Дипломная работа: Консерватизм Н.М. Карамзина в отношении реформ и революций

В-третьих, самодержец является единственным источником легитимности и законности в государстве. Более того, он является своего рода воплощением закона, главным из которых является закон его совести, который выше Карамзин соединял с обязанностью «блюсти счастие народное». Все указанные размышления можно свести к тому, что автор, рассматривая монархическую власть во многом как результат общественного договора, выделяет, на наш взгляд, две стадии. Первая из них связана с передачей народом, суверенитет которого признается и учитывается на данном этапе, власти монарху. Примерами подобного рода ситуаций Карамзин считает призвание варягов и выбор на царство Бориса Годунова. Вторая же стадия связана с функционированием самой монархической власти. На данном этапе, характеристике которого и посвящена проанализированная мысль Карамзина, автор склонен учитывать в основном суверенитет монарха, который становится своего рода воплощением государства. Примерами подобной ситуации является, по Карамзину, время правления представителей династии Рюриковичей.  Обратимся к дальнейшим мыслям Карамзина об особенностях вступления на престол Бориса Годунова. Он пишет: «Час опасный: кто избирает, тот дает власть и, следственно, имеет оную; ни уставы, ни примеры не ручались за спокойствие народа в его столь важном действии, и сейм Кремлевский мог уподобиться варшавским: бурному морю страстей, гибельных для устройства и силы держав» [106]. Эта мысль свидетельствует, что Карамзин признает наличие суверенитета, власти в руках народа, который передает ее в руки монарха. Однако, как следует из данной фразы, он не отождествляет до конца во многом схожие, как Карамзин сам указывает выше, ситуации призвания варягов и избрания Годунова: «…ни примеры не ручались…». Причины различия двух данных событий можно попытаться увидеть в том, что при призвании варягов действовали обстоятельства особого рода: междоусобия, непорядок внутри различных политических образований (вариант «войны всех против всех»), добровольность данного акта. Эти обстоятельства, как отмечалось выше, характерны для ситуации заключения общественного договора, которым, как мы считали Карамзин, и считает призвание варягов и установление вместе с этим монархической власти. При избрании же Годунова выделяет иные движущие факторы: «Но долговременный навык повиноваться и хитрость Борисова представили зрелище удивительное: тишину, единомыслие, уветливость во многолюдстве разнообразном, в смеси чинов и званий» [107]. Стоит вновь отметить сколь большое значение Карамзин придает роли традиции в укреплении самодержавия, которая способствует тому, что народ не стремится присвоить властные полномочия себе, но отдает их избранному монарху.  На материале оценки Карамзиным обстоятельств избрания на царство Годунова хотелось бы попытаться провести беглое сравнение позиций автора и Ж.де Местра относительно возможности и легитимности самого факта избрания монарха. На наш взгляд, основное отличие позиции Карамзина по данному вопросу заключается в том, что в его взглядах сильнее, чем у де Местра сохранилась просветительская основа. Поэтому избрание монарха рассматривается Николаем Михайловичем в аспекте заключения общественного договора, легитимность которого он признает. Для де Местра решающую роль играют иные факторы. Вместе с тем два данных автора достаточно близки в своих позициях по оценке роли исторической традиции и закона в истории государств.

Вернемся к анализу Карамзиным правления Годунова. При оценке последующего этапа царствования одним из определяющих факторов для автора является убеждение в том, что Годунов повинен в убийстве царевича Дмитрия [108]. Здесь в полной мере проявляется характерный для Карамзина провиденциалистский подход к осмыслению исторического процесса. В основе последующих бедствий правления Годунова автор почти повсеместно склонен видеть проявления «суда небесного» [109]. Они выражаются, с одной стороны, в действиях и реакции народа на те или политические мероприятия царя, с другой, в чувствах и мыслях самого Годунова, в его отношении к «подданным» [110]. Главной тенденцией, характеризующей отношения двух данных сторон является, по Карамзину, отсутствие истинного и «твердого союза между государем и государством». Несмотря на щедрость царя по отношению к народу, его военным и политическим успехам, что-то было не так. Причины подобного положения Карамзин ищет в самом Годунове. «Венценосец не имел утешения верить любви народной; благотворя России, скоро начал удаляться от россиян … уже чувствовал, что если путем беззакония можно достигнуть величия, то величие и блаженство … не одно знаменуют» [111]. Поэтому считает Карамзин, с одной стороны, Годунов рассылает множество шпионов и «изветчиков» по России, с другой, народ, «признав в нем тирана» относился отрицательно ко всем его мероприятиям [112]. Наряду с этим историк отмечает, что «нравственное могущество царское ослабело в сем избранном венценосце» [113]

Наконец, последней «казнью для того, кто не верил правосудию божественному в земном мире» [114]. Карамзин считает приход Лжедмитрия. Одновременно решающей стадии достигает разлад между государем и государством, в результате которого самозванец, по мнению автора, и достигает успеха. Таким образом, размышления Карамзина о времени царствования Годунова демонстрируют провиденциалистский подход автора к истории с опорой на христианские ценности. Одновременно на их основе можно судить о том, что монарх для Карамзина не только обладатель верховной политической власти в государстве, так как на примере Годунова он стремится показать, какую роль в истории играет личная добродетель самодержца. Его фигура приобретает некий религиозный оттенок, который Карамзин выразит во фразе о том, что самодержец для россиян – земной Бог.

Все подобные этико-философские мысли Карамзина проявляются и в его осмыслении политических реалий. Для него личная добродетель монарха – залог прочности союза между государем и государством.  Размышления Карамзина, построенные на материале Смутного времени, мы найдем лишь в его «Записке». Кратко останавливаясь на приходе к власти Лжедмитрия, автор высказывает несколько ярких мыслей о его свержении. «Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая есть уважение нравственное к сану властителей» [115]. Это упоминание о нравственном уважении как главной опоре власти достаточно важно. С одной стороны, оно во многом раскрывает причины столь пристального внимания Карамзина к нравственному фактору при правлении Годунова. С другой, подобное утверждение можно толковать как признак того, что историк все еще придерживается концепции общественного договора. Поэтому нравственное уважение со стороны народа, как одной из сторон общественного договора – есть, безусловно, фактор стабильности всего государства. Относительно отдельных аспектов толкования самодержавия Карамзиным важные сведения дает материал о Василии Шуйском и его крестоцеловальной записи. «Шуйский … торжественно изменил самодержавию, присягнув без ее согласия (имеется в виду Боярская Дума – М.И.) не казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны … Уступчивость Шуйского и самолюбие бояр кажутся равным преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал о себе, нежели о государстве … дерзнул на явную для царства опасность» [116]. Таким образом, историк четко показывает, что считает любые уступки и ограничения самодержавия преступлением против его сути, что, в конечном счете, есть преступление против России. Поэтому он и пишет, что Шуйский действовал не в целях общего блага (на что должна быть направлена деятельность самодержца), а преследуя личную выгоду. Мысли о невозможности ограничения самодержавия проявятся и при оценке Карамзиным политики Александра I.  После кратковременного владычества «многоголовой гидры аристократии» народное недовольство выливается в восстание Минина и Пожарского. В характере мыслей Карамзина о его значении, которые, в общем-то, признают его немалую роль, чувствуется, что автор внутренне все-таки уверен, что народные действия для благополучия России все равно недостаточны до тех пор, пока не будет в полноценном масштабе восстановлено самодержавие [117].  Подобным восстановлением и торжеством самодержавия является, по Карамзину, избрание Михаила Романова. Но в отличие от избрания Годунова автор высказывает не опасения, связанные с таким характером восшествия монарха на престол, а скорее наоборот стремится представить положительные аспекты данного акта. Главным из них является факт единодушного согласия народа на избрание Михаила «самодержцем, монархом неограниченным» [118]. Если учесть мысль Карамзина о нравственном уважении к власти как главной опоре самодержавия можно понять, почему факт добровольного, свободного, по мнению историка, избрания Михаила всем народом играет для него столь большую роль. Вместе с тем это еще раз доказывает в глазах историка, что самодержавие для России возникает в ходе решения объективных задач исторического развития на основе общего согласия народа. Оно органично связано с общим ходом истории страны. Подытоживая свои размышления на данную тему, историк пишет: «Князья московские учредили самодержавие; Отечество даровало оное Романовым» [119]. Дальнейший ход исторического развития осмысляется Карамзиным в плане сближения судеб России и Европы. Оно проявлялось как в некоторых изменениях в системе государственного управления (на смену «восточной простоты» приходили приказы, и вводилось Уложение), так и в нравах народа. Однако характер подобных заимствований был весьма специфичен: «Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым» [120]. Через проблему заимствований в истории России автор подходит, таким образом, к оценке петровских преобразований.  Таким образом, размышления Карамзина о допетровских политических преобразованиях в России дают важнейший материал для оценки его концепции общественного договора, роли традиции в истории, значения самодержавной власти, самого монарха в развитии России, соотношения специфики российской истории и общеевропейских тенденций.

5. Тема политических преобразований в Петра I и Екатерины II в сочинениях Карамзина

Исследование проблемы отношения Карамзина к петровским преобразованиям в данной работе базируется на материале «Писем» и «Записки». Подобный характер источников (они принадлежат различным хронологическим этапам в творчестве Карамзина) позволяет сравнить позиции автора на один и тот же вопрос и выявить эволюцию его взгляда.  В «Письмах» Карамзин обращается к проблеме правления Петра при размышлениях об увиденной им статуе Людовика XIV. Пришедшая ему мысль о статуе Петру, которая была такой же величины, вызывает у автора желание сравнить правления двух этих государей. Ряд восторженных реплик о Петре (например: он« как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя») завершается фразой: «… почитаю как великого мужа, как героя, как благодетеля человечества, как моего собственного благодетеля» [121] Как указывалось выше в «Записке» переход к анализу петровских реформ Карамзин делает на основе проблемы заимствований в истории России. Наряду с данным аспектом он анализирует вклад Петра в созидание величия государства. По сути, он говорит о двух главных, по его мнению, целях всей политической деятельности Петра, которые он определяет как «новое величие России» и «совершенное присвоение обычаев европейских»[122]. Признавая крупные успехи в первой сфере, он особо отмечает «важнейшее для самодержцев дарование употреблять людей по их способностям» [123] Во второй же сфере Карамзин говорит об ошибочности политики Петра. Карамзин подчеркивает, что «дух народный составляет нравственное могущество государства, подобно физическому, нужное для их твердости» [124]. Важно определить, как историк решает проблему соотношения развития просвещения и одновременного сохранения самобытности нравов. По его мнению, «просвещение … состоит … в знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены» [125]. Учитывая это, Карамзин и делает свой известный вывод: «Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные» [126]. Суммируя все вышесказанное, можно заметить, что во всех данных размышлениях автор проводит центральную мысль: приоритет государственных интересов над какими-либо иными, в том числе связанными с развитием просвещения. Само просвещение носит для Карамзина функциональный характер: насколько оно полезно государству, настолько оно и необходимо. Поэтому просвещение во многом отходит на второй план перед самобытностью нравов, которую историк напрямую связывает с прочностью и могуществом государства.  Защита самобытности нравов перед их насильным изменением раскрывается Карамзиным и в ином аспекте. Он пишет: «Народ в первоначальном завете с венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частию для спасения целого», - но не сказал: «Противоборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни» [127]. Данная мысль очень интересна в том отношении, что во многом раскрывает понимание Карамзиным теории общественного договора. Не отрицая своего рода, договорный характер власти, историк стремится показать, что народ, по сути, добровольно передает все публично правовые функции самодержцу, оставляя за собой лишь права на свободу в частной сфере.  Третьим аспектом критики политики Петра по отношению к народным нравам является мысль о том, что в ее результате «высшие степени отделились от низших … ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний» [128]. Одновременно в среде самого дворянства происходили далеко не однозначные изменения: «Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственные» [129]. В итоге «с приобретением добродетелей человеческих утратили гражданские»[130]. В этих мыслях достаточно ярко проявляется намеченная ранее тенденция Карамзина ставить государственные интересы выше идеалов Просвещения. Подчас он склонен даже признавать, что те или иные заблуждения, которые все же способствуют «любви к Отечеству и нравственной силе оного», должны существовать вопреки тому, что они во многом обманчивы. Суммируя данные размышления можно сказать, что Карамзин ставит важную проблему народной самобытности и идентичности. Как отмечают Д.В. Ермашов и А.А. Ширинянц, идея монархической власти выступает у Карамзина как выражение подлинно самобытного начала, предопределившего величественное развитие России [131]. Таким образом, идея самодержавия несет также аспект поиска идентичности народа и страны. Учитывая же не раз повторявшийся тезис о нравственном уважении народа к власти как ее главной опоре, самобытные нравы и обычаи, являясь необходимой частью нравственного облика народа, вовлекаются в круг факторов формирования идентичности. Поэтому столь пристальное внимание к ним со стороны Карамзина имеет достаточно глубокие корни в его мировоззрении.  Последним аспектом оценки политики Петра Карамзиным, который хотелось бы затронуть является его взаимоотношения с церковью. Автор считает, что уничтожение патриаршества было ошибкой царя, так как «духовенство никогда не противуборствовало мирской власти» [132]. Далее он раскрывает свое мнение относительно роли церкви в истории России, которое представляет интерес для характеристики его общественно-политической позиции. Основные ее функции, по Карамзину, таковы: «вещать истину государям, не действовать, не мятежничать», «владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для Отечества и где пастырь душ может обещать в награду один венец мученический» [133]. Таким образом, по своему назначению церковь оказывается своего рода связующим звеном между народом и монархом. С одной стороны, она несет информацию самодержцу «снизу» (что можно сравнить с вышеуказанной функцией наставника и советника при государе), с другой, влияет на народ «сверху» в экстремальных ситуациях. Д.В. Ермашов и А.А. Ширинянц пишут: «Содержание консервативного политического дискурса в России всегда определяла национальная идея, синтезирующая патриотизм и духовную свободу в историческом православии» [134]. В рассмотренных мыслях налицо как патриотическая составляющая роли церкви и православия (способность владеть сердцами в случаях, когда надо все оставить ради отечества), так и аспект духовной свободы (право высказывать самодержцу правду).  Суммируя собственные размышления о Петре I, Карамзин пишет: «Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине» [135]. Неизбежность преобразований Петра I накладывает свой отпечаток на все последующее развитие страны. При последующих государях (до Екатерины II) «Россия текла путем, предписанным ей рукою Петра, более и более удаляясь от своих древних нравов и сообразуясь с европейскими». Лишь Екатерина II «была истинною преемницею величия Петрова и второю образовательницею новой России» [136].  Вопрос об отношении Карамзина к политическим преобразованиям периода правления Екатерины II решается в данной работе на основе «Записки». Таким образом, данный взгляд на проблему отражает лишь поздний этап в эволюции мировоззрения Карамзина. Для восполнения этого пробела обратимся к историографии.  Важным источником по изучению взглядов Карамзина на правление Екатерины в начале XIX века является «Историческое похвальное слово Екатерине II» (далее – «Слово»). Обстоятельства возникновения «Слова», подготовленные внутренним развитием мировоззрения Карамзина, достаточно подробно осветила Л.Г.Кислягина. Среди особенностей, связанных с эволюцией его взглядов, исследователь выделяет: «убеждение, что монархическая форма правления наиболее отвечает существующему уровню развития нравственности и просвещения»; усиление интереса к истории России и политической жизни страны; недовольство правлением Екатерины II и Павла I [137].Таким образом, появление «Слова» было внутренне детерминировано и связано с общей эволюцией взглядов автора. Также немаловажную роль сыграло и провозглашенное Александром I стремление «по закону и сердцу» Екатерины.  «Слово» было написано Карамзиным в 1801 году и через Д.П. Трощинского вручено Александру I [138]. Данное сочинение, таким образом, входит в круг источников, связанных с обращениями (например, в виде од) к императору, вступившему на престол. В нем Карамзин излагает все то, что считает возможным указать правителю в качестве примера, основываясь на времени правления Екатерины II. Однако подобный подход автора порождает своего рода противоречие: как известно, Карамзин никогда не был исключительно панегиристом царствования императрицы – он видел как положительные, так и отрицательные стороны (что особенно ярко проявилось в «Записке о древней и новой России»). На мой взгляд, верный разрешение данной проблемы предлагает Л.Г.Кислягина. Она считает, что в «Слове» на примере правления Екатерины II развивает мысль о взаимосвязи развития и прогресса просвещения, с одной стороны, и самодержавия, с другой, подтверждая эту идею размышлением о несостоявшемся похвальном слове Петру I[139]. Таким образом, данный источник не сводится к простому восхвалению правления Екатерины II, но представляет собой изложение взглядов Карамзина на проблему самодержавия в начале XIX века. Также стоит отметить, что немаловажное значение имел тот факт, что данное произведение предназначалось непосредственно для чтения монархом, что не могло не повлиять интонацию, общее настроение «Слова». Подобная черта данного источника позволяет привлекать его и при решении вопроса о личном отношении Карамзина к монарху, что подчас весьма важно при анализе его произведений.  В «Записке» мы встречаемся с иным образом самой Екатерины и иной оценкой ее правления. Попытаемся выделить главные мысли Карамзина о политических преобразованиях императрицы.  Главным ее политическим преобразованием было, по Карамзину, смягчение самодержавия без утраты им собственной силы. В чем оно выражалось? В том, что императрица «не требовала от россиян ничего противного их совести и гражданским навыкам», в том, что исчез «дух рабства … в высших гражданских состояниях», в «мягком» способе управления и достижения своих целей во взаимоотношениях с сановниками, одним словом, Екатерина «очистила самодержавие от примесов тиранства» [140]. В размышлениях автора о политических преобразованиях Екатерины намечается определенная тенденция. Карамзин склонен рассматривать их в свете двух исторических традиций: самобытной, российской, с одной стороны, и петровской, западной, с другой. Большая часть тех политических мероприятий императрицы, которые он оценивает как положительные, осмысляется как продолжение или трансформация традиций Древней Руси, Московского государства. Так, например, Карамзин пишет об успехах во внешней политике: «Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое. Правилом монархини было не мешаться в войны, чуждые и бесполезные для России, но питать дух ратный в империи рожденной победами» [141]. О самом же этом правиле, как указывалось выше, Карамзин говорит при оценке Ивана III и рассматривает его как завет именно этого государя последующим правителям. Другое свидетельство касается политики Екатерины по отношению к дворянству, которое Петр III освободил от обязательной службы: «Умная Екатерина, не отменив сего закона, отвратила его вредные для государства следствия: любовь к Святой Руси, охлажденную в нас переменами Великого Петр, монархиня хотела заменить гражданским честолюбием» [142]. Налицо стремление автора показать, как Екатерина преобразует и трансформирует те или иные политические принципы, идущие из древней Руси, не противопоставляя им западные нормы, а производя изменения с учетом опыта и традиций прошлого.  Во многом иначе оцениваются политические преобразования Екатерины и результаты ее правления, которые автор связывает с наследием Петра. Он стремится противопоставить их отношение к проблеме народных нравов даже шире – методы управления государством: «… Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких; Екатерина могла обойтись без оных» [143]. Хотя преемственность в некоторых сферах присутствует: «Петр удивил Европу своими победами – Екатерина приучила ее к нашим победам» [144]. Однако главный отрицательный фактор петровского наследия состоит в том, «чужеземцы овладели у нас воспитанием; двор забыл язык русский; от излишних успехов европейской роскоши дворянство одолжало»[145] и т.д. Таким образом, продолжал свое действие механизм, заложенный еще Петром: развиваясь по пути европейского просвещения, мы теряли собственные исторические корни, собственную идентичность.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7