быть отнесено на
одно-два столетия позже дорийского завоевания. Марксистским шаблоном
продиктована характеристика [475]
гомеровского, по существу, невзирая на известную реанимацию родовой общины,
аристократического общества как "военной демократии", равно как и
категорическое отрицание существования в гомеровское время каких-либо денежных
единиц (гл.I, § 6). Отсюда же (т.е. от односторонней оценки послемикенского
времени как периода сугубо регрессивного) характеристика геометрического стиля
как явления примитивного и убогого (там же), между тем как современные
исследователи (например, Ч.Старр) справедливо усматривают в этой геометрике
первые проблески нового рационалистического духа. Благими намерениями, но
именно в духе советской исторической социологии, продиктована, далее,
модернизаторская и по существу неверная трактовка старшей тирании, в частности
и режима Писистрата в Афинах, как демократической диктатуры (гл.II, § 4;
гл.III, § 3), тогда как на деле это была разновидность древнего бонапартизма.
То же надо сказать об отрицании национал-шовинистического
("расового") момента в противоположении эллинства и варварства в
греческой литературе до середины V в. (гл.II, § 5), между тем как привкус этого
чувствуется уже у Гомера и отчетливо прослеживается у писателей архаики
(Архилох) и ранней классики (Гераклит). Столь же искусственным выглядит и
отрицание принципиального национального и политического противостояния греков
персидской агрессии (по Лурье, это - фикция, разработанная Геродотом в угоду
афинской демократии, см. гл.V, § 5). Показательны, наконец, защита старшей
софистики ввиду ее философского и политического радикализма (по Лурье,
выливавшегося в "революционные материалистические идеи", а на деле
приводившего к крайнему релятивизму и нигилизму) и снятие с софистов рано и не
без основания предъявленных им обвинений в беспринципности и шарлатанстве (см.
гл.Х, § 9).
Отметим также ряд случаев, когда в курсе Лурье подхвачены и развиты модные в
свое время, но весьма спорные идеи:
о возникновении форм
рабства типа илотии не столько вследствие покорения завоевателями местного
населения, сколько поначалу спонтанным путем, за счет разорения и
закабаления соплеменников (гл.IV, § 1-3, точка зрения Эд.Мейера);
о становлении Спартанского
государства в его классическом, "законсервированном" виде не в
раннеархаическое время, в результате реформ, связанных с именем Ликурга, а
лишь в VI столетии, [476]
после Мессенских войн, ради подавления ставшего уже многочисленным класса
илотов (гл.IV, § 3, развитие концепции переворота VI в., разработанной
Г.Дикинсом, Г.Т.Уэйд-Джери и В.Эренбергом);
о деятелях конца V в.
Алкивиаде, Лисандре и Кире Младшем, бывших и в самом деле политиками
нетрадиционного плана, как о подлинных предтечах эллинизма (гл.Х, § 1 и 4;
гл.ХI, § 1).
Кроме того, в книге Лурье есть много неточных или незащитимых утверждений по
отдельным частным поводам. Такова парадоксальная
трактовка завершившего Греко-персидские войны Каллиева мира (447 г.) как успеха
скорее персов, чем афинян, а фиксировавшего передышку в борьбе Афин со Спартой
Тридцатилетнего мира (445 г.) - как крупной дипломатической победы афинян, а не
их вынужденной уступки (гл.VII, § 6). Столь же парадоксальным выглядит
признание самостоятельного характера Архидамовой и Декелейской войн
(соответственно 431-421 и 415-404 гг.) и отвержение Фукидидовой концепции
единой, целостной Пелопоннесской войны (гл.IХ, § 1). Едва ли убедительно
отнесение восстания рабов в Сиракузах, о котором рассказывает Полиэн (I, 43,
1), ко времени первого, морского вторжения афинян в Сицилию (427-424 гг., см.
гл.IХ, § 5), а не к годам непосредственной осады ими города Сиракуз (415-413
гг.), как это обычно принимается специалистами (Ад.Гольмом, Эд.Фрименом и др.).
Необоснованным представляется нам и "смешливое" переложение Лурье
депеши, которая, по сообщению Ксенофонта (Греческая история, I, 1, 23), была
послана бедствующими спартанскими воинами на родину после неудачного для них
сражения при Кизике в 410 г. (гл.Х, § 3). Фразеология предлагаемого перевода -
"Деревяшки (это о боевых кораблях!) погибли, Миндар приказал долго жить
(это о погибшем главнокомандующем!) и т.д." - представляется совершенно
неуместной в официальном обращении подчиненных к своему правительству, да и
лексика оригинала (т.е. текста Ксенофонта), как кажется, не дает повода к
осуществленному Лурье перетолкованию.
Указанные недостатки не должны, однако, затемнять главного положительного
качества книги С.Я.Лурье - ее большой добротности, позволяющей ей и поныне
оставаться ценным университетским пособием. Более того, если можно так сказать,
своя сила заключена даже в слабостях (разумеется, относительных) этого труда: [477] шероховатость стиля, нарочитая
заостренность или видимая неубедительность отдельных положений, даже
раздражающая иных манера ссылаться от первого лица на собственные работы и
достижения - могут возбудить внимание, вызвать желание поспорить и
самостоятельно поразмышлять гораздо больше, чем некоторые хорошо отглаженные и
выверенные в словах и мыслях произведения, вызывающие мертвую скуку от одного
лишь соприкосновения с ними.
В заключение - еще несколько разъяснений о составе университетского курса
С.Я.Лурье в том виде, как он был опубликован в 1993 г. В целом это - труд,
изготовленный, что называется, собственноручно самим Лурье, за одним или двумя
исключениями: глава ХI ("Кризис IV в.") была просмотрена и частично
переработана учеником Лурье К.П.Лампсаковым, а глава ХII ("Конец свободной
Греции") была написана другим его учеником В.Г.Боруховичем. Все это было
оговорено в помещенной перед второй частью заметке "Вместо
предисловия". При подготовке нового, полного издания было признано
целесообразным снять как эту заметку, так и главу "Греческие колонии
северного побережья Черного моря", составленную также учеником Лурье
Б.И.Наделем. Сделано это было отчасти по соображениям экономии, а еще больше
ввиду совершенной устарелости очерка, посвященного столь интенсивно
разрабатываемому в нашей стране сюжету, как Античное Причерноморье. Зато были
добавлены "Хронологическая таблица", "Библиография" и
"Указатель имен", позволяющие лучше ориентироваться как в событиях и
персонажах древнегреческой истории, так и в посвященной ей специальной
литературе.