Все эти движения не могли не привлечь к себе внимание церкви, озабоченной
положением феодальных землевладельцев и опасаясь за свои обширные земельные
владения. Нужно было предпринимать какие-то меры. Чтобы направить воинственный
пыл рыцарства в нужное направление, иерархи католической церкви всячески
способствовали и поощряли активные действия со стороны рыцарства в отношении
иноверцев. В XI веке наиболее опасным для западного
мира считались владения арабов на Пиренейском полуострове. Борьба за
освобождение Испании - Реконкиста - стала благоприятной возможностью направить
рыцарское движение в нужное русло в интересах церкви и феодалов. Чтобы усилить
воинственный пыл рыцарства римская курия постаралась окружить участников
испанских походов ореолом мученичества за веру. Папа Александр II, благословивший поход 1063-1064 годов, объявил об
отпущении грехов каждому, кто ''пойдет сражаться за дело креста''.
Вся феодальная система облачалась в религиозную оболочку. В духовном
плане человек, рядившийся в одеяния защитника своего народа и во имя его
спасения готовый даже пролить свою кровь, символически как бы повторял путь
Христа; землепашец в эпоху, когда физический труд воспринимался по-библейски
как наказание за первородный грех, становится символом падшего греховного и
проклятого человечества.
Позже к Реконкисте прибавится более грандиозная задача - освобождение
Иерусалима. История рыцарства насчитывает восемь крестовых походов. Крестовые
походы способствовали становлению идей, обычаев, морали рыцарства. В ходе этих
походов для защиты и расширения владений рыцарей-крестоносцев в Палестине
возникли особые организации западноевропейских феодалов - военно-монашеские
ордена. Наибольшую известность получили два из них: Орден Тамплиеров и Орден
Госпитальеров. Эти ордена возникли вскоре после первого крестового похода. По
внешнему облику это были религиозные братства. Вступая в орден, рыцари
обязывались, подобно монахам, не обзаводиться семьей, не стремиться к
богатству, беспрекословно подчиняться своим начальникам. Однако религиозными
братствами ордена являлись только по внешнему виду: белый плащ (подобие
монашескому одеянию) с красным крестом, который носили тамплиеры, черный или,
позднее, красный с белым крестом, составлявший отличительную одежду
госпитальеров, были не более как символом. Под полу монашеской накидкой у тех и
у других скрывались рыцарские латы; оружием братьев - рыцарей служили не
проповеди и монашеское смирение, а меч и копье.[2]
Во главе каждого ордена стоял великий магистр. Ему были подчинены
начальники подразделений на местах - магистры (приоры), а также другие
должностные лица ордена (маршал, командор и прочие), из которых составлялся
совет при великом магистре - генеральный капитул.
Верховная власть над орденами принадлежала непосредственно римскому папе.
Папа Иннокентий II издал в 1139 году специальную буллу
в пользу тамплиеров, установившую, что никто не вправе требовать от
братьев-рыцарей вассальной присяги; никто, кроме папы римского, не может судить
членов ордена, а также еще ряд привилегий. Эту буллу подтверждали многие другие
первосвященники XII-XIII веков.
Сходные пожалования от пап, начиная с 1154 года, получили и госпитальеры.
Культура средневековья
Нетрудно будет угадать общий характер того общества.
Перенеситесь мысленно в любое из государств средневековой Европы, бросьте на
него беглый взгляд, и вы тотчас поймете, что война составляет главное занятие,
почти исключительную заботу всего населения. Средневековый город обнесен
зубчатой стеной и окружен рвом. На колокольне или башне стоит недремлющий
страж. Отдельные дома похожи на крепости. Через улицы на ночь протягивают цепи.
Это обилие предосторожностей характеризует ту постоянную опасность нападения, в
которой жили люди средневековья. Переходя от городского к сельскому населению,
можно увидеть то же самое. Почти каждый холм, каждая крупная возвышенность
увенчана крепким замком, при постройке которого очевидно, что не удобство
жизни, а безопасность была главной целью. К высоким башням господского замка
робко жмутся бедные, ждущие от него защиты и покровительства хижины вилланов.
Даже обители мира, монастыри, не всегда представляли надежное убежище своим
жителям. Подобно городу и замку, монастырь был часто окружен укреплениями,
которые свидетельствовали, что и святое назначение места недостаточно для
защиты его хищности окрестных феодалов или наемных дружин, которые в мирное
время преобразовывались в разбойничьи банды.
Внутреннее содержание соответствовало наружному виду.
В средневековой Европе не было народов в современном понимании, а были
враждующие между собой сословия, начало которых восходит к эпохе распада
Западной Римской империи, и занятия ее областей германскими племенами. Из
пришельцев образовались почти исключительно высшие, из коренного населения -
низшие классы новых государств. Насильственное основание этих государств
провело резкую черту между их составными частями. Граждане французской общины
принимали близко к сердцу дела немецких или итальянских городов, но у них не
было почти никаких общих интересов с феодальной аристократией собственного
государства. В свою очередь, барон редко унижал себя сознанием того, что в
городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли с
большим высокомерием смотрел на беззащитных и бесправных вилланов. Образ
мышления тех, кто жил при дворе или в замке, был проникнут верой в то, что
рыцарство правит миром[3].
Вот как характеризует А. Я. Гуревич Картину мира средневекового
человека.[4]
1.
Центральной идеей картины мира средневекового человека, вокруг которой
группировались все культурные и общественные ценности, вся система
представлений о мироздании, была идея бога.
2.
В системе ценностей средневекового человека большое значение имел
потусторонний мир. Он воспринимался людьми как та же реальность, что и мир
материальный . Потусторонний мир иногда даже затмевал собой мир земной. Под
влиянием природных или социальных катастроф люди ожидали скорое наступление
конца света.
3.
Способ восприятия мира предполагал абсолютизацию противоположностей. В
оценке событий и явлений человек исходил из невозможности примирения
возвышенного и неизменного, не видел промежуточных ступеней между абсолютным
добром и абсолютным злом.
4. В системе ценностей общее ставилось выше частного.
Это соответствовало организации общественной жизни человека, который всегда был
членом какой-либо корпорации. Поэтому художники предпочитали индивидуализации
типизацию .
5. Время и пространство для средневекового человека
были неразрывно связаны между собой и с наполняющей их «материей». Поэтому в
зависимости от степени важности тех или иных событий с точки зрения какой-либо
идеи отстоящие друг от друга во времени и пространстве события могли сближаться
и даже восприниматься как происходящие одновременно и в одном месте.
6. Идея была столь же реальна, как и предметный мир,
поэтому конкретное и абстрактное почти не разграничивалось.
7. Новизна в принципе осуждалась. С ней была связана
возможность ереси, а значит заблуждения. Поэтому доблестью считалось следование
авторитету. В связи с этим плагиат не осуждался.
8. Не было представления о детстве как об особом
состоянии человека, поэтому к детям предъявлялись те же требования, что и ко
взрослым.
9. Очень большое значение придавалось соблюдению
формальных процедур, той или иной словесной формуле, позе, жесту. Считалось,
что подобные действия имеют магическое значение и сами по себе могут
способствовать успеху.
10. Бедность считалась более богоугодной, чем
богатство, поэтому расточительность ценилась больше, чем бережливость, а
отказавшиеся добровольно от своего состояния пользовались большим уважением.
11. Жизнь и смерть не воспринимались как две
противоположности: умершие могли вернуться к живым, а человеческий коллектив
мог включать и ныне живущих, и мертвых.
12. Дистанции между человеком и природой не было.
Человек воспринимал природу как свое собственное продолжение, как нечто, с чем
он составляет единое целое, поэтому эстетического восприятия природы не было. В
то же время средневековый человек был уверен в возможности воздействовать на
природу путем магических заклинаний, ведь на себя повлиять не трудно.
13. Большую роль в картине мира играл символ. В любом
событии человек мог увидеть знамение свыше и сам создавал символы с целью
влияния на исход событий.
14. Средневековому восприятию были присущи черты
гротескности, но в этом не видели ничего комичного. Человек утрировал
какое-либо качество, потому что более эмоционально, чем наш современник, воспринимал
мир.
15. Несмотря на единство переходящих порой друг в
друга крайностей и совмещение несовместимого, мировосприятие средневекового
человека отличалось целостностью, доходящей до невозможности его расчленения
на элементы. Эстетика, исторические знания, философия, экономическая мысль
представляли собой нерасчленимое единство, так как все проблемы рассматривались
с точки зрения центральной картины мира - идеи бога. Учения о прекрасном были
ориентированы на постижение бога, история имела смысл только как осуществление
божьего замысла. Рассуждения о богатстве, цене, труде были составной частью
анализа этических категорий. Только в терминах богословия человек осознавал
себя и свой мир.
16. Целостность миросозерцания порождала уверенность
в единстве мироздания. Подобно тому, как во временном ощущали вечное, человек
оказывался единством всех тех элементов, из которых построен мир, и конечной
целью мироздания. В части заключалось целое, микрокосм (человек) был дубликатом
макрокосма (мироздания).
17. Целостность мировосприятия не предполагала однако
его гармоничности и непротиворечивости. Контрасты вечного и временного, священного
и греховного, души и тела, небесного и земного лежали в основе этого
миросозерцания. Они находили опору в контрастах реальной действительности.
Средневековое христианское мировоззрение переводило эти реальные контрасты в
надмировые категории и разрешение противоречий оказывалось возможным в
потустороннем мире. Так христианство выполняло роль компенсаторного механизма.
Однако необходимо отметить, что этот механизм существенно отличался от того,
который предоставлялся человеку восточными религиями. Христианство все же было
чем-то внешним по отношению к жизни большинства людей: человек мог грешить и
каяться. Для человека, следующего конфуцианству или буддизму, это невозможно:
восточные религии - не столько система идей, сколько образ жизни. Поэтому
христианство даже в Средние века меньше подавляло активность человека и
стремление к улучшению своей жизни, а это создавало принципиальную возможность
перестройки цивилизации.
При таких особенностях быта у каждого сословия должно
было развиться собственное воззрение на все жизненные отношения, которые нашли
свое отражение в литературе - основном источнике и памятнике рыцарской культуры
и этики. Рыцарские эпопеи проникнуты этим исключительным духом. Отражение рыцарских
нравов в области духовной культуры открыло ярчайшую страницу средневековой
литературы со своим особым колоритом, жанром и стилем. Она поэтизировала земные
радости вопреки христианскому аскетизму, прославляла подвиг и не только
воплощала рыцарские идеалы, но и формировала их. Наряду с героическим эпосом
высокого патриотического звучания (французская "Песнь о Роланде",
испанская "Песнь о Сиде") появилась рыцарская поэзия (лирика
трубадуров и труверов во Франции и миннезингеров в Германии) и рыцарский роман
(история любви Тристана и Изольды), представляющие так называемую куртуазную
литературу с обязательным культом прекрасной дамы.
Рыцарский роман возник на Западе В XII
в., и это было далеко не случайно. XII век не раз
сравнивали с Возрождением или считали его началом. Оба эти утверждения слишком
смелые и, конечно, ошибочны. Но столетие было действительно замечательным.
Культурное развитие приобретает невиданный до того динамизм. Литературные
направления и жанры возникают, вступают во взаимодействие, усложняются и скоро
если и не приходят в упадок, то оттесняются на литературную периферию, уступая
место новым направлениям и жанрам. Столь же быструю эволюцию проделывает и
изобразительное искусство - от романского стиля в начале XII
века к утверждению готики уже в его середине. Это было время феодальных смут,
религиозного экстаза, уравнительных ересей и одновременно - небезопасных
попыток рационализировать иррациональное, вычислить и измерить безмерное. На
смену суровой простате, обобщенности и некоторой эстетической и этической
одноцветности предшествующих столетий приходят пестрота, усложненность,
многообразие. Культура Западной Европы, как и взрастивший ее феодальный строй,
переживает период зрелости.
Автор куртуазного романа (romans courtois) - это чаще всего клирик,
то есть человек для своего времени ученый, состоящий на службе при очень
значительном феодальном дворе (сеньор средней руки не смог бы оплачивать его
долгий и утомительный труд) сам же, как правило, незнатного рода: простой
горожанин или же бедный рыцарь. Среди авторов рыцарских романов особо можно
выделить знаменитого Кретьена де Труа, который сочетал в своих произведениях
античную традицию "шансон де жест" (chansons de gestes) и кельтские мотивы, в том же столетии писала свои
песни Мария Французская.
Рыцарская литература была не только средством
выражения самосознания рыцарства, его идеалов, но и активно их формировала.
Какими же качествами должен обладать настоящий рыцарь? В принципе, рыцарь
должен происходить из хорошего рода, иногда в рыцари посвящали за
исключительные военные подвиги, кроме того, можно было - и это случалось все
чаще, по мере развития городов и усиления их значения - купить эту привилегию.
Но в куртуазной литературе герой непременно блистал великолепным
генеалогическим древом. Рыцарь должен был отличаться красотой и
привлекательностью. Его красоту обычно подчеркивала одежда, свидетельствующая о
любви к золоту и драгоценным камням. От рыцаря требовалась сила, иначе он не
смог бы носить доспехи, которые весили 60-80 кг. герои романов обычно проявляли
еще в детстве, подобно Гераклу.
От рыцаря ожидалось, что он будет постоянно
заботиться о своей славе. Слава требовала неустанного подтверждения, все новых
и новых испытаний, поэтому рыцарь должен странствовать, пока не подвернется
случай сразиться: "Раз здесь война - я тут останусь", - говорит
рыцарь в одной из баллад Марии Французской. Если войны нет - он отправляется
дальше, вызывая первого встречного всадника, чтобы установить иерархию,. место
в которой зависит от количества и качества побежденных рыцарей. Рыцарь не может
спокойно слушать о чужих успехах. Один из героев баллад Марии Французской
должен был помериться силами с неизвестным соперником, весть о славе которого
дошла до него, ибо - как он говорит - зависть грызет его сердце. Поединки
рыцарей с закрытыми лицами служат в куртуазных романах темой трагических
историй, в которых рыцарь, подняв забрало поверженного противника убеждается,
что убил близкого родственника или друга (обычай закрывать лицо забралом
объясняется, по мнению Монтескьё, тем, что получить удар в лицо считалось
особенно позорно: ударить в лицо можно было только человека низкого звания).
При такой постоянной заботе о своем боевом престиже
понятно, что от рыцаря требуется мужество. Недостаток мужества - самое тяжкое
обвинение. Боязнь быть заподозренным в трусости вела к нарушению элементарных
правил военной стратегии, что зачастую приводила к гибели рыцаря и его дружины.
Короли в средневековых поэмах изображались обычно не
слишком героическими, даже если речь шла о таких фигурах, как Карл Великий или
король Артур. Обычно король искал опоры в каком-нибудь благородном рыцаре, что
возвышало достоинство этого рыцаря.
В 1020 году епископ Фюльбер из Шартра изложил
обязанности рыцаря по отношению к своему сюзерену в шести пунктах. Присягнувший
на верность был обязан не допускать причинения какого-либо ущерба телу
сюзерена, его достоянию, чести. его интересам, не ограничивать его свободу и
дееспособность. Кроме этого, вассал обязан был верно служить своему господину советами.
В Counsuetudines Feudorum (свод ломбардского
феодального права XII-XIII вв.)
рассматриваются многочисленные примеры вероломства рыцаря по отношению к
сюзерену (felonia), которые значительно расширяют
перечень обязанностей вассала. Необходимость законодательству того времени
уделять много внимания подобным деяниям говорит о том, что вассальная присяга
не могла держаться только на одних словах и рыцари часто нарушали данное ими
слово.
Неустанное соперничество не нарушало солидарности
элиты как таковой, солидарности, распространявшейся и на врагов, принадлежащих
к элите. Из литературных источников можно узнать, как принимали англичане
врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и
состязаниях. Когда англичан в 1389 году преследует дизентерия и голод, они идут
лечиться к французам, после чего возвращаются и сражение возобновляется.
Примером солидарности феодалов - рыцарей может служить история подавления
крупнейшего крестьянского восстания во Франции - Жакерии (1358 - 1359 годы);
при этом французские и английские рыцари объединились под знаменами наваррского
короля Карла Злого, не смотря на Столетнюю войну, и обратили свое оружие против
восставших крестьян.
В одной из легенд простой воин хвалился, что убил
благородного рыцаря из вражеского войска; его благородный командир велит
повесить гордеца.
Рыцарь должен был хранить безусловную верность своим
обязательствам по отношению к равным себе. Когда сын Иоанна Доброго сбежал из
Англии, где он содержался в качестве заложника, Иоанн сам сдался в руки
англичан вместо беглеца. Хорошо известен обычай принесения разных рыцарских
обетов, которые следовало выполнять вопреки здравому смыслу (группа рыцарей
поклялась не отходить с поля боя дальше определенного расстояния - девяносто
рыцарей заплатили за этот обет жизнью).
Поведение рыцаря в бою, так же как и все его
поведение подчинялось строгим правилам, которые выполнялись вопреки интересам
воюющих: правила предписывали победившим в течение суток не покидать поля
битвы, подтверждая свое право победителей и показывая свою решимость сразиться
с каждым, кто посмеет оспорить их победу, вместо того, что бы преследовать
отступающего врага. Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Поэтому, пишет
Й. Хёйзинга, на рекогносцировку он отправлялся невооруженным.Все, что могло
быть сочтено трусостью было недопустимо. Роланд отказался трубить в рог, чтобы
не подумали, будто он просит помощи, потому что струсил. Неважно, что это
повлекло за собой гибель его друга вместе с дружиной. Славу рыцарю приносила не
столько победа, сколько его поведение в бою. Сражение могло без ущерба для его
чести окончиться поражением или его гибелью, как это случилось с Роландом.
"Правила игры", обязательные в сражении, диктовались уважением к
противнику, гордостью, "игровой" жизненной установкой, опасением, что
противник ответит тем же и, наконец, гуманностью. Если противник упал с коня (а
в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), тот, кто выбил
его из седла, тоже слезал с коня, чтобы уровнять шансы. "Я никогда не убью
рыцаря, который упал с коня! - восклицает Ланселот. - Храни меня Бог от такого
позора".
Ведение войны по правилам, это не изобретение
средневековья и не его отличительная черта. Вот цитата из законов Ману, из
раздела обращенного к касте воинов - кшатриев: "Сражаясь в битве, не
следует поражать врагов вероломным оружием. Не полагается убивать оказавшегося
на земле (если сам на колеснице)... ни сидящего, ни спящего, ни нагого, ни
безоружного... ни отступающего[5]".
Рыцарский кодекс чести регулировал правила ведения
боя, которые описаны во многих литературных произведениях той эпохи. Правда
история сохранила для нас и реальные события, в которых бой велся в
соответствии с рыцарской этикой (ряд сражений Столетней войны: битва при Креси
- 1346 год, при Пуатье - 1356 год, при Азенкуре - 1415 год). Но уже Фруассар,
описавший эту войну, сокрушался, что она велась не по правилам рыцарского
кодекса.
Культ женщины
В chansons de gestes
(героических поэмах) женщина еще не играет заметной роли. Лишь с куртуазным
романом XII века приходит воспевание женщины. Это
явление тем любопытнее, что в культурах, где человек прокладывает себе путь
мечом, женщины обычно ценятся не слишком высоко. Нет ни малейших следов
поклонения женщине у древних германцев, если верить описанию их нравов у
Тацита. В кодексе самураев, который часто сравнивают с кодексом европейского
рыцарства, женщина вообще не берется в расчет. К рыцарскому кодексу обычно
возводят понятие галантности. Монтескьё определяет галантность как любовь,
связанную с понятием опеки и силы, точнее не столько любовь, сколько
"нежную, утонченную и постоянную видимость любви".
Неотъемлемой частью рыцарского образа была его любовь
к прекрасной даме. Любовь, воспеваемая провансальскими поэтами XII и начала XIII века уже носит
индивидуальный характер: поэту дорога лишь одна женщина, и он не променяет ее
ни на какую другую. Не знатность происхождения и богатство, а красота и
куртуазность дамы вызывают чувства трубадура. Понятия благородства рождения и
благородства внутреннего мира начинают расходиться в этих произведениях.
Прекрасная дама должна обладать тактом, любезностью, умением со вкусом
одеваться, благородством, способностью вести светскую беседу - иначе говоря,
набором тех признаков, которые в совокупностью и называются куртуазностью.
Отношения между возлюбленными, судя по песням трубадуров, были различны: от
платонического "служения" неприступной даме, до весьма интимных
отношений, нередко рисуемых трубадурами с натуралистической прямотой. Вскоре
выработался определенный ритуал ухаживания и любовных отношений, которому
должны были следовать все изысканные люди, дорожившие своей репутацией. Дама
была обязана иметь возлюбленного и соответственно с ним обращаться, ее рыцарь
должен был хранить тайну "сокровенной любви" и служить даме сердца
точно так же, как вассал служит сеньору: феодальная терминология легко
распространялась и на интимные отношения. Присущая сознанию эпохи страсть к
классификации выразилась в создании своего рода "схоластики любви",
канонов любовного поведения и выражения чувств.
По мнению средневековых авторов, любви между
супругами быть не может, ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой; любовь к
тому же не возможна без ревности, то есть без состояния тревоги о том, как бы
не потерять возлюбленную, а в браке ничего подобного нет.
Интересный пример можно обнаружить в произведении Дж.
Чосера "Кентерберийские рассказы" (XIV век):
некий дворянин рассказывает о даме, которая в отсутствие мужа обещала ответить
на страсть влюбленного в нее пажа, если тот очистит побережье Бретани от
подводных скал. Обещая это, она была уверена в неисполнимости этой задачи.
Между тем ее поклонник совершил требуемое (при помощи чародея, которому
заплатил 1000 фунтов). И дама очутилась перед необходимостью выполнить
обещанное. Необходимость эту признал и возвратившийся муж, хотя по его словам,
предпочел бы пасть с сердцем, пробитым в бою (благородный паж, видя его
страдания, отказался от своего права)[6].
Существует несколько точек зрения на причины
возникновения этого культа. Мария Оссовская в своей книге "Рыцарь и
буржуа" рассматривает куль женщины как игру, в которой женщина получает
"пинок вверх". В мире где правит насилие, женщина по прежнему зависит
от мужчины. Рукоприкладство и неверность мужа были делом обычным[7].
Есть мнение, что этот культ придумали и поддерживали
сами женщины. В пользу этой гипотезы говорит то, что легенда, изображавшая
далеко идущую покорность мужчины женщине была инспирирована женщиной - по
заказу Марии Шампанской Кретьен де Труа написал "Ланселота, или рыцаря
Телеги". Третья версия - этот культ возник благодаря странствующим
менестрелям: путешествуя от замка к замку, они восхваляли хозяйку (муж которой
обычно отсутствовал) в расчете на службу при ее дворе или хотя бы на добрый
прием и подарки перед дальней дорогой.
Как бы то ни было, явившись, этот культ стал
неотъемлемой частью культуры средневековья. Женщины находили в этом утешение за
грубость мужей, да и мужчин привлекала эта фикция, которая приукрашенную любовь
протвопоставляла простонародной.
Вот основные черты рыцарской культуры, она существовала во
времена тотального господства католической церкви. Но христианская оболочка
рыцарства была чрезвычайно тонка: вместо смирения - гордость, вместо прощения -
месть, полное неуважение к чужой жизни; прелюбодеяние - необходимый атрибут
рыцарской доблести, а для христианства - нарушение одной из заповедей. Все это
позволяет нам говорить об особенной рыцарской культуре - ярчайшем явлении в то
мрачное время.
Заключение
В Европе рыцарство теряет значение основной военной силы феодальных
государств с XV века. Предвестницей заката славы
французского рыцарства стала так называемая “битва шпор” (11 июля 1302 г.),
когда пешее ополчение фландрских горожан разгромило французскую рыцарскую
конницу. Позже неэффективность действий французского рыцарского войска с
очевидностью проявилась на первом этапе Столетней войны, когда оно потерпело
ряд тяжелейших поражений от английской армии. Выдержать конкуренцию наемных
армий, использовавших огнестрельное оружие (оно появилось в XV
веке), рыцарство оказалось не способным. Новые условия эпохи разложения
феодализма и зарождения капиталистических отношений привели к исчезновению его
с исторической арены. В XVI-XVII
веках рыцарство окончательно утрачивает специфику особого сословия и входит в
состав дворянства.
Рыцарство не было бы жизненным идеалом в течение
целых столетий, если бы оно не обладало необходимыми для общественного развития
высокими ценностями, если бы в нем не было нужды в социальном, этическом и
эстетическом смысле. Именно на прекрасных преувеличениях основывалась сила
рыцарского идеала. Немало требовалось притворства, чтобы поддерживать в
повседневной жизни фикцию рыцарского идеала - писал Хёйзинга. Поэтому не нужно
было ждать XVIII века с его осуждением всего напоминавшего
средневековье, чтобы убедиться, насколько требования рыцарской идеологии
расходились с действительностью. Рыцарство критиковали: тогдашнее духовенство,
менестрели, мещане, крестьяне и сами рыцари.
В первой половине XV века
отношение крестьянина к рыцарю находит свое выражение в беседе господина с
крестьянином, приведенной у Алена Шартье, и вряд ли это был первый документ,
содержащий жалобы крестьянина на своего господина. ''Трудом моих рук питаются
бессовестные и праздные, и они же преследуют меня голодом и мечом... Они живут
мною, а я умираю за них. Им полагалось бы защитить меня от врагов, а они - увы
- не дают мне спокойно съесть куска хлеба".
Другие обвиняли рыцарей в жадности, грабежах, в
разврате, в нарушении клятв и обетов, в избиении жен, в превращении турниров в
доходный промысел - охоту за доспехами, оружием и лошадью побежденного рыцаря.
Сожалели о невежестве рыцарей, которые в большинстве своем были неграмотны и
должны были посылать за клириком, получив какое-либо письмо. Аристократия,
бывало, гордилась своим невежеством; и даже, рассказывают, были такие, что
утверждали будто знающий латынь не может быть дворянином. Не приходится
сомневаться, что рыцарский идеал не был интеллектуальным. Зато он предполагал
богатую эмоциональную жизнь.
Кажется, дух средневековья с его кровавыми страстями
мог царить лишь тогда, когда возвышал свои идеалы: так делала церковь, так было
и с идеей рыцарства.
''Без такого неистовства в выборе направления,
которое захватывает и мужчин и женщин, без приправы из фанатиков и изуверов нет
ни подъема, ни каких-либо достижений. Чтобы попасть в цель, нужно целиться
несколько выше. Во всяком деянии есть фальшь некоего преувеличения''.
Чем больше культурный идеал проникнут чаянием высших
добродетелей, тем сильнее несоответствие между формальной стороной жизненного
уклада и реальной действительностью. Рыцарский идеал с его все еще полу
религиозным содержанием можно было исповедовать лишь до тех пор, пока удавалось
закрывать глаза на реальное положение вещей, пока ощущалась эта всепроникающая
иллюзия. Но обновляющаяся культура стремится к тому, чтобы прежние формы были
избавлены от непомерно высоких помыслов. Рыцаря сменяет французский дворянин XVII века, который, хотя и придерживается сословных правил и
требований чести, более не мнит себя борцом за веру, защитником слабых и
угнетенных. Тип французского дворянина сменяется ''джентльменом'', также
ведущим свою родословную от средневекового рыцаря, но являющегося более
сдержанным, утонченным и интеллектуальным. В следующих одна за другой
трансформациях рыцарского идеала он последовательно освобождается от
поверхностной шелухи, по мере того как она становится ложью.
[1]
Записки Юлия Цезаря ''Галльская война'' М 1962
[2]
Заборов М.А. ''Папство и крестовые походы'' М 1959