Дипломная работа: Депортация крымских татар: историко-правовой анализ

Началось, вернее, возобновилось и экономическое давление режима на коренное население. У полуголодных крымскотатарских крестьян стали отбирать чудом уцелевший скот и домашнюю птицу. При этом использовался термин "контрактация" - тот же, что и до войны (и во время войны - на не оккупированном какой-то период Керченском полуострове). Эта конфискация шла по принципу "с паршивой овцы - хоть шерсти клок", так как скота у людей действительно сохранилось крайне мало: по всему овцеводческому Джанкойскому району удалось собрать лишь 38 936 ягнят и 365 цыплят (Крым в ВОВ, 379).

Второй насос был денежным. Под флагом подписки на третий Государственный заём у крымчан только за первый после прихода новой власти месяц была выкачана огромная сумма в 35 000 000 руб. - и это только "по неполным данным", то есть на деле денежная контрибуция была ещё большей (КК,12.05.44).

Возобновившиеся судебные и бессудные (так называемые "административные") репрессии при всей их тяжести коснулась всё же сравнительно небольшой части крымских татар. Внешне не столь остро трагичной, но более тяжёлой в виду грядущих событий, стала кампания по формированию трудовой армии.

Этот новый (вернее, хорошо забытый с 1920-х годов) вид тоталитарной эксплуатации распространялся на мужчин и подростков от 16 до 60 лет. Вначале этих кандидатов на рабский труд пытались выманить из разрушенного и голодавшего Крыма пропагандой интересной и хорошо оплачиваемой работы в России, на восстановлении крупнейших индустриальных предприятий. Но параллельно, с первых дней "освобождения", подозревая, что умудрённых опытом различных вербовок крымчан эта агитация не подействует, власти стали отправлять будущих трудармейцев на Север насильно, не спрашивая их согласия. Высылка шла, в основном в Гурьевскую, Рыбинскую и Куйбышевскую области; всего туда было отправлено 6 000 крымских татар и 5 000 - в распоряжение треста Московуголь (Телеграмма Берии Сталину от 20.05.44 - цит. по Бугай, 1992, 138-139).

При этом появились некоторые настораживающие черты, на которые мало кто обратил внимание, и суть которых раскрылась полностью много позже. А дело было в том, что нетатарское население было с приходом советской власти быстро вовлечено в процесс послевоенного восстановления Крыма. Работа нашлась всем, в особенности мужчинам, которых в условиях ещё не окончившейся войны было относительно немного и которые по большей части использовались в качестве руководителей низшего и среднего звена.

С крымскими татарами же, которых и до войны в руководителях ходило сравнительно немного, поступали иначе: их стали высылать из Крыма, как мы видели, в качестве трудармейцев. Причём если немцы загоняли в свои лагеря не столько сельскую, сколько городскую молодёжь, то советская власть мела всех подряд, практически поголовно. Раньше всего это коснулось тех, кого не нужно было агитировать, ни выявлять среди крупных городских и сельских масс населения, а именно "партизан - крымских татар, домой [их из отрядов] не отпуская, сразу после освобождения отправили в шахты на Урал".

Не воевавшие же подростки и взрослые мужчины вначале должны были пройти медкомиссию в районных военкоматах. Понятно, что эти комиссии, созданные явно для проформы, особо придирчивыми не были и быть не могли. Так, во всём Дегирменкое не оказалось ни одного комиссованного, забрали всех мужчин определённого возраста, "никого из трудоспособных не оставили"; в Бахчисарайском районе "наших всех взяли, до 1926 года рождения, чуть-чуть оставили деревню восстанавливать"

Трудно, конечно, предположить, что после голодных оккупационных лет все эти вчерашние крестьяне обладали хотя бы средним здоровьем, необходимым для ожидавшего их тяжкого труда в чуждых природных и бытовых условиях. Впрочем, есть свидетельства тому, что из крымскотатарских сёл забирали не только людей с ослабленным здоровьем, но и явных инвалидов; "в трудармию брали неполноценных мужчин, женщин и стариков". Из Кизил-Таша забирали контуженных на фронте ("Къасевет" №22, 16); Абибуллаев Юсуф из Акбаша Акмечетского района, ещё до войны снятый по состоянию здоровья с воинского учёта, также был забран.

А разве больше годились для столь тяжкого испытания худенькие, недокормленные крымскотатарские подростки, фактически дети, которые в отличие от своих русских сверстников, были вырваны безо всякой вины из школьной жизни и брошены в нечеловеческие условия трудлагерей Севера. Есть свидетельства, что за два дня до депортации вербовщики выхватывали из семей мальчишек и до 16 лет.

"Нормальная" же вербовка шла, таким образом, как её вспоминает один из прошедших все испытания трудлагерем Османов Асан из деревни Ак-Кая Карасубазарского района. В середине апреля 1944 года вся молодёжь деревни получила повестки в райвоенкомат на 22 апреля. "Нас там построили, крымских татар отделили от других наций, затем 3-го мая 1944 года нас, крымских татар, первым эшелоном отправили в путь. И 14 мая мы прибыли в Рыбинск, где находились лагеря заключённых, которые позже были взяты на фронт. Нам предстоял труд заключённого без срока. … Там находилось нас, татар, около 1 500 - 2 000 человек". Очень похожую картину рисует Абдувелиев Сеттар: "Меня в 17 лет забрали 24 апреля 1944 года в трудармию, через военкомат Карасубазарский, там было просто: татары направо, еврей - туда, русские - туда, потом в эшелон и - в Куйбышев, там, в лагерь зэков [то есть стационарный, очевидно, гулаговский - В. В.], строили крекерный завод.

Ещё один такой же эшелон, целиком загруженный крымскими татарами, был отправлен в Казахстан в лагеря близ г. Гурьева. Там, как и в Рыбинске, существовала зона, из которой запрещался выход, то есть условия были аналогичны исправительно-трудовым лагерям. Одинаковая с зэком ждала трудармейца и кара за побег. Когда в зону пришло известие о депортации и всех ужасах, с нею связанных, и крымские татары начали бежать из трудармии, чтобы как-то помочь оставшимся в Узбекистане без кормильцев обречённым своим семьям, то их стали судить военным трибуналом и давать стандартные приговоры: 10 лет тюрьмы с поражением в правах.

А в некоторых лагерях крымскотатарских трудармейцев вообще содержали в действующей зоне ИТЛ. Так было, например, в Куйбышевской области, где банды заключённых безнаказанно издевались над ослабленными тяжкой работой и полуголодным существованием крымчанами ("Къырым", 17.05.95,1).

Условия труда и быта в трудлагерях были аналогичны ГУЛАГовским: каторжная работа "оплачивалась" 500 граммами хлеба и чашкой баланды в день. В условиях совершенно иного, чем в Крыму, климата, антисанитарии, барачных сквозняков, рванья вместо одежды, смертность среди трудармейцев стала угрожающе высокой уже в первые месяцы на новом месте. Даже самая элементарная техника безопасности отсутствовала, в том числе и на лесоповале. Это могло как-то компенсироваться старым опытом в среде лагерников, пригнанных из схожих местностей, а среди крымчан не было практически никого, кто бы раньше занимался этим опасным, требовавшим специальной квалификации трудом; только по этой причине в Куйбышевских лагерях погибло до 1/3 крымчан ("Къырым", 17.05.95, 1).

Выше упоминалось, что крымские власти, комплектовавшие эшелоны в северные трудлагеря, совершенно не интересовались семейным положением своих жертв. Поэтому, если мобилизация 1941 года лишила крымскотатарские семьи основной их опоры, то есть мужчин самого трудоспособного возраста, а оккупация в корне подорвала материальные основы существования, то трудовая "вербовка" дочиста подмела мужчин и подростков, на которых хоть как-то держались большие, как правило, многодетные крымско-татарские семьи. Многие после этого оказались буквально в безвыходном положении. Поэтому средняя семья встретила акцию по депортации уже обессиленной, малоспособной к выживанию, до предела экономически и морально угнетённой, и беспомощной. Именно в этом результате репрессивной вербовки накануне величайшей трагедии крымско-татарского народа - её главное значение.

Поэтому не будет преувеличенным и общий вывод о задачах целой цепи мероприятий советской власти в первые недели её возвращения в Крым, начиная от первых арестов по доносам и кончая массовой высылкой мужской части народа. Это была логичная система мер, последовательно направленных на ослабление силы сопротивления коренного народа Крыма грядущему геноциду, на обескровление этноса с тем, чтобы он понёс в ходе уже решённой депортации максимально крупные потери.

Пока не будут полностью раскрыты заботливо оберегаемые "демократической" властью архивы НКВД - МГБ - КГБ и некоторые правительственные, до тех пор историки могут только догадываться, кому именно из кремлевских людоедов принадлежала сама идея депортации коренных крымцев на другой континент. Мы даже не знаем в точности, когда было принято соответствующее роковое решение. Ставшее не столь давно известным письмо Берии к Сталину, датированное 10.05.1944 г. - явно вторичный документ, очевидно, затребованный вождём для нормально-бюрократического прохождения такого рода решений в структуре кремлёвского аппарата. Единственное, что пока можно утверждать, так это невозможность принятия такого решения всего за неделю (!) до начала крупномасштабной акции. Ведь она потребовала, помимо всего прочего, концентрации огромного числа технических средств и всестороннего обеспечения их бесперебойной работы, чего впопыхах не сделать. Нет, конечно, это преступление было задумано и созрело задолго до весны 1944 года.

Информация о подготовке такого крупномасштабного, хоть и державшегося пока в секрете преступления, просто не могла не просочиться наружу. Одним из таких тревожных сигналов можно считать частичную депортацию крымских татар в 1942 году, пока только из причерноморских районов, не занятых немцами, то есть находившихся в пределах досягаемости советских карательных органов (Краснодар, Туапсе, Новороссийск, Анапа, весь Таманский полуостров). Эта акция была осуществлена согласно Постановлению Гос. Комитета обороны № ГОКО - 1828 от 29.05.1942, подписанного Сталиным (КТНД, Т. II, 41).

Но есть некоторые данные о том, что депортация была намечена ещё раньше, до окончательного оставления Красной армией Крыма. Во-первых, в мае 1941 г. Большевики стали высылать в Казахстан крымских татар, проживавших в Белоруссии и Литве (Эдиге М. Кырымаль; цит. по: Бугай, 1992, 132-133). Во-вторых, поздней осенью-зимой 1941 г. из частей 51-й армии, тогда дислоцированной на Керченском полуострове, было отправлено в тыл, а затем переброшено в Грузию около 2 000 военнослужащих крымских татар. В течение нескольких дней в Тбилиси прибывали дополнительные, не столь крупные, но исключительно крымско-татарские контингенты, пока всех их, солдат и офицеров, не набралось 2 500 человек. Затем их эшелонами перебросили далеко на северо-запад, на самые гибельные участки фронта, где они были почти полностью истреблены.

Один из немногих выживших участников этой малопонятной операции высказывает вполне логичную и обоснованную догадку о том, что "Сталин не хотел, чтобы мы участвовали в освобождении Крыма, так как ему нужна была причина для предстоящего выселения всего крымскотатарского народа. Поэтому от нас решили избавиться, а ещё лучше, просто истребить, отправив на самый тяжёлый участок советско-германского фронта" (Фахры).

Уже тогда поползли слухи о том, что после войны крымских татар вышлют с полуострова; они достигли фронта. Шёл третий год войны, а политруки действующей армии вели вполне чётко направленную работу с личным составом, готовя мнение о закономерности намеченной депортации коренного народа Крыма (Алядин). Да и в самом Крыму, ещё до снятия немецкой оккупации (шли бои за Севастополь) о готовящейся высылке народа знали не только НКВДэшники, но и общевойсковое офицерство. Несколько позже жители с. Унгут (Кировский район) услышали то же от рядовых солдат, хотя по неимоверности такой акции решили, что это ложный слух.

Поступали и другие, правда, не столь определённые сигналы. За несколько недель до начала депортации красноармейцы и офицеры из частей, размещённых по деревням, вдруг воспылали страстью к музыке. Они стали выпрашивать (якобы на время) у местных татар аккордеоны, баяны, скрипки, то есть самое ценное из уцелевшего после оккупации имущества, которые затем удерживали у себя под разными предлогами, явно затягивая время до какого-то события. Были и другие, но схожие случаи. В Симеизе солдат уговаривал крымско-татарскую девочку дать ему часы "на время, поносить", а когда старшая сестра запретила это, зловеще заметил: "Через пару дней вы не так запоёте!".

Конечно же, не только командование, но и младшие офицеры, и рядовые, то есть народная масса в погонах, знала о надвигающейся беде. И никто, ни один человек не предупредил о ней беззащитных женщин, стариков и детей; хоть поводов для этого было достаточно. А ведь такое предупреждение дало бы возможность заблаговременно собраться - одно это резко бы подняло уровень выживаемости в эшелонах и в первые месяцы ссылки.

Тогда же в апреле, в Массандру прибыла некая высокая комиссия, среди членов которой местные татары узнали известного по газетным снимкам Булганина. После возлияний на террасе конторы комбината, когда языки за столом развязались, высокий гость спросил: "А татары тут есть в Массандре?". Кто-то из свиты ответил: "Есть, мы у них в гостях". Другой "шутливо" добавил: "Скоро они сами станут гостями", на что Булганин отреагировал жестким замечанием.

Ещё одно необычное явление: жители сожжённых татарских сёл, нашедшие приют у городских родственников, не могли попасть на пепелища, которые пора было восстанавливать. Их не пускали туда комендантские части, тогда как русским никто таких препон не ставил. Далее, для подросшей за время оккупации молодёжи были организованы пункты допризывной подготовки при военкоматах, где приходилось, среди всего прочего, нести дежурство по ночам. Но в середине мая по всем РВК Крыма допризывники-татары были сняты с дежурств и отправлены по домам, в свои семьи.

И, наконец, самое тревожное - началась поголовная перепись. Ведь переписывали только крымских татар. Эта кампания, и в мирное время нелёгкая (вспомним, как долго и тщательно готовили каждый район или город к послевоенной Всесоюзной переписи), была неосуществима силами одних лишь НКВДэшников, их было слишком мало, и, тем более, они были незнакомы с местными условиями и местами расселения коренных жителей. Тогда на помощь чекистам пришли патриоты-крымчане, русскоязычные, естественно. Они-то знали не только Крым, но и в своих городах и посёлках - каждую щель, подсобку, сторожку, котельную, подвал, где могли найти приют погорельцы. Таких штатских пособников геноцида, прекрасно осведомлённых о цели переписи, по Крыму набралось, согласно профессиональному подсчёту,20 000 человек (Брошеван, 1995, 47). Запомним эту цифру.

Эти люди "в вольных одеждах ходили по домам и переписывали семьи, сколько человек, какая скотина, кто на войне? Приходили 2-3 раза, проверяли, все ли дома. Мы ничего не подозревали", - рассказывают очевидцы из ялтинских пригородных сёл. В деревнях переписью занимались свои же, деревенские комсомольцы из русских семей, естественно. Их татарские товарищи по ВЛКСМ не должны были ничего знать. И здесь также никто из юных переписчиков так и не проговорился - видимо, кроме комсомольской "накачки" насчёт секретности, тут работало и более действенное, семейное влияние.

Готовились и солдаты, назначенные в помощь НКВД. Они были разбиты на небольшие группы из 5-6 человек; к каждой такой группе было "прикреплено" по пять конкретных семей. "Они [заранее] изучали нас, составляли планы, изучали улицы, чтобы ночью не заблудиться".

Большинство, повторяем, не верило очевидному. Повсюду звучал вопрос, - с какой целью ведётся перепись именно татар. И столь же естественной была ложь, которую они не в первый раз слышали от властей. Им отвечали, что учёт ведётся с целью обеспечения стройматериалами для восстановления разрушенных жилищ, устройства на работу. Чему хочется верить - веришь: "А мы радуемся, дети же, глупые ещё, увидели своих и радуемся, в голове-то нет того, что нас через месяц ждёт! После такой страшной жизни мы все были пьяные, как после трёхдневной свадьбы".

В начале мая была проведена вторая, контрольная перепись, уточнявшая данные первой. А 10 мая жителей многих предгорных и горных районов, главным образом, женщин и подростков, погнали на ремонт дорог. При этом было дано разъяснение, что ремонт необходим для бесперебойного подвоза обещанных стройматериалов. Для какой цели готовились просёлочные дороги, стало известно слишком поздно; до такого кощунства - заставлять людей мостить дорогу в собственное небытие - предыдущие оккупанты, если и додумывались, то лишь в отдельных случаях, не в столь массовом масштабе. И истощённые, полумёртвые от лишений и военных тягот женщины, дети и старики били и били камень под жарким весенним солнцем, тянули жилы с утра до вечера на полуголодном пайке, очевидно, находя силы лишь в надежде на скорое восстановление родных сёл, на уже близкий возврат к мирной, счастливой жизни…

Для большинства крымских татар эта неделя каторжного труда, последняя неделя перед депортацией, стала вообще последней неделей в Крыму. Им было суждено больше никогда не увидеть своей родины.

Согласно графику депортации, она должна была начаться ранним утром 18 мая. Но в России никогда не ощущалось нехватки в особо ретивых холуях, готовых на любую мерзость, если она может заслужить одобрение хозяев. В этом смысле люди в погонах - не исключение. Поэтому нас не должен удивлять тот факт, что кое-где акция началась уже семнадцатого мая.

В этот день, ближе к заходу солнца, нетерпеливые каратели ворвались в некоторые деревни, начали прочёсывать улицы городов, очевидно, чтобы управиться к утру. В Симферополе, например, такого внимания удостоились улица Гражданская и близлежащие улицы Красной горки. Поздно вечером 17-го, ближе к полуночи, стали выгонять из домов и симеизцев. В степной части Крыма типичной в этом смысле была операция по выселению из деревни Ак-Баш (Акмечетский район).

Сюда 17 мая после обеда прибыли солдаты на пяти грузовиках. Татары, по обычаю, вскоре собрались вскладчину, чтобы накормить солдатиков, пожертвовав для этого последней уцелевшей скотиной: "Кто мясо жарит, кто картошку, кто чебуреки. … А солдаты такие довольные, за три года войны каждый из них соскучился по домашней еде", - вспоминает Сабе Усеинова. Но в 7 часов вечера сытые красноармейцы уже рассыпались по деревне, прикладами выгоняя людей на улицу, а муж Сабе стоял с поднятыми руками (так захотелось лейтенантику, проводившему тем временем в доме настоящий обыск, якобы в поисках оружия). Потом всех согнали на сельскую площадь, погрузили в машины и до рассвета 18 мая не разрешали их покинуть. Ну а дальше всё пошло как везде.

Как же было "везде"? Попытаемся из массы свидетельств выделить наиболее часто повторявшиеся явления, типичные факты, не пренебрегая, впрочем, отдельными необычными, но яркими событиями, если они помогут осветить общую картину народного бедствия.

Итак, прежде всего, обратим внимание на то, как объявлялось крымцам, что они с данного момента - люди вне закона. То есть о том, что с ними теперь можно делать всё, что угодно, без суда и следствия, что они утрачивают право жить в своём доме, на своей земле?

Суть такого приговора, при всей его чудовищности, ещё можно было бы осмыслить, если бы жертвам разъяснили нормальными человеческими словами смысл происходящего. Но в том-то и дело, что приговор произносился злобным, угрожающим тоном, в 1-2 отрывистых фразах, после чего на вопросы уже не отвечали, торопясь перейти к делу. Иногда старший группы подражал торжественной дикции Левитана, что не мешало ему целиться их пистолета в головы безоружных селян. Но такие воспоминания редки, чаще всего люди даже не удержали в памяти, кто и что им говорил: солдаты врывались в дома к спящим людям, размахивая оружием как бандиты, расталкивали их, угрожая стрелять, и, главное - орали, вопили как сумасшедшие, пересыпая и без того малопонятные слова грязной руганью. Вы, читающие эти строки, представьте себе на секунду всё это безумие: если даже сегодня (т.е. в нормальной жизни, а не после многомесячной пытки-оккупации, натянувшиеся нервы как струна) вас подняли с постели вооружённые до зубов, неизвестно откуда и почему оказавшиеся в квартире чужие люди. И эти люди, пробормотав несколько непонятных (как это было для большинства татар) слов, начинали кричать: "Давай, давай!", направляя автоматы то на вас, то на ваших детей, пиная их сапогами, - что бы вы почувствовали?

Вряд ли вам в голову пришло бы единственно правильное: нужно отвлечься от этих воплей, полностью отключиться от них, и по возможности спокойней и сосредоточенней сообразить, какие вещи и продукты укладывать в узлы в первую очередь, что пригодится в дороге старикам, а что - грудным младенцам и т.д. И не на день, не на два, а на неопределённый срок. Подумать, что более всего необходимо для быта в пути, то есть практически в полном отрыве от земли. Для быта в условиях голода и страшной жары, среди грязи, вшей, всяческой заразы. Кто мог это предвидеть, кто мог угадать ближайшее будущее, кто мог сохранить в эти роковые минуты присутствие духа?

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10