рефераты скачать

МЕНЮ


Дипломная работа: Две Марии Александра Третьего

Как часто, входя в будуар Императрицы с утренним приветствием, молодая невестка заставала ее в слезах безысходного отчаяния, грустной, подавленной, а утешить – не смела, не могла, просто – не имела права, так как считала себя банально счастливой в семейной жизни, а советы счастливицы навряд ли смогли бы утешить страдающую душу, не Императрицы, о, нет, просто - просто Женщины, оставленной супругом! Однажды, после очередного такого тягостного свидания, Цесаревна в слезах приехала домой, в Аничков дворец, ворвалась в кабинет мужа и рыдая, стала умолять его непременно поговорить с отцом и убедить поскорее прекратить весь этот «фамильный фарс», ведущий к непременной трагедии, ведь когда – нибудь «все это убьет дорогую Мама», а венценосная семья России напрочь потеряет уважение народа! В Дании такое было бы совершенно немыслимо!

Александр в ответ только посмотрел на нее кроткими глазами ребенка, полными невыразимой муки, отрицательно покачал головою и приложил палец к губам. Этот безмолвный жест отчаяния сразил Минни. Она мгновенно поняла, как невыносимо тяжело Александру знать о предательской слабости отца, о страданиях матери, уносящих по капле ее жизнь, здоровье, силы…

Пресловутый «Романовский кодекс чести» и неписанный закон, по которому жила громадная империя : слово и воля Самодержца – нерушимы и обязательны к исполнению для всех, а сам он равен Богу на земле и неподсуден – создавали поистине гибельный, замкнутый круг из которого было невозможно!

Оставалось только принять все, как азбучную истину, и покориться ей, что Цесаревна Мария и сделала, заперев свои подлинные чувства на замок.

С того горького момента она решительно пресекала все сплетни об Императоре и княжне Долгорукой в своем присутствии, исходившие из уст «великосветских стрекоз», и самой главной из них – победно - язвительной тетушки Ольги Феодоровны, урожденной принцессы Баденской, жены Великого князя Михаила Николаевича, брата свекра – Государя и ее подруги, придворной дамы Двора, генеральши Александры Богданович. Мария Феодоровна старалась всячески избегать назойливого общества подобных дам.

С гораздо большею радостью, неустанно, она устраивала детские балы для сирот, утренники в приютах, концерты, чайные вечера, на которых она неизменно распоряжалась и куда приглашались лучшие в России писатели и поэты: Ф.Тютчев, А. Фет, А. К. Толстой, Ф. М.Достоевский; историки и ученые: профессора университетов: Миклухо – Маклай, Менделеев, Бекетов, Ключевский, Ушинский, Пирогов.. Цесаревна знала, что этим всегда доставит приятное свекрови, несшей свое отчаяние в горделивом одиночестве, которого нисколько ни скрашивала ни сверкающая царская тиара, ни пылкое обожание подданных…

Думается, Мария Александровна чувствовала молчаливую, неизменную поддержку невестки, и должным образом оценивала это. Во всяком случае, в присутствии Цесаревны взгляд покинутой Императрицы неизменно – теплел, а в голосе чувствовалось меньше горечи. Внуков же своих, старших сыновей Минни :Ники и Жоржи Государыня просто обожала, как простая смертная бабушка. Цесаревна не мешала ей баловать их. На то они и внуки!

6.

А Александр Второй? Он, несомненно, понимал всю двусмысленность и горечь своего собственного положения, но ничего не мог с собою поделать увы! Его привязанность к лукавой прелестнице – княжне приобрела какой –то почти маниакальный характер. Чувство Долга было полностью подавлено огнем поздней страсти. То, чему он учил своих детей всю жизнь, беспрестанно нарушалось им самим! Возразить же, дать Венценосцу, пылко, до безумия влюбленному какой то совет, предостеречь его от губительных шагов никто не смел, и Государь обреченно нес груз своего чувства тоже – в полном одиночестве – почти до самой смерти сомневаясь в его глубине и истинности… Сомнение выразилось лишь однажды, в строчке письма морганатической супруге – княжне :

«Но что же делать, влюбились друг в друга как кошки, и на миг расстаться не можем!»

Немного странное, беспомощное, брезгливое сравнение: «как кошки!» - для того искреннего и беспредельного чувства, которое, как уверяла княжна, они с императором неизменно испытывали друг к другу…

Но кто изведает до конца глубины чужой души и чужих мыслей?! Людской воле это неподвластно, увы!

Не решаясь в открытую осуждать поведение свекра, Цесаревна, тем не менее, постоянно, тактично, но – твердо, отказывалась присутствовать на тех вечерах и балах, где бывала и блистала «famme fatale»* (*роковая женщина – франц. – С. М.) свекра – кесаря…

Нежно любивший невестку Император был обескуражен ее отказами, меланхолически замечая, что «стоит ему проявить к кому то расположение, как семья начинает ненавидеть этого человека!» Она молчала, но на вечерах упорно - не бывала, пренебрегая даже и правилами этикета, которым обычно подчинялась беспрекословно.

Спустя несколько дней после страшного взрыва в Зимнем, Цесаревна, Наследник и Император присутствовали на похоронах погибших при взрыве солдат и о офицеров. Церемония была тягостной во всех отношениях, но более всего сердце Цесаревны сжалось и затрепетало в грозном предчувствии чего то неведомого, когда она увидела смертельно бледное лицо Александра Второго, склонившего голову перед рядом гробов и не смогшего удержать рыданий. Минни расслышала, как свекор тихо и обреченно прошептал: «Боже, кажется, что мы все еще на войне, там, в окопах, под Плевной!» Про себя подумала, что не на войне, в – аду, но лишь крепче сжала пальцы, сложенные в щепоть для крестного знамения, чувствуя рядом сильное плечо мужа…

7.

Государыне Марии Александровне рассказали о взрыве во дворце лишь пару дней спустя, представив все только печальным недоразумением, но это трагическое известие так потрясло ее, что с того дня царица более не покидала постели, словно окончательно утратив волю к жизни. Врачи на спешно собранном придворном консилиуме заявили, что сроки пребывания государыни среди родных совсем сочтены. Александр Второй был чрезвычайно подавлен всем происходящим у одра болящей супруги, и много раз плакал, не скрываясь..

Минни не смела, да и не желала утешать, так как считала, что больную совесть нельзя ничем успокоить.

Она рвалась всем сердцем к измученному горем мужу, который беспредельно обожал мать, но и ему ничем не могла помочь. Старалась просто – быть рядом, смягчать боль скорой и неизбежной потери: вниманием, заботой, улыбкой, простым пожатием руки, прикосновением Александр немного приходил в себя, видя детей и занимаясь ими, принимая к сердцу их детские тайны и заботы. Вместе с «Мишкиным» и Ники он рисовал грифелем забавные лисьи мордочки, что видели все в зверинце накануне, Жоржи – терпеливо учил завязывать -развязывать морские узлы из шелковых шнуров гардин, с Ксенией вдвоем они усердно мастерили из муфты смешного зайца и выбирали букет для мама в «комнату ароматов» - так они называли меж собою ее гостиную, где в любое время года было полно цветов в горшках и вазонах... Дети тосковали по бабушке, но не спрашивали, почему им более нельзя ее видеть. Они, казалось, понимали все без слов.

Умирающая императрица призвала к себе Цесаревича и долго говорила с ним. Он вышел от нее час спустя, с красными, воспаленными глазами, хотя спина была пряма по прежнему, а голос – тверд.

Государыня говорила с сыном о духовном завещании, и просила похоронить ее в простом белом платье, без украшений и особых церемоний. « Не люблю этих пикников вокруг смертного одра!» - тихо кашляя в платок кровью шептала она, в ответ на уговоры сына успокоиться и не рвать себе сердце. Только качала головой: « У меня нет больше силы жить! Александра травят, словно дикого раненного зверя, у меня на глазах. Принять его смерть я вряд ли смогу. Он слишком много для меня значит!» - и выразительно поглядев на сына. Сжала его руку исхудалой, горячечной ладонью. Он, с трудом проглотив ком в горле, тихо пообещал матери, что исполнит все, о чем она просит…

Трудное сыновнее обещание пришлось исполнять слишком скоро: через три с небольшим месяца, 22 – го мая 1880 года, в семь часов пятнадцать минут утра, тихий и властный ангел смерти унес на своих крыльях прекрасную и светлую, но так исстрадавшуюся в земной юдоли душу русской Императрицы. Государь в это время находился в Царском Селе, и все собравшиеся родные – сыновья, невестки, старшие братья Государя, приехавшие из Аничкова дворца, потрясенные горестным известием Наследник и Цесаревна, - покорно ожидали его приезда у запертых покоев умершей: первым туда должен был войти Самодержец, затем – священник, чтобы засвидетельствовать смерть, и - и никто более! Прошло более часа в слезах и молитвах, прежде чем приехавший из Царского Государь прошел в комнату покойной жены: быстрым шагом, ни на кого не глядя! Он пробыл в комнате минут сорок, вышел – с красными, воспаленными глазами….

Вскоре после прощания с матушкою, еще не опомнившийся от тяжести своей потери, Цесаревич был спешно вызван на заседание кабинета Министров, которого Государь в тот день не отменил. По замечанию сына в личном дневнике, овдовевший отец «в этот день держал себя, как обычно», что, впрочем, Наследник тотчас же – и справедливо- приписал многолетней выдержке и силе характера.

Уже после полудня во дворце состоялась первая торжественная панихида и столько слез и искреннего горя, - как писал Цесаревич, - Зимний, наверное, никогда не видел, ибо прощались все не с Императрицей, а с добрым, чистосердечным человеком, прожившим праведную, светлую жизнь и перенесшим много страданий!» При вскрытии полностью подтвердилось заключение врачей: покойная Государыня дышала только четвертью одного легкого, левого, правое же было полностью поражено коварной чахоткой.

В стране был объявлен годичный траур, начались во всех церквах и соборах торжественно – печальные богослужения, а у белого гроба, покрытого государственным флагом строго стоял торжественный дворцовый караул.

Похороны состоялись три дня спустя, в Петропавловском соборе, где была семейная усыпальница Романовых. На всех тягостных и рвущих душу церемониях неизменно присутствовал Государь, искренне отдавая последний долг уважения многолетней спутнице жизни, матери своих детей, Императрице России. Никто ни в чем не мог его упрекнуть, так как поведение Самодержца в те дни было безукоризненно внешне.. Но что заставило Цесаревича Александра вскоре после кончины матери, горько и со значением восклицать в письме к брату Сергею из Гапсаля* (Морской курорт на территории нынешней Эстонии – С. М.), куда он спешно увез Минни и детей принимать морские ванны: «Да, эта потеря громадна для нас всех, и, Боже, до чего все изменилось во всем, во всем, с потерей этого дорогого и ангельского существа»!* (*Курсив в подлиннике письма – С. М.) Так грустно, так безотрадно, что выразить нельзя; я могу только чувствовать и глубоко чувствую, но не могу высказать. Одно утешение, и оно – громадно, это то, что душка, дорогая Мама, не забудет о нас и там, и продлит свое благословение на нас и будет постоянно молиться за нас, как молилась здесь, на земле?».. Не то ли самое, чего так страшилась Минни – чувства, что все в окружении сломленного трагедиями жизни, неуверенного в себе с недавних пор Государя, неуловимо менялось?

8.

Александр Второй последние годы все сильнее, мучительно, беспомощно, искал убежища, мирного приюта. Почувствовав себя полностью беззащитным перед наглостью убийц - фанатиков разного рода: отставных военных, исключенных из университетов недоучек студентов, мещан, поляков, народовольцев, от пуль которых самодержавный Властитель порой принужден был убегать зигзагами, петляя по Невскому проспекту, как по полю брани! Император внезапно и горько устав от груза ответственности. Давившего на плечи, и, быть может, не видя в нем более никакого « божественного промысла», увы, пожелал ощутить себя всего лишь простым смертным, обожаемым и любимым столь же простою смертною, не более..

Что ж, Бог словно услышал слабовольную молитву Кесаря, потерявшего внутренний стержень, опору Души, горько усмехнулся, и … любящая Смертная возникла пред очами Самодержца, как некая сирена: молодая, обольстительная, лукаво – тщеславная ; с пышностью пепельно – русых волос «глазами испуганной газели» * (*Морис Палеолог), изящным станом и прелестной манерой смотреть на «обожаемого Сашу» стыдливо опуская ресницы вниз… Кесарь не устоял перед насмешливым даром Божьим, не разглядел в нем горечи и иронии. Чувствовали и видели что то – неуловимое, быть может, другие, и каждый из них выражал неприятие по своему : придворные вначале – злословили, потом – устали, и при случайных встречах и столкновениях лишь окидывали «беззаконную пару» насмешливыми взглядами и вежливо –отчужденными поклонами, а близкие и родня невольно отстранились от императора, заплутавшего в лабиринте собственных чувств, слабостей, страстей и смутных желаний..

Лишь любимица – дочь Кесаря, Мария, герцогиня Эдинбургская, пылко вынашивала в любящем и счастливо –наивном сердце план: после смерти дорогой Матушки сблизить отца с семьей, отдалив навсегда от той, другой. Она, специально приехав из Англии, уделяла отцу подчеркнуто много времени и горячо осуждала Цесаревича – брата за то, что тот « мог оставить Папа в такую тяжелую минуту, уехав на морские купания!»

Император с ласковым безразличием принимал всяческие заботы и опеку дочери, но все ее надежды оказались лишь зыбкой иллюзией. Герцогиня очень скоро поняла это и вернулась в Англию к мужу и детям. Сирена с газельими глазами и волевым подбородком авантюристки полностью завладела душой, сердцем и волей Императора. Для него будто бы разом перестало существовать дорогое прошлое, скрылось за туманною завесою призрачных, но таких манящих, надежд.

6 июля 1880 года, всего лишь шесть недель спустя после смерти жены – императрицы, Александр Второй, император Всероссийский, обвенчался с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой в домовой церкви Зимнего дворца. Перед венчанием Александр подписал указ, в котором жаловал княжне Е. Долгорукой «имя княгини Юрьевской с титулом Светлейшей и признавал оную своею морганатическою супругою». Свидетелями на скромной «государевой свадьбе» были лишь три ближайших царю генерал – адъютанта: Э. Баранов, А. М. Рылеев, и граф А. В. Адлерберг. Сына – Цесаревича Александр – император дожидаться не стал, хотя граф А. В. Адлерберг умолял его сделать это.

Семья Наследника узнала обо всем, что произошло лишь 13 августа 1880 года, по возвращении из Гапсаля, ибо Государь посчитал, что он один – судья своим поступкам, даже самым экстравагантным!

9.

Цесаревич Александр Александрович принял весть о вторичной женитьбе отца внешне – безропотно, хотя внутренне был словно сражен молнией. Минни же проявить свои чувства тоже – не посчитала нужным, лишь побледнела, целуя руку Императора. Ей представили новоявленную княгиню – мачеху. Та, затрепетав, опустилась перед дочерью и внучкою королей датских на колени, поцеловала ей руку, и смущенно заверила молчаливую « Государыню – Наследницу, что весьма довольна своим счастливым положением супруги императора и никогда не посмеет из своей скромной роли, и навязывать Цесаревне свое общество!» Минни в ответ нашла в себе силы улыбнуться и поднять мачеху с колен.

Дома же, в милом Аничковом, между нею и Александром состоялся «долгий, просто душераздирающий разговор». Они оба были сильно расстроены и опечалены. Горе безжалостно терзало их души. Конечно, они предполагали что отец – Император, очарованный княжной, рано или поздно захочет связать себя с нею узами брака, и внутренне смирились с этим, но не могли и вообразить себе, что все это произойдет так скоро! Государь даже не дождался положенного срока: окончания траура по покойной императрице. Это просто выходило за рамки человеческого разумения, не имело прецедента, тем более – в их семье, где каждый шаг был важен и ответственен!

Александр в отчаянии повторял Минни, что не смеет судить отца, но и простить столь явного пренебрежения к памяти матери, к чувствам родных – вряд ли сможет! Минни понимала глубину отчаяния, что овладело сердцем мужа, но ничего не говорила. Понимала, что все испытания еще - впереди. И соблюдала необходимый стиль поведения, хотя это давалось с большим трудом. Личные встречи с княгиней Юрьевской были Цесаревне особенно тяжелы, она едва удерживалась от непрошенных слез, которые и саму ее несказанно удивляли, но ничего не могла с собой поделать: вставало перед нею, словно в тумане, бледное лицо матушки императрицы, слышался ее ласковый голос и такая накатывала на сердце боль!...

Излишне самолюбивая и нетактичная княгиня однажды даже позволила себе выразить недоумение по поводу того, «почему у Цесаревны при встрече с нею постоянно красные глаза?!».

Это было сказано таким категоричным тоном, будто жене Наследника русского престола было лет десять, или же она являлась кем – то вроде фрейлины княгини Юрьевской. Вспыхнувшая от бестактности Цесаревна немедля отправилась к свекру и попросила избавить ее от дальнейших встреч с княгиней. Тот, в свою очередь, тоже вспылил, и резко заявил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты всего лишь первая из моих подданных!» Так Император еще никогда не позволял себе разговаривать с невесткою. От обиды она проплакала целый день.

В конце августа Император отбыл в Ливадию, попросив сына приехать к нему с семьей. Сын пообещал. Скрепя сердце. На семейном совете с Минни они решили, во имя покоя и чести фамилии, не вступать в конфликты с княгиней, щадя самолюбие и чувства отца. Но и в Ливадии, в фамильном императорском дворце, княгиня вела себя настолько непозволительно, бестактно и вызывающе, что пребывание там для семьи Наследника престола обернулось не проходящим кошмаром.

И начался он прямо на ялтинском причале, где их встретил после долгой дороги, Александр Второй. Расцеловав и обняв невестку и сына с внуками, Государь начал тотчас сетовать, что княгиня Екатерина Михайловна нездорова и не смогла приехать на встречу.

Мария Феодоровна не знала, как реагировать, и лишь спросила растерянно: «Батюшка, да как же я могу с ней встречаться, если Ваш брак пока содержится в тайне, и о нем не объявлено ни при дворе, ни в газетах?!»

Императора неловкая растерянность невестки ничуть не смутила, и он ответил с детским простодушием: « О, здесь так трудно что – либо скрыть, моя свита не может ничего не знать!»

« Но моя – то совершенно ничего не знает, потому что я свято хранила доверенную мне Вами тайну, Государь!» - горячо возразила Цесаревна, и разрыдалась неудержимо, к неудовольствию Императора.. Пока они ехали в экипажах из Ялты в Ливадию всю дорогу молчали.

10.

… А в комнатах, наполненных вещами и портретами ушедшей совсем недавно Императрицы, в ее любимых креслах в гостиной, приехавшие нашли нагло развалившихся собак княгини. В салоне- разбросанное по столикам печенье, шали и платки «дорогой Катрин». Она вела себя здесь, как полноправная хозяйка: на людях могла сказать Государю «Ты», нетерпеливо прервать его, рассмеяться некстати, позволять детям шалить и громко кричать в его кабинете, когда он работал, читал и подписывал документы или просто отдыхал; делала всем, по поводу и без повода, бесконечные нотации и сентенции.

К тому же Екатерина Михайловна почти ежеминутно нервно раздражалась, отдавала приказания слугам чуть не со слезами в голосе и надрывом, а те застывали в недоумении, бросая мучительно – красноречивые взгляды то на Цесаревну, то на Императора, словно спрашивая их: где, в чем допущен промах? Император ничего не замечал, он был в блаженном опьянении счастья рядом с любимой и все казалось ему прекрасным в ней.

Государева же невестка то и дело краснела и шепотом извинялась перед слугами и адъютантами в коридорах и за дверьми, и они почтительно – понимающе склоняли головы, но все равно Марии Феодоровне было мучительно стыдно перед ними за чужие бестактности!

Цесаревич Александр Александрович, пару раз обозвав про себя, в сердцах, нежданную мачеху «полной дурою», нашел - таки благовидный предлог отказаться от семейных бесед и чаепитий, но Минни уклониться никак не могла, и возвращалась после таких домашних раутов к себе с нестерпимою головною болью… Позже она вспоминала о своеобразной «крымской идиллии» 1880 года в письме к сестре, герцогине Уэльской, Александре:

« Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я ничего не могла с собою поделать. Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы, на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне едва удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие, и Государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла немного вольно вздохнуть. Так или иначе, но я переносила ежедневные унижения, пока они касались только меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это – выше моих сил.

У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с избалованными донельзя и невоспитанными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей.

Между мною и императором разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей, помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды, в воскресенье, перед обедом, в присутствии всего общества, он жестоко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки «с новой семьей» прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным.»

Цесаревич Александр словно вторил настроению жены в горьком декабрьском письме* (*уже из Санкт – Петербурга, куда фамилия и двор вернулись в ноябре – С.М.) брату, Великому князю Сергею Александровичу, в Италию:

« Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать: так оно было грустно и тяжело! Сколько дорогих и незабвенных воспоминаний для нас всех в этой милой и дорогой, по воспоминаниям о милой Мама, Ливадии! Сколько было нового, шокирующего! Слава Богу, что Вы проводите зиму в Петербурге, тяжело было бы Вам здесь и нехорошо! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать в своем письме, ранее нашего свидания, а теперь кончаю с этой грустною обстановкой, и больше никогда не буду возвращаться в моих письмах к этому предмету.. Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя, и ничто не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа, и Бог поможет нам всем справиться с новыми тяжелыми и грустными обстоятельствами, и не оставит нас Господь, как и прежде!»

11.

Бог не оставлял, но на душе у Цесаревича и его жены было совсем безрадостно. В Зимнем, по возвращении Государя, еще по окончании годового траура, по желанию княгини, давались балы и приемы, и счастливый отец семейства, потакая тщеславию и капризам молодой супруги, обязывал присутствовать на них старшего сына и невестку.

Однажды не вытерпев очередного фальшивого «фамильного маскарада» , Цесаревич взорвался, и сказал резким тоном, что не желает общаться с «новым обществом» интриганов и карьеристов, что княгиня Юрьевская дурно воспитана и ведет себя возмутительно»!

Надо было видеть в какую ярость впал Император! Он исступленно кричал на сына, топал ногами, грозился выслать его из столицы, лишить сана Цесаревича! Впервые в жизни царственный отпрыск, наследник русской короны и просто – любящий сын, почувствовал себя чужим собственному отцу! По дворцу поползли зловещие слухи об изменении «Закона о престолонаследии» о короновании княгини Юрьевской.. Некоторые даже уверяли, что уже видели собственными глазами заказанный придворным ювелирам вензель новой императрицы : «Е.III» - «Екатерина Третья»!

Александр Цесаревич то и дело сокрушенно повторял своей Минни, что «готов удалиться куда угодно, лишь бы не быть более связанным со всей этой кабалой!», а Минни – внутренне готовила себя к чему угодно, лишь бы быть рядом с любимым и детьми.

Ее не интересовали более ни регалии , ни корона. Судьба Александра была и ее Судьбою тоже. Ей было тяжело видеть мужа отчаявшимся и опечаленным, а Государя – свекра - «загнанным в ловушку слепого чувства, чужих капризов или же собственного одиночества и внутренней беспомощности» (М. Палеолог) Так иногда казалось. И не только ей.. Светские же друзья Светлейшей княгини – придворные шаркуны и любезники, карьеристы и авантюристы – пайщики крупных железнодорожных концессий, желающие получить денежный куш еще поболее, все время вертелись у ног и шлейфа Юрьевской, зная, что она обладает магическим влиянием на царя. А та оборачивала их сомнительные любезности в свою пользу: она основывала «свой Двор, свою партию». И ей казалось, что она выигрывает, отчаянно «фрондируя» официальному Наследнику трона и его Супруге. Екатерина Михайловна искренне считала себя «без пяти минут императрицею», но именно их, этих крошечных пяти минут, ей и не хватило…

1 марта 1881 года – один единственный воскресный день перевернул весь ход истории Российской империи. Цесаревна Мария Феодоровна и ее супруг, Цесаревич Александр Александрович, получили Судьбу, которую по праву рождения и положения своего – но не желания! – должны были иметь, а княгиня Екатерина Михайловна так и не дождалась того, чего страстно и втайне желала, но на что могла рассчитывать лишь как возлюбленная Венценосца. Не более. Все тотчас же встало на свои места. Но какой трагической и горькою ценою!

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.biografia.ru/


Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6


Copyright © 2012 г.
При использовании материалов - ссылка на сайт обязательна.