Реферат: Личность Ивана IV в историографии, литературе, искусстве
И в оценке опричнины, как государственной реформы,
направленной против потомства удельных князей, у С.Ф. Платонова были
предшественники. Он пишет: “ Только К.Н. Бестужев-Рюмин, Е.А. Белов и С.М. Середонин
склонны придавать опричнине большой политический смысл: они думают, что
опричнина направлялась против потомства удельных князей и имела целью сломить
их традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению, близкий к
истине, взгляд не раскрыт с желаемою полнотою, и это заставляет нас
остановиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими последствиями
и почему опричнина повлияла на развитие Смуты в московском обществе” (22).
Анализ взглядов С.Ф. Платонова и его
предшественников позволяет объяснить парадоксальность оценок его исторической
концепции.
С.Ф. Платонов не выдвинул в точном смысле этого
слова новой концепции правления Ивана Грозного - тогда казалось, что все мыслимые
точки зрения на его царствование уже высказаны. Платонов сделал большее. Он
изменил сам подход к теме. До С.Ф. Платонова историков занимала личность Ивана
Грозного. И от личности, так или иначе понимая ее, они шли к собственно истории
России. С.Ф. Платонов начал с другого конца, с истории России. Россия перестала
быть простым продолжением Грозного. Она обособилась и сразу стало ясно,
насколько тесно XVI век в русской истории связан с событиями предшествовавших
веков. Время правления Ивана Грозного, сама опричнина, эмансипированная от его
личности, легко вписалась в общую канву русской истории, оказалась связана и с
общим направлением и с традициями предшествующих царствований. “Упразднился
старый взгляд на опричнину как на бессмысленную затею полоумного тирана. В ней
видят применение к крупной земельной аристократии того “вывода”, который
московская власть обычно применяла к командующим классам покоренных земель.
Вывод крупных землевладельцев с их вотчин сопровождался дроблением их владений
и передачей земли в условное пользование мелкого служилого люда”, - писал С.Ф. Платонов(23).
Полное изменение подхода, полное изменение
методики исследования заставило С.Ф. Платонова обратиться к совсем другому
кругу источников и в значительной степени расширить самый его круг. Анализу
опричнины Платонов предваряет чрезвычайно емкий обзор социально-экономического
положения в России второй половины XVI века. Обзор этот написан на основе
разрядных, писцовых, дозорных переписных книг, Книги Большого Чертежу, а также
монастырских грамот и местных источников.
И само понимание цели и назначения опричнины С.Ф. Платонов
выводил не только из политических мотивов ее учреждения, но и на равных
основаниях из ее территориального состава и экономических нужд. В свою очередь,
территориальным составом опричнины обосновываются и подтверждаются политические
намерения ее организаторов.
Таким образом, можно сказать, что вклад С.Ф. Платонова
в русскую историографию второй половины XVI в. состоял, в первую очередь, в
новом подходе к данной теме. Этот подход оказался чрезвычайно продуктивным и, в
первую очередь, для опровержения концепции опричнины, предложенной самим
Платоновым. Тщательный анализ источников (отметим, что по большей части тех же,
которыми пользовался и Платонов ), проделанный сначала С.Б. Веселовским, и в
дальнейшем расширенный и углубленный А.А. Зиминым, В.Б. Кобриным и Р.Г. Скрынниковым,
показал, что опричнину невозможно свести к попыткам верховной власти подавить
сопротивление аристократии и уничтожить ее традиционные права и привилегии; в
разное время опричнина была направлена не только против боярства и княжат, но и
против верхов церкви, приказной бюрократии, против рядового дворянства, то есть
тех слоев, которые изначально были главными союзниками великокняжеской власти,
рука об руку с которыми великокняжеская власть прошла весь путь своего
возвышения. Тем самым методика Платонова, ее применение к настоящему времени
полностью и окончательно разрушили концепцию опричнины, которая выдела в ней (в
опричнине) правильную государственную реформу, направленную на слом вотчинного
землевладения служилых княжат “ вообще, на всем его пространстве”(24). В итоге
мы вернулись к тому положению, которое существовало в изучении данной темы
(правда, на несколько другом уровне) перед выходом монографии Платонова, и
сейчас, так же, как и тогда, остается загадкой, что же все-таки и для чего
учреждалось в 1565 и было уничтожено в 1572 году, уничтожено под страхом
наказания кнутом за само упоминание этого; для чего понадобилось Грозному делить
государство на две части - земщину и опричнину, для чего понадобилось ему
казнями и преследованиями дворян, приказных, церковных иерархов подрывать
главные опоры своей власти?
Современная советская историография часто
предъявляет Грозному обвинение в несоответствии цели и средств, в отсутствии
логики и смысла в проводимых им репрессиях. Но основано это обвинение по
большей части на недоразумении. Дело в том, что узкая антибоярская
направленность его политики была приписана Грозному самими историками “из общих
соображений” (такая политика считалась разумной и оправданной); впоследствии,
не найдя подтверждения этой концепции в документах, историки решили, что в этом
виноваты не они, а Грозный. Оказалось как-то забытым, что в грамоте,
доставленной из Александровской слободы в Москву 3 января 1565 года и
ознаменовавшей собой начало опричнины, царь говорит, что “гнев свой” он
“положил” “на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и на
бояр своих и на дворецкого и конюшего и на окольничих и на казначеев и на
дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей”(25).
То есть мы можем констатировать высокую степень
совпадения между теми слоями, которые в наибольшей степени вызвали гнев
Грозного в период, непосредственно предшествовавший опричнине, и теми, кто в
наибольшей степени от опричнины пострадал. Это совпадение, на наш взгляд,
достаточно убедительно опровергает тезис об отсутствии системы в действиях
Грозного и, следовательно, позволяет вновь поставить вопрос, чего же хотел и
чего добивался Грозный, вводя опричнину. Ответ на него, как представляется,
следует искать не в результатах опричнины, которые на взгляд самого Грозного
отнюдь не оправдали его ожиданий, а в тех обстоятельствах, которые
предшествовали ее учреждению.
Смысл вышеприведенной цитаты из грамоты Грозного
достаточно ясен: он явно свидетельствует о том, что Ивана IV полностью не
устраивал весь комплекс отношений, сложившихся между ним и другими властями, с
которыми он исторически принужден был делить власть и ответственность за судьбы
России. В чем же причина столь острого и глобального по своей сути конфликта
(без особого преувеличения можно говорить о практически полной изоляции Ивана
IV) между ним и другими властями, традиционно наряду с великокняжеской властью
правящими Россией?
По-видимому, главным объяснением его следует
считать, с одной стороны, драматическое изменение самопонимания и самооценки
верховной власти, а с другой - меняющийся куда более медленно и вполне
консервативный по своей природе взгляд на верховную власть как церкви, так и
всего служилого сословия. Это несовпадение внутренней и внешней оценки
верховной власти было осложнено целым рядом внешнеполитических неудач, а также
глубоким внутренним кризисом в стране. Данные тезисы, безусловно, нуждаются в
обосновании.
Результатом процессов, происходящих в искусстве периода
Ивана Грозного, стала утрата традиций раннемосковской, рублевской и
дионисиевской живописи. Позднее произошло обеднение «высокого» содержания,
которое исследователи неразрывно связывают со снижением качества рисунка,
утратой богатства колорита.
Можно говорить о том, что кризис
московской живописной школы дает о себе знать не в н.XVII в., а уже в к.XVIв., несмотря
на дальнейшие всплески строгановской и годуновской живописи, так как он обусловлен
историческими и социальными причинами.
В к.XVIв. в иконах и фресках
появляются приземистые фигуры с одутловатыми лицами, короткими конечностями,
полностью угасшим коричнево-зеленым колоритом. Все это способствовало
«обмирщению» и обеднению внутреннего содержания образов.
С течением времени меняется
значение иконных фонов. Все чаще появляются фоны темных зеленоватых тонов.
Особенно часто это встречается в работах царских мастеров в 60-е гг.
«Иоанн Предтеча Ангел пустыни» –
характерная икона 60х гг. XVI в. Она написана царскими мастерами и является вкладом
Ивана Грозного в Стефано-Махрищский монастырь, расположенный недалеко от
Александровской слободы – резиденции царя.
Живопись этого периода можно
отнести к «монастырской».
В период с 70-го года до конца
царствования Ивана Грозного резко сокращается объем работ в области
изобразительного искусства, постепенно гаснет напряженность эмоционального
содержания, ощущение единственности и избранности. Оно заменяется другим, более
суровым, скорбным, порой даже трагедийным. Былые отзвуки торжества и
самоутверждения, которые были характерны для начала царствования Ивана
Грозного, теперь только изредка дают о себе знать в отдельных произведениях и
совсем угасают в начале 80-х годов.
В конце царствования Грозного на
первое место в художественной жизни выдвигается прикладное искусство. Если
становится невозможным утверждать и прославлять идею единовластия как таковую,
то естественно придать пышность дворцовому обиходу.
1.
Представление верховной власти о себе самой.
Начиная с правления Василия Темного (1425-1462)
великие князья Московские все более часто именуются в дошедших до нас
источниках царями, что связано, в первую очередь, с падением Константинополя и
быстрым формированием взгляда, видящего в Московском царстве естественного
наследника (духовного и политического) Византийской империи. Иван IV в 1547
году первый венчается на царство, и с этого времени царский титул становится
официальным атрибутом монарха в России. Тем самым завершается сакрализация
носителя верховной власти, что означает “не просто уподобление монарха Богу,
но усвоение монарху особой харизмы, особых благодатных даров, в силу которых он
начинает восприниматься как сверхъестественное существо”(26).
Вопрос о Москве как наследнице Византии нуждается
в более подробном рассмотрении. Давно было подмечено, что “миссия” Москвы, по
представлениям ее идеологов, была гораздо ниже той роли, на которую
претендовала Византийская империя. Москва считала себя одновременно и вне связи
с Византией наследницей первого - античного - Рима (происхождение великих
князей Московских от племянника императора Августа - Пруса в “Сказании о
князьях Владимирских”), а главное - ветхозаветного Израиля (Москва - второй
Иерусалим, русское царство - новый Израиль).
Этот взгляд на свое предназначение подробно
рассмотрен в начале нашего века в работе Н.И. Ефимова “Русь - новый Израиль”
(27). Выводы, к которым он пришел, следует повторить.
1) Как Новый, так и Ветхий завет были хорошо
известны и широко употребимы русскими книжниками(28).
2) Убеждение, что Русь находится под “покровом
Божиим”, “Господней благодатью” и “великой милостью”, “является землей
богоизбранной”(29), которое сформировалось еще до Ферраро-Флорентийского собора
(1438 - 1439 гг.) и падения Константинополя. Еще тогда русские книжники не
сомневались, что русский народ, единственный сохранивший истинную веру,
особенно угоден Богу, дорог Ему и в путях Промысла Русь занимает место древнего
народа Божия(30).
3) Бог на Руси мыслился “не христианским Богом в
строгом смысле слова, Богом любви и всепрощения, а ветхо-заветным Богом гнева,
грозным мировоздаятелем, с ужасающей справедливостью карающим каждого и весь
народ, все государство за прегрешения вольные и невольные...”(31).
Это существенное смещение центра тяжести в русском
христианстве в сторону Ветхого завета отразилось и во взглядах на верховную
власть. Тем же автором было показано, что “вообще каждый популярный,
привлекавший симпатии своими социально-политическими и индивидуальными
добродетелями, или непопулярный, отталкивавший своей “гордостью” и
“высокоумием” (“высокомысльством”) князь или царь приравнивался старорусскими
литераторами прежде всего к еврейским царям и заметным фигурам библейской
истории и только уже потом - к своим двойникам в сонме византийских
басилевсов”(32).
Следует также согласиться с тем, что “концепция
Москвы - Третьего Рима, делая русского великого князя наследником Византийских
императоров, ставила его в положение, не имевшее прямого прецедента в рамках
византийского образца. Концепция Москвы - Третьего Рима имела эсхатологический
характер, и в этом контексте русский монарх как глава последнего православного
царства наделялся мессианской ролью”(33).
Этот обзор стоит закончить тем, что, как уже
говорилось, введение в церемониал поставления на царство, начиная с Ивана IV,
наряду с коронацией, миропомазания “как бы придает царю особый харизматический
статус: в качестве помазанника царь уподобляется Христу (ср.
“помазанник”) (34).
Реальность подобного взгляда и подобного понимания
сущности верховной власти в России подтверждается, в частности, записками
иностранцев. Так, например, голландец Исаак Масса писал в своих записках о
России, что русские “считают своего Царя за высшее божество”(35).
2. Разрыв между самопониманием верховной
власти и существующей практикой управления государством.
Тот взгляд на верховную власть, который был описан
выше, начал формироваться в XV веке и окончательно устоялся в середине XVI
века. Грозный был первым русским царем, не просто глубоко воспринявшим весь
комплекс идей и представлений, лежащих в его основе, но и целиком
сформированный таким пониманием своей власти. Его знаменитая приписка с
Курбским дает много ярких примеров того, насколько далеко к тому времени
разошлись позиции Грозного и всего служилого сословия.
В свое время В.О.Ключевский коротко и остроумно
охарактеризовал сущность этой переписки: “За что ты бьешь нас, верных слуг
своих?” - спрашивает князь Курбский. “Нет, - отвечает ему царь Иван, - русские
самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и не
вельможи”(36). Такое их полное непонимание друг друга, отсутствие како бы то ни
было общей базы для спора объясняется тем, что если Курбский остается в рамках
вполне традиционных представлений о службе вассала сюзерену, то Грозный
пытается придать своим отношениям с подданными и своей власти строго
религиозный облик, сделать ее, как власть Бога, неподсудной и не нуждающейся в
защите и обосновании.
Переписка Ивана Грозного с Курбским
свидетельствует о совершенно определенном “вымывании” светской составляющей
верховной власти. Иван IV склонен трактовать измену Курбского себе не как
измену вассала сюзерену, а как измену Богу и вере. Он ставит знак равенства
между изменой Курбского и отказом Курбского от вечного спасения: “Зачем ты, о
князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты
заменишь ее в день Страшного суда?”(37). Причем Грозным подчеркивается, что эта
измена Богу есть нечто постоянное, совершенно не зависимое от личных человеческих
качеств носителя верховной власти: “Не полагай, что это справедливо -
разъярившись на человека, выступить против бога; одно дело - человек, даже в
царскую порфиру облеченный, а другое дело - бог”(38).
Неповиновение монарху, а тем более прямая измена ему
тем самым вообще изымается из сферы возможного и допустимого. Ситуации, в
которой измена может быть допустима и оправдана, не существует вовсе: “Если же
ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно
погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние?”(39). И дальше: “Если же ты праведен
и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и
заслужить венец вечной жизни?”(40).
Следует отметить, что в основе такого понимания
верховной властью самой себя лежала чрезвычайно жесткая логическая конструкция,
идеально упрощающая взаимоотношения между Богом и царем, царем и его
подданными, Богом и подданными царя: “Воззри (...) и вдумайся: кто противится
власти - противится божескому повелению”(41).
Эта схема, в свою очередь, была калькой с такого
же упрощенного взгляда на мир, в котором единственное сохранившее истинную веру
государство - Россия - со всех сторон было окружено разного рода иноверцами и
еретиками.
Заключая изложенное в этом разделе, можно
констатировать, что в середине XVI века весь комплекс взаимоотношений,
соединяющих верховную власть с ее подданными, перестал удовлетворять верховную
власть. Рассматривая себя как власть вполне религиозную, верховная власть
должна была стремиться заменить традиционные узы, связывающие ее с ее
подданными, узами, имеющими ту же религиозную природу, что и она сама, тем
самым устранив возникшее противоречие. При очевидности и логичности самой идеи
реальный путь построения новых отношений долгое время был неясен. Когда же образец
был найден, события стали развиваться с поразительной быстротой.
Если религиозное понимание верховной власти
складывалось в России медленно и постепенно, то перевести всю систему
государственных отношений на религиозную основу Грозный пытается за считанные
годы. Эта чрезвычайная ускоренность реформ связана с многочисленными
заговорами, а также военными неудачами России, свидетельствовавшими не только о
разложении старой государственной системы, но главное, о том, что бог
отвернулся от своего избранного народа.
2.
Верховная власть и Ливонская война.
Нам представляется, что анализ, проделанный выше,
позволяет с достаточной достоверностью реконструировать тот ход событий,
который привел Грозного к идее учреждения в России опричнины, а также объяснить
характер и смысл этого, по общей оценке, “странного” учреждения.
Вторая половина 1564 года, то есть время,
непосредственно предшествовавшее отъезду Грозного в Александровскую слободу и
учреждению опричнины, - это время, когда Грозный наиболее интенсивно занимался
проблемами будущего политического устройства Ливонии, ведя, в частности, лично
переговоры с плененным русскими войсками магистром Ливонского ордена
Фюрстенбергом. Неудачи русских войск на протяжении 1563-1564 гг. показали
Грозному и его ближайшим советникам невозможность чисто военного присоединения
Ливонии к России и потребовали разработки достаточно сложных дипломатических
проектов будущего устройства и будущего характера связи между Ливонией и
Россией. В окончательном варианте Иван IV “выдвинул проект восстановления
распавшегося Ливонского ордена. Предполагалось, что восстановленный Орден будет
находиться под протекторатом Русского государства. Великим магистром должен был
стать пленный Фюрстенберг. В преемники ему назначался сын Г. Кетлера -
Вильгельм”(42).
Вне всяких сомнений, разработка такого проекта
была бы невозможна без изучения истории Ливонского ордена от момента его
возникновения, без анализа взаимоотношений Ливонии со всеми ее соседями, а
также без исследования вопроса о Тевтонском ордене, одним из правопреемников
которого был Ливонский.
Идея вассальной зависимости от Русского царства
одного из последних официальных и владетельных наследников христианской власти
на территории Палестины, без сомнения, должна была импонировать Грозному.
Следует отметить, что вообще иерусалимские короли, чьей надежнейшей военной
опорой были военно-монашеские ордена и, в частности, Тевтонский, занимают в той
схеме преемственности верховной власти (от Бога) промежуточное положение:
еврейские цари святого народа и Святой земли - христианские короли Святой земли
- русские цари новой Святой земли, нового святого народа. В контексте этого
понимания признание Ливонским орденом своей вассальной зависимости от России
означало одновременно и правопреемство русского великого князя по отношению к
иерусалимским королям и, следовательно, их приоритетные права на старую Святую
землю и Иерусалим, на соединение под своей властью обеих Святых земель.
История военно-монашеских орденов, их решающая
роль в поддержании и укреплении власти иерусалимских королей, их великолепные
боевые характеристики не могли не натолкнуть Грозного на убеждение, что все эти
преимущества их по сравнению с обычным рыцарством объясняются, в первую
очередь, религиозным характером и наполненностью их службы, теснейшим
соединением в этих орденах военной и монашеской службы, невозможностью эту
службу разорвать без утраты всякой надежды на вечное спасение.
Военно-монашеские ордена должны были показаться Грозному идеальным решением
всех стоящих перед ним проблем, идеальным способом организации военного
сословия России - новой Святой земли. Воинство, в свое время созданное
исключительно для защиты и распространения истинной веры, было именно тем, в
чем нуждалась Россия. Записки иностранцев, описывающие жизнь в Александровской
слободе - столице опричнины, а также права и привилегии, с одной стороны, а с
другой - ограничения, которые налагались на опричников, рисуют картину, весьма
схожую с бытом военно-монашеских орденов, естественно, с теми поправками,
которые были детерминированы специфическими для России особенностями.
3.
Устройство Опричного двора, организация и функционирование
опричнины.
Этот раздел хотелось бы предварить следующим: во
все время существования опричнины для Грозного было характерно стремление к безусловному
и очень резкому разделению мира опричнины и “обычного” мира. Это проявилось
отнюдь не только в дублировании большинства приказов и служб, отдельно и
самостоятельно управляющих опричниной и земщиной, но, главное, в четко
различимых и последовательных попытках Грозного изъять всю опричнину и каждого
опричника из общего порядка вещей, сделать их как бы “не от мира сего”. Были
разделены на опричное и земское:
а) верховная власть (опричнина передавалась в личный удел
великому князю, Московское же государство (земщина) должно было управляться
Боярской думой);
б) территория государства (причем из уездов, взятых в
опричнину, выселялись все дворяне, в нее не принятые);
в) управление (большинство приказов были разделены, что
сделало возможным практически независимое управление обеими частями
государства);
г) финансы (каждая из частей государства имела свои
собственные источники дохода);
д) судебная власть (она также была фактически разделена: по
свидетельству Штадена вскоре после учреждения Опричного двора “великий князь
послал в земщину приказ: “Судите праведно, наши (т.е. опричные - В.Ш.) виноваты
не были бы”(43). Источники единодушны в том, что, как судьи, так и дьяки во все
время существования опричнины решали дела в соответствии с этой формулой);
е) запрет на личное общение между опричниками и земскими. Тот
же Штаден писал, что “если у опричника были в земщине отец или мать, он не смел
никогда их навещать”(44). И дальше: “Я рассуждал тогда так: я хорошо знал, что
пока я в земщине, я проиграю {всякое} дело, ибо все те, кто был в опричных при
великом князе, дали присягу не говорить ни слова с земскими. Часто бывало, что
ежели найдут двух таких в разговоре - убивали обоих, какое бы положение они не
занимали. Да это и понятно, ибо они клялись своему государю богом и святым
престолом. И таких наказывал бог, а не государь”(45).
Это свидетельство подтверждается двумя другими
видными опричниками - Таубе и Крузе. Дворянин, вступающий в опричнину, по их
сообщениям, клялся и целовал крест не только в верности государю, великой
княгине и молодым князьям - наследникам Грозного, но также “не есть и не пить
вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего”(46).
ж) внешнее отличие опричных дворян. “Живя в упомянутом
Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он (царь - В.Ш.) обычно
надевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья
Базениане, но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито
куньими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены
надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях...”(47).
А. Шлихтингу вторят Таубе и Крузе: “Пехотинцы все
должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем
меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотого сукна на собольем
или куньем меху.”(48).
з) особый образ жизни опричников в Александровской слободе.
Соединение в нем элементов монашеской жизни и жизни служилых дворян.
“...Великий князь каждый день встает к утренним молитвам и в куколе
отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают
все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их называет братией,
также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он
соблюдает образ жизни, вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он
ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все.
По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом и
каждый из оставшихся уходит в свою, взяв с собой блюдо, ножик и фонарь; не
уносить всего этого считается грехом. Как только он проделает это в течение
нескольких дней и, так сказать, воздаст богу дань благочестия, он выходит из
обители...”(49).
Схожую картину рисует и другой источник. “Когда
пробивает восемь часов, идет он снова в церковь, и каждый должен тотчас же
появиться. Там он снова занимается пением, пока не пробьет десять. К этому
времени уже бывает готова трапеза, и все братья садятся за стол. Он же, как
игумен, сам остается стоять, пока те едят. Каждый брат должен приносить кружки,
сосуды и блюда к столу, и каждому подается еда и питье очень дорогое и
состоящее из вина и меда, и что не может сьесть и выпить, он должен унести в
сосудах и раздать нищим... Когда трапеза закончена, идет сам игумен к столу.
После того как он кончает еду, редко пропускает он день, чтобы не пойти в
застенок, в котором постоянно находится много сот людей; их заставляет он в
своем присутствии пытать или даже мучать до смерти безо всякой причины...”(50).
и) организационная структура Опричного монастыря.
Распределение чинов в нем.
Таубе и Крузе писали: “Этот орден (здесь уместно
подчеркнуть, что ливонские дворяне, в отличие от русских, хорошо знакомые с
такими образованиями, как монашеские ордена, ясно сознавали сходство с ними
корпуса опричников - В.Ш.) предназначался для совершения особенных злодеяний.
(...) Сам он (Иван Грозный - В.Ш.) был игуменом, князь Афанасий Вяземский
келарем, Малюта Скуратов пономарем; и они вместе с другими распределяли службы
монастырской жизни. В колокол звонил он сам вместе с обоими сыновьями и
пономарем. Рано утром в 4 часа должны все братья быть в церкви; все
неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не
щадятся, все равно высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к 8
дням епитимии. В этом собрании поет он сам со своей братией и подчиненными
попами с четырех до семи.”(51).
Теперь, прежде чем перейти от характеристики
Опричного монастыря к заключающим статью выводам, хочется отметить, что обильно
цитируемые выше записки иностранцев, рисующие жизнь в Александровской слободе,
давно и хорошо известны историкам, выдержки из них можно найти практически в
любой монографии, посвященной царствованию Ивана IV. Однако во всех этих
работах Опричный монастырь используется, к сожалению, единственно как яркий
пример особой извращенности царя. Лейтмотивом этого взгляда служат следующие
слова А. Шлихтинга: “Как только он проделает это в течение нескольких дней
(т.е. поживет жизнью монаха - В.Ш.) и, так сказать, воздаст богу дань благочестия,
он выходит из обители и, вернувшись к своему нраву, велит привести на площадь
толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных
поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, в который бы не
погибло от удивительных и неслыханных мук несколько десятков человек”(52).
В последнее же время известным филологом и
специалистом по семиотике Б. Успенским была сделана попытка рассмотреть
Опричный монастырь в другом ракурсе - в рамках некоего маскарада, “антиповедения”,
выражающегося “как в переряживании, так и в кощунственной имитации церковных
обрядов”(53). Б. Успенский видит в опричниках “своего рода ряженых, принимающих
бесовский облик и бесовское поведение”(54), и считает, что “...опричный
монастырь Грозного в Александровской слободе - когда опричники рядятся в
чернеческое платье, а сам царь называет себя игуменом этого карнавального
монастыря, - по всей видимости, возникает под влиянием святочных игр”(55).
Основанием для такого понимания опричнины служит
для Б. Успенского, в первую очередь, сопоставление ее со Всешутейским собором
Петра I. Вряд ли эта параллель оправдана. Если, как у современников Петра I,
так и у его потомков равно не вызывало сомнений карнавальное, заложенное в
самом названии шутовское назначение “собора”, то в отношение опричнины ни в
одном из источников нет даже намека на возможность ее “веселого” понимания.
ВЫВОД
Как представляется автору,
сделанный анализ позволяет прийти к следующим выводам. Полувековое царствование
Ивана Грозного оставило глубокий и мрачный след в истории Росcии. Насыщенная
драматическими событиями жизнь первого носителя титула русского царя
интересовала многих историков и писателей. Как человек и как государственный
деятель Иван 4-й был личностью сложной и противоречивой. Высокообразованный
покровитель книгопечатания и сам писатель, государь, сделавший много для
укрепления и расширения Российского государства, он своими руками разрушал то,
что им было создано и при этом жестоко преследовал тех, кому был обязан
успехами внутренней политики и
внешнеполитическими победами.
Во второй половине XVI века многочисленные мнимые и реальные
заговоры убеждают Ивана IV в ненадежности старых уз, связующих монарха и
подданных, их несоответствии самой природе верховной власти в России. Стремясь
разрешить это противоречие, Грозный пытается соединить в своих руках как
светскую, так и религиозную власть и заново выстроить весь комплекс своих
взаимоотношений с подданными, сделав измену ему не только изменой раба
господину, вассала сюзерену, но и главное - изменой Богу и вере. Учреждение
опричнины было попыткой организации части дворянского сословия России на
началах военно-монашеского ордена (то же назначение, тот же путь формирования,
те же юридические права и привилегии), подобного Тевтонскому и Ливонскому (царь
- глава ордена, игумен опричного монастыря, опричники - монахи). К 1572 г.
планы Грозного потерпели провал, идея эта была им оставлена, и упоминание об
опричнине запрещено под страхом наказания кнутом, но старая политика террора, которую
историки именуют опричной, продолжалась и дальше.
Литература:
Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины.- М. Изд-во
АН СССР, 1963;
Бахрушин С.В. Иван Грозный ,М.,1945;
Виппер Р.Ю. Иван Грозный ,М.,Л.,1944;
Смирнов И.И. Иван Грозный ,Л.,1944.
Зимин А.А. Опричнина Ивана Грозного ,М.,1964;
Скрынников Р.Г. Начало опричнины ,Л.,1966;
Скрынников Р.Г. Опричный террор ,Л.,1969;
Скрынников Р.Г. Иван Грозный ,М.,1975;
Шмидт С.О. Становление российского самодержавства ,М.,1973.
Кобрин В.Б. Иван Грозный ,М.,1989.
Платонов С.Ф. Иван Грозный , Пг.,1923;
Зимин А.А. Опричнина Ивана Грозного , М.,1964;
Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. СПб.,1910.
Платонов С.Ф. Иван Грозный. Пг.,1923.
Полное собрание русских летописей. СПб.,1904,т.XIII,с.392.
Живков В.М.,Успенский Б.А. Царь и бог. Семиотические аспекты
сакрализации монарха в России. В кн.: Языки культуры и проблемы переводимости.
Сб.ст. М.,Наука,1987,с.49.
Ефимов Н.И. Русь - новый Израиль. Казань,1912.
Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в.
М.,1937,с.68.
Ключевский В.О. Соч.,т.2,ч.2. М.,1957,с.170.
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М.,1981,с.123.
Королюк В.Д. Ливонская война. М.,1954,с.60.
Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника.
М.,1925,с.86.
Послания Таубе и Крузе. Русский исторический журнал.
Пг.,1922,кн.8,
Новое известие о России времени Ивана Грозного. “Сказание”
Альберта Шлихтинга. Л.,1934,с.27.