Нас перебрасывают в
Хэнъян. Гибель Пысункина (август - сентябрь 1938 г.)
К середине августа налеты японской авиации на столицу настолько участились, что
Авиационный комитет вынес решение перебазировать основные военно - воздушные
силы на аэродром г. Хэнъяна в пров. Хунань (на полпути между Ханькоу и
Гуанчжоу).
Торопович остался в Ханькоу. С экипажем трех СБ, улетавших в Хэнъян, я прибыл
на аэродром ранним утром, когда еще не рассвело. Прошедшая ночь была тревожной.
Всего несколько часов назад здесь рвались японские бомбы. Аэродром был изрыт
глубокими воронками. Рабочие при свете юпитеров, установленных на грузовых
автомашинах, спешно засыпали воронки на взлетно - посадочной полосе. С нашим
вылетом торопились, опасаясь нового утреннего налета вражеской авиации.
Я никогда раньше не летал на СБ. Нас, пассажиров, было двое - авиатехник и я. В
течение всего полета перед нашими глазами находилась фигура стрелка, который,
крутясь во все стороны, зорко вглядывался в небо. Неожиданно для меня стрелок -
радист нагнулся и дал короткую очередь из нижнего пулемета. Мой сосед объяснил:
"Летим над озером Дунтинху. Стрелок проверяет оружие, бьет в воду!"
... Мы поселились в уютном двухэтажном доме европейской архитектуры, обсаженном
экзотическими деревьями и огражденном высоким проволочным забором. Из окна моей
комнаты на втором этаже видны станционные постройки железнодорожной линии Пекин
- Ханькоу - Гуанчжоу. По ту сторону железнодорожного полотна расположен
аэродром. С балкона, обращенного к югу, на уровне второго этажа, открывается
вид на город за рекой. Ближе, в круговых окопах, прячется зенитная батарея.
Зенитчики каждый день подолгу тренируются, "ловя" пролетающие
самолеты, крутят большую трубу дальномера, припадая глазами к ее окулярам.
На хэнъянском аэродроме кроме наших боевых самолетов (значительно поредевшей
группы скоростных бомбардировщиков и совсем маленькой группы истребителей,
оставшихся после тяжелой борьбы с превосходящими силами противника в Наньчане и
Ханькоу) находилось несколько американских истребителей фирмы "Хаук".
Вооруженные крупнокалиберными пулеметами, они были громоздки и тихоходны. Наши
авиаторы прозвали их "ревунами" за чрезмерно громкий шум мотора.
Небольшую группу американских авиатехников, занимавшихся распаковкой и сборкой
этих закупаемых Китаем в Америке устаревших истребителей, возглавлял молодой
шатен с английским пробором и бритым лицом. Изнывая от духоты, он расхаживал по
аэродрому в шортах, носил сетку или рубашку с отложным воротом и короткими
рукавами.
Наблюдая за посадкой наших СБ, возвращавшихся из боевых рейсов, американец то и
дело не удерживался от похвального восклицания: "Ол райт, ол райт!"
В распоряжении этого инженера имелся маленький двухместный бипланчик и личный
пилот - приземистый сутулый человек с неправдоподобно длинными руками. Однажды
этот неуклюжий парень сел с "промазом": аэропланчик сделал "полный
капот", свалившись в овраг, и выбыл из строя. Незадачливый пилот поцарапал
голову, а инженер отделался испугом.
Взлетно - посадочная полоса хэнъянского аэродрома оказалась опасно короткой
даже для легких самолетов. Безаварийность же боевых полетов бомбардировочной
авиации в этих условиях объяснялась, конечно, только высоким мастерством наших
летчиков.
Однако несовершенство посадочной площадки создавало все - таки серьезные
трудности, и хозяева аэродрома приступили к расширению его территории и
удлинению полос. Сотни китайцев в широкополых конусообразных соломенных шляпах
кирками и лопатами начали срывать возвышенную северо - западную окраину
аэродрома. В одноколесных ручных тачках они отвозили землю на восточную кромку
аэродрома, где ссыпали ее в овраг. Наблюдавший за работой бросал в каждую
нагруженную тачку ярлычок, по этим ярлычкам потом рассчитывались с землекопами.
В обеденный перерыв землекопы садились на свои тачки и при помощи палочек или
прямо щепотью ели рис из пиалы. Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, они
в спешке покидали летное поле, катя перед собой пустые тачки.
Окраина аэродрома оказалась старым, заброшенным кладбищем. Часто обнажались
толстостенные гробы с обуглившимися трупами (в Китае покойника при погребении
посыпают негашеной известью). Длина аэродрома увеличивалась за счет земли,
срытой на возвышенном и насыпанной на низком участке. Землю утрамбовывали
вручную торцами увесистых бревен и укатывали тяжелыми катками, в которые
впрягались по нескольку десятков человек.
Попавшие сюда авиабомбы часто не срабатывали; оставляя зловеще зияющую дыру,
они глубоко зарывались в рыхлый грунт.
Но и попадая на твердую почву, японские бомбы не всегда взрывались. Одна такая
бомба зарылась рядом с навесом, под которым мы завтракали, обедали и отдыхали.
Не было никакой уверенности в том, что это не бомба замедленного действия,.
способная взорваться в любой момент. Ее решили обезвредить. Залили дыру водой.
Техник по вооружению Володя Пик (Коротаев) рискнул откопать коварный снаряд и с
помощью трактора извлечь на поверхность, что ему и удалось после больших
трудов.
Отверстия в земле, образуемые невзорвавшимися бомбами,. солдаты аэродромной
охраны сейчас же после отбоя тревоги помечали красными флажками. Отсиживавшиеся
в окопчиках, вырытых по окружности аэродрома, они неизмеримо ближе и ощутимее
других переживали ужасы бомбардировок. Некоторых из них после бомбежек выносили
из укрытий в тяжелом состоянии - оглушенными, контуженными. На них же
возлагалась обязанность гасить пожары, вызванные разрывами авиабомб...
На огородах, раскинувшихся перед окнами нашего общежития, виднелось несколько
углублении, вероятно намеренно вырытых. Из воды, заполняющей эти углубления,
часто и подолгу торчали широкорогие головы спасающихся от жары буйволов.
Некоторое время у этих водоемов работала своеобразная водокачка - поливалка в
виде станка, сколоченного из четырех вертикальных стоек и нескольких
горизонтальных перекладин. Передние два столбика были выше задних и соединялись
вверху планкой. Задние стойки служили основанием для сиденья, на котором могли
уместиться несколько человек. Внизу станка на передних стойках была подвешена
вращающаяся ось с зубчатым колесом посередине и несколькими педалями -
колышками oпо бокам. Станок устанавливался на краю углубления, наполненного водой.
Вниз от зубчатого колеса станка опускался в воду дощатый желоб квадратного
сечения длиной метров десять. В конце желоба был установлен вращающийся
цилиндрический валик. На зубчатое колесо вверху и на валик внизу был надет
транспортер с черпаками.
Целыми днями под матерчатым пологом, натянутым на бамбуковых шестах, сидели на
станке спиной к водоему по три полуголых китайца, которые, упираясь руками в
перекладину перед собой, толкали босыми ногами педали - колышки, отчего
зубчатое колесо вращалось, приводя в движение транспортер, и черпаки один за
другим выливали под ноги людям воду, поднимаемую с глубины нескольких метров.
Отсюда она разливалась по сети оросительных канавок. Со дна каждого осушенного
таким способом углубления собирали по нескольку корзин довольно крупной рыбы.
... Комендантом нашего литишэ был некий Вэй. Худощавый, среднего роста,
подстриженный ежиком, он ходил без головного убора, в рубашке цвета хаки с
короткими рукавами и отложным воротничком, в шортах того же цвета, носил
высокие, почти до колен, чулки и остроносые лакированные туфли.
Редкий день он не отлучался в город. Говорили, что у него там не только
служебные дела, но и какое - то частное предприятие, приносящее ему доход. Как
- то, восхищаясь бравым видом советских добровольцев, возвращающихся в
общежитие, Вэй заметил: "Какие рослые, сильные, пышущие здоровьем ваши
люди, доктор! Им, конечно, скучно без женского общества. Не устроить ли нам
вечер танцев с приглашением девушек? Как вы на это смотрите?" Встретив мое
категорическое возражение, предприимчивый бизнесмен больше к этой теме не
возвращался.
В течение полутора - двух недель работала у нас группа оружейников, присланная
одним из советских авиационных заводов. Целыми днями они вели пристрелку
пулеметов ШКАС, которые стояли на И - 16. По оценке авиаторов, в результате
произведенных переделок боевые качества наших истребителей стали еще более
высокими.
Кстати, японские, американские и немецкие пулеметы намного уступали в
скорострельности нашим ШКАСам. Выстрелы последних сливались в сплошной рокот,
так неуловимо коротки были интервалы между ними. Когда стреляли ШКАСы,
казалось, будто трещит, рвется туго натянутое где - то вверху гигантское
полотнище сверхпрочной ткани. В темноте трассирующие - пули казались сплошной
огненной цепочкой, а ведь между каждыми двумя светящимися летели еще несколько
темных, невидимых пуль!
О пулемете такой высокой скорострельности мечтали во многих иностранных армиях.
Японцы пытались по образцам, попадавшим в их руки (со сбитых китайских
самолетов), копировать ШКАС, но безуспешно, так как не знали рецепта
изготовления нашей сверхжаростойкой стали. Стволы из японской стали плавились в
ШКАСс при первых же очередях.
С перебазированием китайских ВВС в Хэнъян начались налеты сюда вражеской
авиации. Пока расстояние от японских авиационных баз до Хэнъяна превышало
радиус действия И - 96, бомбардировщики "мицубиси" прилетали одни,
без эскорта. Как и ожидали наши летчики, 18 августа японцы прилетели
"поздравить" нас с Днем авиации. По сигналу тревоги мы выехали за
город. Японцы долго не появлялись. Они, по - видимому, сознательно тянули
время, чтобы спутать расчеты наших летчиков и накрыть истребители в момент,
когда те, выработав - горючее, будут вынуждены приземлиться. Тогда они не
только перестанут быть опасными для японцев, но и сами сделаются жертвой
бомбового удара.
Мы уже было решили, что неприятель где - то отбомбился и к нам не пожалует.
Пошли к машинам, спрятанным в роще, чтобы ехать домой, и тут услышали знакомый
гул. Вскоре показались 27 бомбардировщиков, которые тремя девятками,
построенными "клином", двигались в направлении аэродрома.
В этот момент мы с изумлением увидели низко летящий над аэродромом, прямо под
вражескими бомбардировщиками, наш одинокий СБ. Он прилетел из "зоны
ожидания", где долго барражировали поднявшиеся по тревоге самолеты, чтобы
посмотреть с бреющего полета, не выложен ли на аэродроме сигнал, разрешающий
посадку.
Такого сигнала не было. Зато на флагштоке комендантского помещения вместо
красного вымпела тревоги уже полоскался на ветру обычный полосатый бело -
розовый флаг - "отбои". С доброй вестью летчик поспешил обратно в
"зону" к своим, чтобы вернуть их на аэродром. И тут неожиданное
"опровержение":
справа блеснул огонь бомбового удара. Густое черное облако. клубящегося дыма и
пыли закрыло аэродром, громовые раскаты сотрясли воздух. Взрывной волной СБ
качнуло влево. Еще не вполне сознавая реальность своего положения "между
молотом и наковальней", летчик круто рванул руль, форсируя подачу газа.
На аэродроме нас ожидали печальные вести: в воздушном бою сбито два
"Хаука". Оба пилотировавших их китайских летчика убиты. Третий сел с
тяжелым ранением в челюсть. Четвертый летчик, тоже китаец, был убит на земле.
У развалин комендантского помещения группа наших добровольцев слушала кого -
то, обступив со всех сторон. Судя по голосу, рассказчиком был авиатехник по
кличке "Борода номер 2" (так ребята прозвали Виктора Камонина). Весь,
с ног до головы, густо заляпанный грязью, он был неузнаваем.
- Ну как, доктор, - встретил меня авиатехник, - хорош я в этом виде? Могло быть
хуже...
Оказалось, он ремонтировал самолет в дальнем секторе аэродрома у края оврага,
дно которого было засеяно рисом. Услышав сигнал воздушной тревоги, техник
поспешил к комендантскому помещению, откуда обычно отъезжал по тревоге автобус
с людьми, остающимися на земле, но, увидев, что опоздал, вернулся обратно,
чтобы перейдя овраг по плотникам рисовых по - .лей, взобраться на
противоположный склон, где имелось надежное бомбоубежище.
Когда на аэродроме по чьей - то вине появился ошибочный сигнал отбоя тревоги,
люди покинули бомбоубежище, "Борода номер 2" пошел к месту прерванной
работы. Он был уже на середине балки, когда увидел низко летящий СБ. Это
подтверждало, что тревога действительно миновала. И вдруг техник услышал
примешивающийся к шуму СБ гул японских бомбовозов.
Шумно дыша, обгоняет авиатехника босоногий китаец - рабочий в соломенной шляпе,
с коромыслом и пустыми корзинами на плече. До бомбоубежища остаются считанные
шаги, но уже слышится свист сброшенных бомб, на ведущей вверх извилистой
тропинке, между техником и китайцем, вдруг вспыхивает пламя. Обжигающий и
оглушающий ураган отбрасывает техника назад и вниз, где на него обрушивается
тяжелый фонтан липкой грязи, поднятый другой бомбой, угодившей в жижу рисового
поля...
Полчаса спустя я осматривал место описанных событий. Черные воронки с рыжими,
опаленными краями уже наполнились водой. Вокруг глыбы разбросанной грязи. Почти
в самом конце тропинки, взбирающейся к блиндажу, неглубокая воронка, какие
оставляют осколочные бомбы, обожженная трава вокруг нее, раскиданные обломки
коромысла и корзин, растрепанные остатки соломенной шляпы. Если бы рабочий не
успел обогнать нашего техника к моменту падения бомбы, дело и для него,
возможно, ограничилось бы грязевым душем.
Проходя на обратном пути по широкому дну балки, я видел, как крестьяне в
конусообразных соломенных шляпах уже мирно трудились, убирая созревший рис,
будто только что здесь не летали смертоносные осколки бомб. Срезанный серпами
рис тут же обмолачивался: пучками, как веником, хлестали о край большого
дощатого ящика, при каждом ударе зерна риса, выбитые из колосьев, дождем
брызгали внутрь этого зерноприемника.
Несколько дней спустя, около полуночи, снова завыла сирена. Как обычно, мы
выехали за город и стали ждать. Было темно и тихо. Вдруг в одной точке
невидимого, затаившегося города возник колеблющийся свет. Показались бегающие
язычки пламени. Пожар... С минуты на минуту могут появиться бомбовозы
противника. Если пожар не загасить сейчас же, он предательски осветит город и
реку - точные ориентиры для неприятельской авиации. Сама собой напрашивалась
догадка: совпадение пожара по времени с налетом японцев - не случайность. Вот
почему интервенты решились на рейд в такую темную, безлунную ночь!
К моменту появления самолетов пожар принял большие размеры. В его багровом
свете японцы бомбили аэродром с исключительной точностью. Как выяснилось потом,
горел склад нефтепродуктов акционерного общества "Техас". Пожар
продолжался до утра.
На следующий день китайцы из Авиационного комитета просили наших
радиоспециалистов помочь им обнаружить тайную шпионскую рацию, подававшую в
эфир пеленгаторные сигналы:
"Я - женщина! Я - женщина!" Говорили, что японские диверсанты,
поджигатели нефтесклада, были пойманы на второй день.
Во время ночных налетов мы вынуждены были выезжать за город на целые ночи,
захватывая с собой теплую одежду, чтобы где - нибудь вздремнуть между
бомбежками. Собирались группками, вполголоса пели. Звучали задушевные
украинские напевы - среди нас было много украинцев. Авиатехник Серготюк однажды
пошутил, обращаясь к соотечественникам: "Дывлюсь я на вас, хлопцы, та
гадаю, виткиля вы сюды припхалыся?" И сам отвечал примерно так: "Мы
припхалыся с далэкой Украины, щоб добыть китайскому народу щастлывой доли!".
Советские газеты и журналы приходили к нам с опозданием на неделю и более. Мы с
жадностью набрасывались на них. Было даже как - то странно читать о воскресном
отдыхе трудящихся, видеть на фотоснимках, как развлекаются отпускники на
курортных пляжах. Все это было так не похоже на паши тревожные будни.
В Хэнъяне мы узнали из газет о гибели замечательного летчика В. П. Чкалова, о
героическом полете на Дальний Восток женского экипажа в составе В. С.
Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой.
Боевые действия группы наших бомбардировщиков возглавлял Сидор Васильевич
Слюсарев - сухощавый блондин высокого роста, отличной физкультурной выправки.
Он был немного словен, требователен к себе и подчиненным. За несколько месяцев
под командованием Слюсарева эскадрильи наших скоростных бомбардировщиков с
советскими и китайскими экипажами произвели много смелых ударов по важным
объектам японских. интервентов на оккупированной ими территории Южного Китая.
Одинокий сарайчик под односкатной бамбуковой крышей в. юго - западной части
аэродрома был местом, где собирались и обсуждали боевые действия. Мне
запомнились слова С. В. Слюсарева, сказанные на одном из разборов:
"Скорость японского истребителя после переделки И - 96 на И - 97
увеличилась километров на 26 в час. Теперь нашей "катюше" стало труднее
уходить от него. Воевать стало сложнее. Но при соблюдении надлежащей плотности
строя в полете, самом внимательном наблюдении за воздухом и умелом применении
оружия воевать можно успешно, несмотря на численное превосходство
противника".
Военная обстановка продолжала усложняться. Японцы настолько приблизились к
Ханькоу, что правительство Китая было вынуждено эвакуироваться в Чунцин. Наши
старшие начальники - Г. И. Тхор, замполит Ф. И. Ершов, начальник штаба М. Н.
Григорьев и вместе с ними врач С. Я. Торопович - выехали в Хэнъян на
автомашинах. В пути, где - то под Чанша, автоколонна подверглась воздушному
нападению, но, к счастью, все обошлось благополучно. Степан Яковлевич Торопович
поселился в одной со мной комнате. Остальные разместились в другом, более
просторном здании у самой р. Сянцзян.
Появился в Хэнъяне и доктор Скиннер, владелец английской лечебницы. Обстановка
накалялась, и он торопился добраться до Гуанчжоу, чтобы как можно скорее
вылететь домой, в Англию, считая дальнейшее пребывание для себя в Китае
небезопасным.
В середине сентября мы с Тороповичем встречали И. М. Журавлева, вновь
появившегося в Китае после непродолжительного отдыха на родине. К этому времени
тяжело заболел замполит группы истребителей Иван Дмитриевич Мамонтов. Мы втроем
(Журавлев, Торопович и я) по очереди несли ночные дежурства у его постели в
терапевтическом отделении городской больницы, нередко под грохот бомбардировок.
Состояние больного продолжало ухудшаться. Было решено вызвать на консультацию
хирурга ланьчжоуского госпиталя.
Вскоре из Ланьчжоу прибыл в самолете хирург Василий Иванович Трофимов, которого
я знал только понаслышке. Мы познакомились и быстро подружились. Теперь нас,
земляков - ташкентцев, было трое: Торопович, Трофимов и я.
Хирургическое вмешательство Мамонтову не потребовалось, и Трофимов собирался
вернуться в Ланьчжоу. Но обстановка изменилась: попутного транспорта не было, и
Василий Иванович задержался у нас на неопределенный срок. Наши дежурства у
постели Мамонтова продолжались (теперь уже с участием Трофимова).
После одного такого дежурства я долго не мог вернуться в общежитие из - за
утренней воздушной тревоги. На этот раз самолеты бомбили город. Они разрушили
уже ранее выведенную из строя городскую электростанцию. За мной пришел
Журавлев. Выйдя с ним с территории больницы, мы на углу одной из улиц увидели
лежащего на тротуаре китайца. Оказалось, он был ранен в живот осколком бомбы.
Раненого доставили в больницу. Петр Миронович остался с ним, чтобы участвовать
в операции, я пошел было к переправе, когда снова завыла сирена.
Смерть буквально ходила вокруг. В один из дневных налетов на Хэнъян осколочная
авиабомба попала в бомбоубежище около аэродрома. Снаряд угодил в узкое,
открытое сверху пространство между наклонным входом в туннель железнодорожной
трубы и заслонявшей его вертикальной стенкой из мешков с песком. Блиндаж был
переполнен людьми, работавшими на аэродроме. От взрыва пострадало несколько
десятков человек, много было убитых.
Вскоре после этого горестного события произошла транспортная катастрофа: на
неохранясмом переезде через железнодорожные пути вблизи аэродрома на открытый
грузовой автомобиль с китайским летным составом наскочил поезд. Нелепой смертью
погибло двенадцать человек. А ведь национальные кадры военно - воздушных сил
тогдашнего Китая были и без того невелики!
Многие китайские летчики, действовавшие вместе с нашими добровольцами,
проявляли подлинный героизм и показывали высокое летное мастерство.
Как - то в новом помещении хэнъянского литишэ, куда нас перевели, был устроен
банкет. За столом мы, советские добровольцы, сидели вперемежку с китайскими
авиаторами. Произносились тосты за успехи в совместной борьбе с интервентами.
На банкете присутствовал отважный китайский летчик - истребитель Ван. Мы
познакомились с ним двумя месяцами раньше, па ханькоуском аэродроме. Окруженный
нашими добровольцами, он рассказывал тогда какой - то эпизод из своей боевой
жизни: "Посмотрел я вверх, а их там много, много!" - Ван зажмурил при
этом глаза и покачал головой, показывая, как много было над ним вражеских
истребителей.
Здесь, в Хэнъяне, храбрый летчик вместе с нашими истребителями Орловым и
Лысункиным неоднократно пускался в дерзкие "охотничьи" налеты на
позиции врага и однажды чуть не попал в беду: при пикировании встречной волной
воздуха у его машины задрало капот мотора, и только умелым маневром Вану
удалось вернуть самолету управляемость. Вражеские налеты между тем
продолжались. В одну из ночей командир эскадрильи Александр Илларионович
Лысункин в паре со своим подчиненным Евгением Орловым решили вступить в бой с
японскими бомбардировщиками.
Часов в одиннадцать ночи при полной луне по сигналу воздушной тревоги мы
выехали на аэродром. С неразлучным медицинским ящичком в руках я сидел рядом с
Лысункиным в легковой машине. Он молчал, погруженный в раздумье, иногда зачем -
то освещал фонариком свои ноги в лакированных туфлях. При выходе из машины
Александр Илларионович сказал, обращаясь ко мне, но отвечая, по - видимому, на
собственные мысли.
- Французы говорят: "На войне как на войне", а мы, русские, добавляем:
"Или грудь в крестах, или голова в кустах!"
Аэродром, хорошо знакомый днем, в призрачном свете луны имел иной, почти
неузнаваемый вид. У развалин комендантского помещения стояло несколько грузовых
машин с установленными на площадках кузовов мощными юпитерами. Лысункин и
Орлов, уже в полном снаряжении, с подвешенными парашютами, планшетами и
ракетницами в руках, через переводчика договаривались с начальником аэродрома
генералом Яном:
"Взлет при лунном свете. Юпитеры не нужны. Как только противник отбомбится,
зенитки прекращают огонь, а прожекторы указывают направление полета противника.
Запрос на посадку - белая ракета".
Минуту спустя мы с полковым комиссаром Иваном Ивановичем Сулиным наблюдали, как
в серебристой дымке лунного света две тупоносые "ласточки",
стремительно набирая скорость, одна за другой промчались мимо нас, взмыли вверх
и потонули в ночном небе.
Судя по удаляющемуся шуму моторов, истребители направились на юго - запад, в
сторону города. Неожиданно с неба на землю опустилась светящаяся цепочка
красных трассирующих точек, и донеслась пулеметная очередь. За ней послышалась
вторая, но уже в ином направлении. Затем третья. Впоследствии мы узнали:
Лысункин и Орлов по поручению китайского командования "гасили" таким
способом в разных районах Хэнъяна огни, продолжавшие светиться в условиях
сплошного затемнения. Возможно, огонь жгли по недисциплинированности, а может
быть, и по злому умыслу...
Переводчик повел нас с Иваном Ивановичем в бомбоубежище, под которое была
приспособлена большая железнодорожная труба рядом с аэродромом. Скоро в
настороженную ночную тишину проник приглушенный шум моторов. Рванул первый
взрыв. Последовавшие за ним через неуловимо короткие промежутки времени сотни
взрывов слились в грохот чудовищной силы. Задрожала земля, посыпались камни
дорожной насыпи. Близкие разрывы били в уши, обдавая лицо горячим воздухом. Так
близко к "эпицентру" бомбового удара я оказался впервые.
Адская канонада оборвалась разом: бухнули в одиночку последние две - три бомбы,
и стало вдруг до странности тихо. Мы с Сулиным поспешно вскарабкались на насыпь
в надежде увидеть, как наши смельчаки - истребители встретят воздушного врага,
удалявшегося на юг. Туда, вслед за самолетами противника, вытянулись и бледно -
голубые полосы прожекторных лучей.
Аэродром заволокло дымом и пылью. Напрасно напрягали мы зрение и слух. Только
однажды Иван Иванович вдруг воскликнул: "Смотрите, доктор, вон там что -
то вспыхнуло!"
Но смолк гул моторов бомбардировщиков, погасли прожекторы, подходило к концу
время, на которое могло хватить горючего у наших истребителей. Генерал Ян
объявил: "Приближается вторая волна, вышла и третья".
А Лысункина и Орлова все не было. Наконец в небе послышался рокот одиночного
мотора, и вниз полетела белая ракета. Кто - то из наших вернулся и просил
разрешения на посадку. А где же второй? Почему его нет, что с ним?
Задавая друг другу эти тревожные вопросы, мы опасались, что вернувшийся летчик
не успеет приземлиться и угодит под японские бомбы. Но вот самолет зарулил по
земле.
В томительном ожидании прошло еще некоторое время, а летчик все еще продолжал
маневрировать, очевидно отыскивая просветы между свежими воронками. Пилот
скорее всего не догадывался о грозившей ему опасности. Не утерпев, Сулин послал
авиатехника на аэродром за возвратившимся. Наконец мотор смолк, и тут же в
наступившей тишине явственно обозначился отдаленный шум очередной группы
"Мицубиси".
Вражеские бомбовозы уже грозно гудели над аэродромом, когда к нашему укрытию
подбежали запыхавшиеся авиатехник и прилетевший Евгений Орлов. Едва успели мы
втиснуться в переполненное бомбоубежище, как грохнули бомбы.
- Где Лысункин?
- Не знаю. Последний раз я видел его, когда мы пошли в атаку на японцев. Они
отвечали сильным огнем. Я думал, Александр уже вернулся... Выходит, с ним
произошло что - то неладное.
Теперь все понимали, что Лысункин не сможет благополучно возвратиться: бензин у
него давно кончился. Все же, выйдя из тоннеля, я невольно шарил глазами по
небу, не появится ли оттуда желанная белая ракета, и прислушивался, не трещит
ли мотор истребителя. Чуда не произошло. Оставалась единственная надежда на то,
что летчик выбросился с парашютом.
Невдалеке отсюда на аэродроме коптящим пламенем пылал пожар: японские бомбы
подожгли на земле один из американских истребителей марки "Хаук".
Комендант аэродрома генерал Ян оповестил: "Приближается третья волна,
вышла четвертая...".
В литишэ, куда мы вернулись в конце ночи, нас ожидала печальная весть: из
населенного пункта, расположенного в 30 км к юго - западу от Хэнъяна, по
телефону сообщили, что там упал китайский самолет с убитым летчиком.
На рассвете Сулин, Орлов и я в сопровождении переводчика выехали на санитарной
автомашине к месту происшествия. Вскоре достигли пункта, откуда можно было
двигаться только пешком. Оставив "санитарку" с шофером, мы зашагали
по извилистым узеньким пешеходным тропкам между залитыми водой рисовыми полями.
Утомленный волнениями ряда бессонных ночей, преодолевая боль в ноге, я с трудом
поспевал за моими более молодыми спутниками. В одном месте нас перевезли на
лодке через тихую неширокую речку. Завтракали, когда уже взошло солнце, в
маленьком поселке у местного начальника, который рассказал подробности
происшедшего.
Часов в десять утра мы были у цели. С разных сторон к месту катастрофы группами
и в одиночку спешили люди. За длинным узким озером, окруженным рощами, на
травянистом берегу стояло некое подобие самодельных носилок, удерживаемых на
полутораметровой высоте четырьмя столбиками, вбитыми в землю. На этих носилках
лежал мертвый Лысункин с руками, вытянутыми вдоль тела. У головы и ног
покойного стояли в позе часовых два охранника, держащих наперевес пики с
красными флажками.
Исковерканные обломки истребителя торчали из воды. Александр Илларионович был в
авиационном шлеме без очков (их нашли в кабине). В правой лобной части зияла
страшная рана. Никаких других повреждений не оказалось. Следов пуль не было ни
на головном шлеме, ни на одежде убитого. Только в мягкой обивке броневой спинки
кабины была обнаружена крупнокалиберная пуля, которая могла остаться и от
прежних встреч Лы - сункина с противником.
По общему мнению, самолет Лысункина получил в бою повреждение, с которым нельзя
было продолжать полет. Следовало парашютироваться, но летчик, по - видимому,
надеялся сохранить самолет, посадив его на хорошо видимую при ярком свете луны
полосу чистой земли, увы, оказавшуюся водой. При посадке на озеро летчик
получил смертельную травму, наткнувшись в силу чудовищной инерции головой на
прицельную трубу, укрепленную прямо перед его глазами.
После переговоров с китайскими властями о времени и месте похорон (китайцы
предложили похоронить героя на живописной возвышенности недалеко от места
гибели), о содержании надписи на могильном обелиске мы тронулись в наш
печальный обратный путь.
В следующую после гибели Лысункина ночь состоялись три налета вражеской авиации
на хэньянский аэродром. После второго из них на небе появилась облачность. И
когда третья группа, освободившись от бомбового груза, поворачивала назад,
произошло необычное: японцы открыли вдруг интенсивную пальбу из пулеметов с
нескольких бомбардировщиков. Вокруг нас зацокали пули. Одни светящиеся пулевые
трассы тянулись в горизонтальном направлении, другие - вниз, по диагоналям.
Горизонтальных трасс было значительно больше. Значит, не мы были главной целью.
До нас долетали случайные, шальные пули.
Что же произошло? По - видимому, кто - то из японских летчиков, напуганный
смелой ночной атакой наших истребителей накануне, со страху принял в ночных
облаках свои самолеты за наши и поторопился первым открыть огонь. Подвергшиеся
нападению, естественно, ответили стрельбой, полагая, что имеют дело с
китайцами. Экипажам других "мицубиси" было еще труднее разобраться в
обстановке. Так со злобно рычащими пулеметами японцы и удалились обратно к
себе.
В ту ночь враг потерял 11 бомбардировщиков. Китайцы приписали такой успех
действию зенитчиков. Па самом же деле наиболее существенный урон, несомненно,
нанесли себе сами японцы. И явилось это прямым следствием самоотверженного
поступка наших смельчаков Лысункина и Орлова.
Я видел, как вывезли несколько поломанных "мицубиси" па берег р.
Сянцзян. Помятые пузатые фюзеляжи, двухкилевые хвостовые оперения,
звездообразные моторы воздушного охлаждения марки американского завода,
изувеченные трехлопастные металлические винты...
Потери японцев были настолько ощутимы, что они на некоторое время прервали свои
налеты на Хэнъян.
