Реферат: А. Гамильтон и американская Конституция

Выступая за конфедерацию, Гамильтон отказывался от идеи Монтескье о необходимости ограниченной территории для республиканского правления.[15]

Мнение Гоббса – чтобы успешно выполнять свою главную задачу – защищать жизнь подданных – государственная власть должна быть сильной, неразделённой и неограниченной – было неоднократно отражено в статьях «Федералиста» Гамильтоном в защиту единого федерального правления.

Из политической теории Томаса Гоббса следовало, что все люди по своей природе равны и обладают одинаковыми естественными правами.

В некоторых своих принципах Гамильтон был также последователем Гоббса. Его философия логически подводила к государству – Левиафану с высокоцентрализованной, принудительной и действенной властью. Но Гамильтон не был идеалистом и не считал государство божественным вместилищем власти, вечной сущностью, независимой от гражданина и стоящей над ним.

Гамильтон отрицал теорию естественного равенства людей. Деление людей на богатых и бедных, а соответственно на просвещенных и непросвещенных, способных и неспособных управлять делами общества, было для него бесспорным. По этому поводу он писал следующее:

«Во всяком обществе происходит деление на большинство и меньшинство. К первым относятся масса народа, ко вторым – богатые и знатные. Глас народа называют гласом божьим, однако, как бы часто это положение не повторялось и сколько бы людей в него не верило, оно не соответствовало действительности. Народ – буйная и изменчивая сила. Его суждения редко правильны. Посему второму классу надлежит представить твердую и постоянную роль в управлении государством. Он будет обуздывать непостоянство первого и, поскольку изменения не несут ему выгод, навсегда обеспечит хорошее правление. Можно ли описать, что демократическое законодательное собрание, ежегодно переизбираемое народом, будет стремиться неуклонно к всеобщему благу? Только постоянно существующий орган в состоянии сдержать неразумие демократии. Её бурный и необузданный нрав нуждается в узде ограничения». [16]

Имитация опыта античных демократий людьми, стоявшими у истоков государственного строительства в Америке очевидна. Видный американский историк К. Бенер писал:

«Революционный склад ума в XVIII столетии питался так же идеальной концепцией классического республиканизма и римской добродетели».16

Находясь на переднем крае политической науки XVIII века, авторы «Федералиста» неоднократно ссылаются на опыт древних. Для обоснования новейшего тогда кредо федерализма псевдоним «Публий» был избран сознательно. Американские историки, знатоки становления государственности США, указывают на его генезис – имеется ввиду легендарный основатель республики Публий Валерий Публикола в представлении его биографа Плутарха.

Мэдисон, Гамильтон и Джей объединили этим собирательным псевдонимом всех новаторов, тех, кто был за конституцию на конвенте, и выступали от их имени – отцов-основателей США.

Публий, неоднократно ссылаясь на опыт античных демократий, без малейшего колебания покусился на святая святых политической мысли Просвещения – культ античности. «Нельзя читать историю крошечных республик Греции и Италии – сказано в статье 9 «Федералиста», – не испытывая ужаса и отвращения по поводу безумия, непрерывно охватывающего их, и вспыхивающих в быстрой последовательности революций». Не помогали и усилия «ярких талантов и возвышенных гениев, за что справедливо прославлены избранные земли, давшие их». Гамильтон и другие отцы-основатели США решительно трансформировали приоритеты, существовавшие в прекрасную весну человечества на европейском Средиземноморье, в классическом республиканизме. Да, на страницах «Федералиста» постоянно звучат античные Греция и Рим, но «в старые мехи вливалось новое, молодое вино».

На это обратил внимание профессор Торонтского университета Т. Тэнгл, сделав акцент на новом значении римской «добродетели», введённом Публием. Понятие классической «добродетели» покоится на четырёх китах – мужество, умеренность, справедливость, житейская мудрость. Всеми этими качествами, по «Федералисту» щедро наделены приверженцы республиканского образа правления.[17] Что до США, то они превосходят классические добродетели, так как здесь господствует «бдительный и мужественный дух американского народа, дух, который питает его свободу и, в свою очередь ею питается». Этим духом и вдохновлялись отцы-основатели, создавая новое государство. Профессор Тэнгл подчёркивает «…тот мужественный дух, который, как мы видели, Публий приписывает населению, будет неверно понят, стоит счесть его, главным образом, атрибутом воина революции. Мужское начало в Америке естественно проявляется в духе авантюризма, отличающем коммерческое предпринимательство Америки, который уже вызвал тревожные настроения в Европе: трудолюбие людей нашего времени, стремящихся к выгоде, улучшению сельского хозяйства и торговли, несовместимо с существованием нации солдат, а таковы были условия жизни в этих (древних) республиках»[18].

Авторы «Федералиста» хранят глухое молчание по поводу почитания высших сил и преклонения перед жизнью, проводимой в развлечениях, как наиболее угодной богам. Они постоянно твердят об «умеренности», но имеют в виду не столько ограничения свыше, как благородство в сдерживании эгоизма и плотских желаний, сколько рассудительный учёт собственных интересов, а это клонится к обузданию фанатизма, включая чрезмерное рвение в отношении религии и моральных ценностей.

§2.   А. Гамильтон как государственный деятель.

Рассматривая вопрос о политическом  лидерстве, Гамильтон чётко обозначал альтернативу: или американский народ будет обманут «ловкостью демагога», или ему принесут пользу таланты «политического деятеля». Не видя перспектив  установления ответственного демократического руководства, Гамильтон отдавал предпочтение аристократическому правлению, которое служит подлинным интересам народа, и в то же время сдерживает его ложно направленные страсти. Образ такого государственного деятеля фигурирует во многих его работах и начинаниях; однако, рисуя портреты демагогов, он анализировал лишь отдельные качества государственного деятеля, вероятно, потому, что представление Гамильтона о государственном деятеле в большей степени основывались на его собственных качествах и убеждениях, а не на какой-либо тщательно разработанной концепции.[19]

У демагога и государственного деятеля одна общая черта: их необыкновенная энергия. Ловкий демагог маскирует отсутствие настоящих талантов, а государственный деятель – человек исключительных способностей. Сдержанный и благоразумный, он разбирается в государственных делах и исполняет свои обязанности, отлично понимая значение порядка и системы. Однако, он не раб  жёстких правил и институтов; широкое толкование творческих возможностей управления позволяет ему вводить новое, равно как и сохранять уже существующее. Такие способности, по убеждению Гамильтона, чаще всего встречаются среди предпринимательской и общественной элиты. Ещё в 1789 году он выступил с предложением конгрессу назначать на все главные государственные посты «людей, обладающих первоклассными способностями, собственностью и безупречной репутацией на континенте». Однако, признавал он, талантливого государственного деятеля можно найти и в других слоях общества.

Необходимыми предпосылками истинной верховной власти являются наличие таланта и сильной воли, но руководить ими должна политическая прозорливость. Гамильтон высмеивал некоторых своих соперников за их привязанность к абстрактным теориям. Жалуясь Руфусу Кингу на действия президента Адамса, он отмечает: «Вы знаете¼ насколько сильно различие между самим правление и рассуждениями о нём». А, иронизируя по поводу предложений президента Томаса Джефферсона в области государственных финансов, Гамильтон характеризует своего давнего соперника как одного из тех людей, «которые, целиком погрузившись в туман теоретических рассуждений, постоянно ищут какое-то идеальное совершенство, которого в действительности никогда не было, и быть не может». Гамильтон как государственный деятель слишком умён и реалистичен, чтобы оказаться в плену иллюзий, рождённых фантазией. Тем не менее, он не может не признавать значения теории. Не поддерживая утверждения некоторых коллег-федералистов, что Бэрр, совершенно не интересующийся вопросами политической теории, предпочтительнее Джефферсона, Гамильтон резко замечает: «Разве отсутствие интереса к теории – это достойная рекомендация? Может ли человек, незнакомый с теоретическими учениями, быть последовательным и активным государственным деятелем? Я убеждён, что нет».

Область деятельности подлинного государственного деятеля лежит между авантюрами Бэрра, направленными лишь на приумножение своей власти, и оторванными от реальности рассуждениями Адамса и Джефферсона. В коночном счёте Гамильтона мало волновали возможности человеческой натуры или наилучшая форма политических институтов; эта сфера была слишком гипотетической, далёкой от арены политических действий, чтобы его интересовать. Деятельность Гамильтона как государственного деятеля относится скорее к области архитектоники, чем философии; она концентрируется вокруг «умеренных или расширенных планов обеспечения общественного блага». Учитывая пределы, устанавливаемые материалом, с которым ему приходится работать, Гамильтон, тем не менее, достаточно широко трактует теоретические принципы, чтобы построить то, что приблизит страну к величию. Свободный от безрассудства своих врагов и наделённый неизмеримо большей проницательностью, чем его сторонники, он обладает «достаточной широтой взглядов, чтобы осознать грандиозность задачи». [20]

Главной – хотя и не высказанной – целью этого государственного деятеля была слава. Наиболее откровенные (и часто цитируемые) высказывания Гамильтона о стремлении к славе появились в «Федералисте». В № 72 Гамильтон утверждает, что лишение президента права быть избранным на второй срок ослабит побудительные мотивы к «хорошему поведению», расхолаживая наиболее дальновидного представителя исполнительной власти и тем самым лишая народ пользы, которую может принести применение его талантов:

 «Даже любовь к славе, всепоглощающая страсть благороднейших умов, которая вдохновит человека ради общественного блага спланировать и выполнить громадные и трудные предприятия, подготовка и осуществление которых требуют длительного времени, не заставит его взяться за такое предприятие, если он предвидит, что ему нельзя льстить себя надеждой на то, что удастся закончить начатое и придётся уйти со сцены до завершения работы, передав её вместе со своей репутацией  в руки людей, которые могут или не справиться с задачей, или равнодушно отнестись к ней».

Это высказывание носит явно автобиографический характер. Под «благороднейшими умами» Гамильтон имеет в виду себя; только он один из всей когорты отцов-основателей планировал «громадные и трудные предприятия ради общественного блага». Для государственного деятеля, каким был Гамильтон, путь к славе лежит через строительство процветающего и могущественного государства, которое будет глубоко чтить государственного деятеля, заложившего основы его возвышения. [21]

Стремление к славе присуще многим ведущим политикам периода основания государства. Но настойчивое желание Гамильтона связать воедино личное величие и величие государства значительно опережало желания Джорджа Вашингтона; Гамильтон не намеривался стать Цинциннатом. И это, в конечном счёте, приведёт его к острой конфронтации с Джоном Адамсом, который шире толковал понятие «слава». Адамс придерживался классической республиканской концепции славы: для него величие было в защите республики и её главных ценностей от сил, которые угрожали разложить и уничтожить её. Гамильтон же, напротив, стоял за необходимость создания динамичной и расширяющейся империи. Во время кризиса 1798 – 1800 годов между этими политиками произойдёт столкновение, и их борьба серьёзно повредит славе и того и другого.

Человек выдающихся способностей, исключительной прозорливости и благородных чувств, государственный деятель Гамильтон стоял как бы на командной высоте, выше простых людей, и экономической элиты. С учётом открывшейся ему перспективы он направлял их деятельность в русло, которое наиболее соответствовало его планам. Он не ощущал духовного родства с ними, поскольку превосходил их во всех отношениях. Тем не менее, он не мог позволить себе игнорировать их интересы или даже их предубеждения. Знаменитую речь в Конституционном конвенте Гамильтон целиком посвятил своим планам будущего Америки. Поскольку Америка стоит перед кризисом небывалых масштабов, утверждал он, «это даёт нам основание мечтать о том, что мы считаем необходимым». Он обрисовал план создания правительства элиты с такими структурами, как сенат и президент, которые будут находиться на службе  только «на срок  их достойного поведения». Из-за этой формулировки Гамильтону постоянно приходилось защищаться. До конца своей карьеры ему придётся опровергать обвинения в том, что его речь в конвенте доказывает пристрастное отношение к аристократии и склонность к монархии.[22]

Попавший в трудное положение за слишком откровенные высказывания, Гамильтон признавал, что государственный деятель должен практически подходить к осуществлению своих планов. Выступая в защиту своей финансовой системы, он убедительно изложил соображения в пользу реалистической направленности государственного правления:

«Ему (министру финансов) следует стремиться к объединению двух составляющих его плана: истинной добродетели и разумной вероятности успеха. Может возникнуть мысль, что первое является единственной заботой, то есть он должен разработать такой план, который, по его разумению, является, безусловно, наилучшим.… Но не будет ли это означать отказ от слишком многого? Если предложенный план слишком далёк от преобладающих точек зрения и в силу этого не получит поддержку большинства, каковы будут последствия? Министр терпит поражение в первом же начинании…Оттеснённый на задний план, он теряет уверенность и влияние…Но ещё больше страдают государственные интересы».[23]

Таким образом, государственный деятель должен быть, как считает Гамильтон, «истинным политиком». Истинный политик, Гамильтон понимал ситуацию и работал с имевшимся под рукой часто неподатливым  материалом. Принимая природу человека, «какой он её видит, то есть сочетание хорошего и дурного… он не стремится переделывать или деформировать её естественную направленность… Он будет приветствовать все те институты и планы, которые могут сделать людей счастливыми соответственно их природным склонностям, что умножает источники человеческой радости, природных возможностей и сил». [24]

Этот американский государственный деятель собирался действовать, конечно, в рамках конституционного порядка. Гамильтон не только был талантливым публицистом, эффективно защищавшим новую конституцию, но и имел весомый голос в расширительном толковании конституционных прав. Клинтон Росситер пишет: мы живём сегодня по Гамильтоновской конституции, основному закону, который получает именно то толкование, самым эффективным и энергичным защитником которого в американской истории является Гамильтон». Гамильтоновская конституция очень далека от той, отцом которой обычно считают Джеймса Мэдисона. Документ Мэдисона чётко распределил и уравновесил силы, следуя скорее институциональной логике, чем человеческой мудрости. Конституция же Гамильтона создавала политическую платформу для государственной деятельности.

Необходимо отметить, что Гамильтон рассматривал конституцию как инструмент для реализации планов государственного деятеля. Он подробно разработал конституционные обоснования для каждого элемента своей экономической программы. Поставив задачу найти конституционное обоснование для создания национального банка, он дал подробное объяснение пункту «о необходимом и надлежащем», утверждая, что «полномочия, касающиеся формирования правительства… должны ради достижения общественного блага истолковываться весьма свободно». Не остановившись на этом, Гамильтон предлагал ввести государственные премии для поощрения новых отраслей промышленности в Соединённых Штатах, построив свою аргументацию на том, что власть конгресса должна обеспечивать «общее благосостояние» – фраза, которая была, по его убеждению, «так же понятна, как и любая другая, которая могла быть, использована в этом контексте». В конституции не содержалось ничего, по крайней мере, в толковании Гамильтона, что стояло бы на пути осуществления намерений этого государственного деятеля.

Облечённый властью, которую ему дала конституция, не ограничиваемый ею, Гамильтон как государственный деятель имел дело с двумя типами электората: народом и экономической элитой. Во взаимоотношениях с народом в большинстве случаев Гамильтон выступал с позиции государственного деятеля, твёрдо отстаивающего интересы народа против ошибочного мнения большинства.

Тем не менее, учитывая сложившуюся обстановку, Гамильтон проявлял осторожность, чтобы не вызвать слишком большого недовольства народа, поскольку  это могло повредить его далеко идущим планам. Он надеялся повлиять на народ силой убеждения. В противовес образу народа, введённого в заблуждение риторикой демагога, Гамильтон выдвигал образ народа, восприимчивого к языку государственной деятельности. «Следует ожидать, что ухо народа останется глухо к избитым темам, которые появляются и так легко и умело разносятся интриганами, распространяющими предвзятое мнение. Но никогда не нужно бояться представлять всю правду на взвешенный и решающий суд просвещённого и трезво мыслящего народа». Эта «вся правда» взывала к разуму «просвещённого и трезво мыслящего народа», однако, в ней находили отражение и близкие народу надежды и опасения. Считаясь с надеждами народа, ситуацией в стране, Гамильтон говорил о процветании, стабильности и порядке, а учитывая опасения народа – о решительном обеспечении законности и военной силе.

На посту министра финансов Гамильтон стремился влиять на общественное мнение, прибегая к обоснованным, вызванным необходимостью аргументам. Но по мере того, как его политические противники набирали силу, ему приходилось обращаться к поискам более убедительных средств. Он мог презирать предубеждения народа, но не мог их игнорировать. Символам свободы, смоделированные его врагами, ему придётся противопоставить символику сильной власти.[25]

Хорошо зная местнические настроения, Гамильтон, тем не менее, лелеял надежду, что американский народ начнёт идентифицировать себя с федеральной властью. В 1792 году в газетной войне с Джефферсоном Гамильтон под псевдонимом Американец перечислял, какие блага даст народу сильная федеральная власть, установлению которой Джефферсон постоянно противился. В том числе он подчеркнул, что «роль народа возрастает с ростом уважения к стране, которая из жалкого и унижаемого, из-за отсутствия сильного правительства, государства в результате принятия мудрой конституции и проистекающих из неё мер превратится в государство, достойное похвалы и восхищения всего человечества». А восхищение иностранцев федеративным государством, равно как и его силой, приведёт к восхищению его народом.

Образ великой страны с сильной центральной властью, безусловно, создан Гамильтоном, а отнюдь не его оппонентами. Другим возможным объектом символики была религия. В 1797 году в связи с возросшей напряжённостью между Соединёнными Штатами и Францией Гамильтон предложил ввести «некоторые торжественные церемонии, которые бы серьёзно влияли на умонастроения людей». Призывая к проведению «дня смирения и молитвы», он советовал политику «отнестись к этому как к важному средству  влияния на настроения народа и считать, что активное противопоставление религиозных идей его соотечественников атеистическим взглядам их врагов является важным фактором в противостоянии  с Францией. [26]

Предлагая Джеймсу Бэйарду создать христианское конституционное общество, Гамильтон говорил о необходимости прибегать к помощи символики:

 «К несчастью…для нас, в соревновании за умонастроения народа наши противники обладают огромным преимуществом по той простой причине, что зло всегда активнее добра…Однако, если нам не удастся овладеть определёнными умонастроениями и чувствами народа и сохранить их, наши расчёты на какие-либо существенные или длительные результаты окажутся напрасными».

Наиболее полезным в символике власти Гамильтон считал образ Джорджа Вашингтона. Большая часть успехов Гамильтона была достигнута под сенью этого государственного деятеля. Даже после того, как Вашингтон покинул пост президента, Гамильтон старался использовать его авторитет. В 1798 году он уговаривал его совершить поездку по штатам, враждебно относящимся к агрессивной позиции Франции.

Попытки Гамильтона обратиться к символике власти не были слишком удачны. Вашингтон отклонил предложение о поездке на Юг, поскольку предлог для неё был слишком очевиден; оппозиция, подчеркнул он, «прибегнув к злостным инсинуациям, обратит её в свою пользу». Бэйард выдвинул аналогичный аргумент, отклоняя предложение Гамильтона о создании какого-либо христианского конституционного общества.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9