Реферат: Формирование: преемственных научных школ в первые две трети XIX в.
Куль-Обские находки произвели сенсацию: стало ясно, что Северное
Причерноморье, по крайней мере в некоторых отношениях, [134] может служить таким же источником для
пополнения коллекций редких древних вещей, как Греция и Италия. Правительство,
заинтересовавшись прежде всего этими возможностями, стало теперь щедро
финансировать археологические изыскания. По его поручению, А. Б. Ашик и Д. В.
Карейша - чиновники, ставшие монаршею волею археологами - начали с 1832 г.
регулярные раскопки в районе Керчи. Впрочем, в первое время раскопки велись
довольно бессистемно: в погоне за драгоценными вещами раскапывали главным
образом курганные погребения, забросив обследование городищ, начатое Дюбрюксом
и Стемпковским. В 30-х и 40-х годах в районе Керчи было раскопано несколько
курганов со склепами, действительно содержавшими иногда богатые погребения.
Большой склеп IV в. до н. э., служивший, по-видимому, усыпальницей для
какого-то боспорского царя, был раскрыт в 1837 г. Ашиком при раскопках так
называемого Царского кургана (в 4 км от Керчи). Правда, погребение здесь
оказалось ограбленным, однако сама гробница с искусно сложенным коническим
куполом, является шедевром древнего строительного искусства. Некоторые из
склепов, украшенные замечательной стенной росписью, представляли особую
художественную ценность: "склеп пигмеев", открытый Карейшей в 1832
г., с росписью, изображавшей битву пигмеев с журавлями; другой склеп, открытый
Ашиком в 1841 г., с необычайно богатыми росписями, изображавшими различные
сцены из мифологии и реальной жизни (среди последних - реалистические картины
погребальной процессии, конного боя, охоты и даже гладиаторских сражений).
К сожалению, о сохранности раскрытых сооружений должным образом не
заботились, места находок не замечались, так что некоторые из памятников, к
несчастью, и оба расписных склепа, о которых только что было сказано, позднее
затерялись и теперь известны лишь по описаниям открывших их археологов. Крайне
прискорбно было и то, что найденные при раскопках предметы старины (различные
сосуды, ювелирные изделия, монеты) толком не изучались, а их хранение и вовсе
было поставлено из рук вон плохо. По свидетельству современника, видного
впоследствии археолога и эпиграфиста Н. Н. Мурзакевича, многие вещи, "по
произволу помянутых господ (т. е. Ашика и Карейши. - Э. Ф.), раздавались, кому
им нравилось, или сбывались за границу".52
[135] Эти факты достаточно
ярко характеризуют ту небрежность, с которой велись тогда археологические
работы. Тем не менее нельзя отрицать, что раскопки 30-х и 40-х годов XIX в.
дали большие результаты. Керчь стала родиной классической археологии в России.
Керченский музей, открытый еще в 1826 г., начал живо наполняться памятниками
древности. Позднее лучшие находки стали отправляться в Петербург, для
пополнения коллекций Эрмитажа. Открытый как музей в 1852 г., Эрмитаж скоро стал
средоточием всех интересных памятников, найденных на территории античных
государств Северного Причерноморья. Ядром эрмитажной коллекции явилось собрание
боспорских древностей, где одних только золотых вещей было, уже к концу 80-х
годов, до 10000.
Раскопки в Крыму доставили новый богатый материал для исследователей
классической древности; вместе с тем они послужили толчком к созданию
специальных научных обществ, ставивших своей целью систематическое,
всестороннее изучение древностей на территории России. В 1839 г. было основано
Одесское общество истории и древностей, которое вскоре начало издавать свои
"Записки" (с 1844 г.). Затем, в 1846 г., последовало учреждение
Археологическо-нумизматического общества в Петербурге, которое вскоре было
переименовано в Русское археологическое общество; оно также стало издавать свои
труды -"Mevmoires" (с 1847) и
"Записки" (с 1849 г.). В ученой деятельности этих обществ вопросы
классической археологии занимали видное место; в их трудах регулярно
публиковались статьи и материалы, относящиеся к различным сторонам исторического
прошлого Северного Причерноморья.53
В 40-х гг. стали появляться первые монографические исследования, посвященные
отдельным греческим городам Северного Причерноморья: о Пантикапее - А. Б.
Ашика,54 Г. И. Спасского,55 [136] П. П. Сабатье56 и, уже в
начале следующего десятилетия, В. В. Григорьева,57 о Херсонесе - Б.
В. Кёне,58 о Тире - П. В. Беккера.59 Вновь (после Байера
и Татищева) ожил интерес к Геродотовой Скифии; этому вопросу большое
исследование посвятил известный московский ученый критик, философ и историк Н.
И. Надеждин.60 В то же время проблемами античной истории Северного
Причерноморья больше стали интересоваться и западные исследователи; можно
сослаться для примера на знаменитого немецкого ученого, основоположника
современной эпиграфики А. Бёка, который во 2-м томе своего "Корпуса
греческих надписей" (1843 г.) издал известные ему надписи Северного
Причерноморья, сопроводив их обширнейшими комментариями.61
Наконец, в начале 50-х гг. появились первые обобщающие труды по классической
археологии Северного Причерноморья, в которых подводились итоги предшествующим
изысканиям и намечались задачи будущих исследований. К числу таких трудов
должны быть отнесены: историографический обзор П. М. Леонтьева (в 1-й книге
издававшихся им "Пропилеев" [1851 г.]), книга графа А. С. Уварова
(сына известного министра) "Исследования о древностях южной России и
берегов Черного моря" (2 выпуска, СПб.. 1851 - 1856), нумизматический труд
Б. В. Кёне "Описание музеума покойного князя В. В. Кочубея" (2 тома,
СПб., 1857) и в особенности подготовленное в Петербурге директором I
(античного) отделения Эрмитажа Ф. Жилем и академиком-классиком Л. Стефани
капитальное издание "Древности Боспора Киммерийского", с текстом на
русском и французском языках, с роскошными иллюстрациями и планами (3 тома in
folio, СПб., 1854). Это издание как бы подвело черту под целым полувековым
периодом в истории изучения северопричероморских древностей. За это время в
России выросла и окрепла, преимущественно на базе керченских раскопок, новая
историческая дисциплина - классическая археология. Ее успехи главным образом [137] и послужили толчком к созданию
важного правительственного учреждения - Археологической комиссии (1859 г.),
которая теперь сосредоточила в своих руках руководство всеми археологическими
работами в России. Располагая значительными средствами, Комиссия много сделала
для дальнейшего развития археологических исследований в России, особенно в
области эллино-скифских древностей. В изданиях Археологической комиссии, в
частности в ее "Отчетах", которые стали выходить с 1860 г. (первоначально
в двух вариантах - на французском и русском языках),62 вопросам
классический археологии также уделялось первостепенное внимание.
3. Академическая кафедра классической филологии
Достижения, одержанные классической археологией в первые десятилетия XIX в.,
существенным образом повлияли на дальнейшее развитие русской науки об
античности. Возобновились, в частности, пришедшие было в упадок после смерти
Тредиаковского и Ломоносова занятия классической филологией и античной историей
в крупнейшем научном центре России - Академии наук. Разумеется, свое слово
здесь сказали помимо археологии и некоторые другие факторы. В частности, можно
было бы указать на ту роль, которую сыграл в этом отношении немецкий
неогуманизм: через литературу русская публика должна была знакомиться не только
с общими идеями этого нового культурного направления, пришедшего на смену
классицизму, но и с успехами немецкой классической филологии, чье окончательное
формирование как науки было неразрывно связано с неогуманистическим движением
(достаточно указать на фигуру Винкельмана, который был не только первым
выдающимся представителем немецкого неогуманизма, но и зачинателем новейшей
классической археологии и филологии). Однако решающее значение имело
общественное движение в самой России: это оно дало мощный толчок развитию
публицистики, вызвало повсеместное увлечение новейшими политическими теориями и
философией, пробудило горячий интерес к литературе и таким образом [138] содействовало подъему гуманитарных
наук, в том числе и таких, которые были связаны с изучением классической
древности.
В 1803 г. был принят новый академический регламент, который положил конец
одностороннему преобладанию физико-математических наук в Академии: история,
вместе со стилистикой и политической экономией, вновь была включена в круг
дисциплин, разработкой которых должна была заниматься Академия. Вскоре
последовало учреждение в составе гуманитарного класса специальной кафедры
греческих и римских древностей, которую, согласно новому уставу 1836 г.,
полагалось замещать двум ординарным академикам.63 Таким образом
Академия наук вновь стала центром изучения античной истории и литературы,
правда, уже не единственным, поскольку появились университеты.
Возродившийся в Академии наук разряд классической филологии в значительной
степени окреп благодаря усилиям президента Академии Сергея Семеновича Уварова
(1786 - 1855 гг.).64 В молодые годы он сам увлекался античностью,
изучил под руководством видного филолога Ф. Б. Грефе греческий язык и даже
написал несколько небольших сочинений на темы древней истории и литературы: об
элевсинских мистериях, о позднегреческом поэте Нонне, которого он читал вместе
с Грефе, о греческих трагиках и др.65 В 1813 - 1815 гг. Уваров
принял активное участие в разразившейся на страницах русских журналов дискуссии
о том, как надо переводить Гомера. Одним из первых он решительно высказался за
применение гекзаметра и поддержал опыт Гнедича в этом направлении. Назначенный
в 1818 г. президентом Академии наук, Уваров на первых порах проявлял большую
заботу о нуждах Академии, содействуя, в частности, пополнению академических
кадров новыми видными учеными. Однако этого увлечения наукой, равно как и
приверженности к модным в начале века либеральным идеям, хватило ненадолго:
после разгрома движения декабристов Уваров резко перешел вправо, став одним из
столпов реакционного николаевского режима. Он продолжал оказывать свое
покровительство академическим занятиям античностью, однако руководствовался при
этом [139] не столько уже
интересами науки, сколько расчетом - разрушительному натиску современных идей
противопоставить отвлеченные занятия древностями, за счет античности укрепить
позиции официальной академической науки.
В рассматриваемое время изучением античной истории и литературы занимались в
Академии наук крупные ученые: упоминавшиеся выше Е. Е. Кёлер, Ф. Б. Грефе, Л.
Э. Стефани и ставший академиком несколько позднее А. К. Наук. Все четверо были
выходцами из Германии, однако их ученая и педагогическая деятельность теснейшим
образом связана с судьбами русской науки. Первый из них - уроженец Саксонии
Егор Егорович (собственно Генрих-Карл-Эрнст) Кёлер (1765 - 1838 гг.)66
в 1797 г. был приглашен на службу в подготовлявшуюся тогда к открытию Публичную
библиотеку в Петербурге. Оттуда он перешел в Эрмитаж, где также сначала служил
в библиотеке, а затем стал директором I (античного) отделения. С 1803 г. Кёлер
состоял членом-корреспондентом Петербургской Академии наук, а в 1817 г. был
избран ординарным академиком по литературе и древностям греческим и римским. В
течение ряда лет он был хранителем академического кабинета камней и медалей.
Кёлер занимался многими вопросами древней истории, однако его главные интересы
лежали в области искусства и археологии. Его статьи, печатавшиеся в
"Мемуарах" Академии и выходившие отдельными брошюрами, были посвящены
античным геммам, монетам, надписям; им была собрана уникальная коллекция
гипсовых и серных оттисков с античных резных камней, которая состояла из десяти
с лишним тысяч образцов. О его заслугах в области изучения
северопричерноморских древностей мы уже говорили выше, и там же было указано
посмертное издание собрания его сочинений, осуществленное Л. Стефани.
Большое значение для развития русского антиковедения имела деятельность
академика Федора Богдановича (Христиана-Фридриха) Грефе (1780 - 1851 гг.).67
В Россию Грефе прибыл в 1810 г. и первое время занимался преподаванием
греческого языка в Петербургской [140]
духовной академии. С 1811 г. Грефе - профессор латинской словесности в
Петербургском Педагогическом институте, а с преобразованием этого последнего в
Университет - профессор Петербургского университета по кафедре греческой
словесности. В 1818 г., по рекомендации Уварова, Грефе был избран
членом-корреспондентом Академии наук, а через два года стал ординарным
академиком по греческой и римской словесности. В Академии наук Грефе одно время
заведовал Нумизматическим кабинетом, включавшим обширные коллекции античных
монет, а кроме того произведения искусства - вазы, гипсовые слепки и пр.
Однако, занятия этими вещными древностями не слишком его увлекали. Грефе был
филологом по-преимуществу: его интересовали древние языки и литература,
значительно меньше - собственно история. Из его крупных работ выделяется
комментированное издание поэмы "О Дионисе" (Dionusiakav)
позднегреческого поэта Нонна из Панополя (в Египте).68 Грефе также
издал с подробными комментариями ряд греческих надписей, найденных в Северном
Причерноморье.69 В России Грефе был одним из первых, кто всерьез
занялся разработкою проблем сравнительного языкознания. Им было написано
сочинение по сравнительной грамматике греческого, латинского и славянских
языков;70 уже в зрелые годы он обратился к исследованию санскрита.
В отличие от Кёлера Грефе был не только академиком, но и профессором. В
Петербургском университете он примыкал к группе либерально настроенных
профессоров и за свою принципиальность, в частности за смелое поведение во
время пресловутого "дела профессоров" в 1821 г., за свои глубокие
знания и искреннюю любовь к науке пользовался большим уважением среди коллег и
студентов. Более чем 30-летняя преподавательская деятельность Грефе оставила
заметный след в истории нашего университетского образования: этому
"ученому немцу" было обязано своими знаниями целое поколение русских
филологов-классиков.
От Кёлера и Грефе перейдем к обзору ученой деятельности академиков младшего
поколения - Стефани и Наука. Лудольф Эдуардович Стефани (1816 - 1887 гг.) был
крупным для своего времени [141]
филологом-классиком.71 Его любимыми предметами были античное
искусство и археология: в этом отношении он напоминает Кёлера. В 1846 г., по
инициативе Уварова, Стефани был приглашен в Дерптский университет профессором
по кафедре классической филологии и эстетики. Через четыре года он переехал в
Петербург и здесь был избран в Академию наук по кафедре греческих и римских
древностей. В годы пребывания в Дерпте Стефани предпринял издание греческих
надписей, собранных им во время своих путешествий по Греции.72
Позднее, в Петербурге, н обратился к изучению произведений античного искусства,
хранившихся в русских музеях, а также материалов, добытых во время
археологических раскопок в Северном Причерноморье. Плодом этой работы явился
ряд исследований, посвященных античному изобразительному искусству, вазам
Эрмитажа, боспорским древностям, а также общие описания античных коллекций
Эрмитажа и Павловска.73 Долгие годы Стефани состоял членом
Археологической комиссии, и его обзоры и исследования, посвященные
археологическим и эпиграфическим находкам на юге России, постоянно печатались в
"Отчетах" Комиссии и в "Бюллетенях" Академии наук. Особенно
значительным был вклад Стефани в северопричерноморскую эпиграфику: вплоть до
Латышева никто в такой степени не занимался изданием и восстановлением античных
надписей Причерноморья, как Стефани.74
Выдающимся филологом-классиком XIX в. был Август Карлович Наук (1822 - 1892
гг.).75 Воспитанник университета в Галле, Наук уже в 40-е годы
обратил на себя внимание критическим изданием фрагментов знаменитого греческого
грамматика Аристофана Византийского (2-я половина III - начало II в. до н. э.).76
Но особую [142] славу в
ученом мире он приобрел своими изданиями Эврипида и фрагментов греческих
трагиков: этими изданиями мы пользуемся до сих пор.77 Тогда же
Науком было опубликовано несколько статей, преимущественно критического
характера, посвященных Гесиоду, Софоклу, Феофрасту, баснописцу Бабрию и др. В
1858 г. Наук избирается экстраординарным академиком Петербургской Академии
наук. Он переезжает в Петербург, и с этого времени его имя оказывается столь же
тесно связанным с русской наукой, как и с немецкой. С 1861 г. Наук - ординарный
академик по кафедре классической филологии. В России он с успехом продолжает
свои исследования и публикует целый ряд статей, касающихся текста Гомера,
Софокла, Эврипида, Филодема, Гезихия, а также множество рецензий на труды
западно-европейских и русских филологов. Им был также составлен небольшой, но
очень содержательный курс античной метрики. Заслуги Наука особенно велики по
части критики и восстановления текстов древних авторов: здесь он дал ряд ценных
исследований, сохраняющих свое научное значение и в наше время.
Впрочем, как и Грефе, Наук не был только академиком: долгие годы (с 1869 по
1883 г.) он состоял профессором греческого языка и литературы в Петербургском
Историко-филологическом институте и таким образом принимал деятельное участие в
подготовке отечественных кадров филологов-классиков. У него прошли высшую школу
в классической филологии такие в будущем светила русского антиковедения, как П.
В. Никитин и В. В. Латышев.
4. Университетская наука об античности. М.С.Куторга и его школа
Наряду с Академией наук важными центрами изучения древней истории стали к
концу рассматриваемого периода университеты. Их было теперь несколько: к
основанному еще в предшествующем столетии Московскому университету прибавились
в самом начале XIX в. университеты в Дерпте (1802 г.), Казани (1804 г.) и
Харькове (1805 г.). Тогда же предполагалось открыть университет и в Петербурге,
однако по ряду причин, главным образом из-за недостатка преподавателей, это
оказалось невозможным, и ограничились устройством [143] лишь Учительской гимназии (1803 г.),
которая вскоре была переименована в Педагогический институт. Последний в 1816
г. получил новое устройство, сходное с устройством тогдашних университетов (в
связи с этим он получил новое название - Главный педагогический институт), а в
1819 г. окончательно был преобразован в университет. Несколько позднее, в 1834
г., был открыт еще один университет - в Киеве, а еще позже, на исходе
рассматриваемого периода, - в Одессе (1865 г.).
Надо заметить, что на первых порах университетское преподавание древней
истории не отличалось высоким уровнем. В то время на историко-филологических
факультетах не читалось специальных курсов древневосточной, античной,
средневековой и новой истории: существовал единый курс всеобщей истории,
который весь должен был читаться одним и тем же профессором. Последний либо
излагал подряд все части курса, либо выбирал себе для чтения какой-нибудь один
период, более ему знакомый, а с остальными просил своих слушателей ознакомиться
самостоятельно, по каким-либо пособиям. Очевидно, что при такой постановке дела
профессора всеобщей истории должны были быть специалистами очень широкого
профиля, однако на практике тех, кто преподавал тогда всеобщую историю в
русских университетах, менее всего можно было назвать специалистами.
В ту пору из-за недостатка преподавателей кафедры всеобщей истории
замещались людьми самыми разнообразными: здесь были и иностранцы, как правило,
второстепенные французские или немецкие профессора, переселившиеся в Россию по
политическим (эмигранты) или финансовым соображениям; и собственные, наспех
подготовленные преподаватели - всеобщие историки столь же неопределенного
профиля, как и их иностранные коллеги, но еще менее знающие и образованные; и,
наконец, вовсе случайные люди - чиновники или литераторы, не имевшие ничего
общего с наукой. По той же причине, из-за нехватки профессоров, а также ввиду
недостаточной еще дифференцированности нашей науки, профессорам всеобщей
истории нередко вменялось в обязанность читать лекции и по истории России и,
наоборот, бывали случаи, когда кафедры всеобщей истории замещались людьми, о
которых было известно, что предметом их занятий является, собственно, русская
история. Разумеется, от большинства подобранных таким образом преподавателей
всеобщей истории трудно было ожидать научного [144]
изложения: их лекции оказывались бледными, поверхностными обзорами, часто -
скучными переложениями каких-нибудь общих трудов (типа "Всемирной
истории" А.-Л. Шлёцера)78 или еще более популярных учебников
(например, И. К. Кайданова).79 Для того чтобы картина стала более
ясной, скажем несколько слов о том, кто и как преподавал всеобщую историю в
столичных университетах в первые десятилетия XIX в.
В Московском университете на протяжении ряда лет (с 1799 по 1823 г.)курс
всеобщей истории читал профессор Н. Е. Черепанов, которого один из его
слушателей именует в своих воспоминаниях "бичом студенческого рода".
Ибо, продолжает автор, "он умервщлял в нас всякое умственное стремление к
исторической любознательности, будучи сам воплощенною скукою и
бездарностью".80 После Черепанова лекции по всеобщей истории
читали одно время М. Т. Каченовский (в 1832 - 1833 гг.) и М. П. Погодин (с 1833
по 1839 гг.), оба известные ученые, однако в области русской, а не всеобщей
истории. Впрочем, если пребывание Черепанова на кафедре всеобщей истории не
оставило почти никаких следов, то этого нельзя сказать о Каченовском и
Погодине. Первый, явившись у нас основоположником так называемой
"скептической школы", несомненно должен был знакомить своих слушателей
с новейшими критическими направлениями в западной историографии, в особенности
с трудами Б.-Г. Нибура. Неслучайно, что в "Вестнике Европы",
редактором которого был Каченовский, именно в это время была помещена
обстоятельная и в принципе сочувственная (переведенная с французского) рецензия
на "Римскую историю" Нибура.81 Что же касается Погодина,
то он вскоре издал "Лекции по Герену [145]
о политике, связи и торговле главных народов древнего мира" (2 части, М.,
1835 - 1836) - переложение одной из книг геттингенского профессора А.-Г.-Л.
Герена (1760 - 1842 гг.), который с конца 20-х годов стал важным источником
учености наших профессоров.