Скептицизм

суждения о существовании причины, одинаково признавая как то, что есть

причина, так и то, что ее нет. Последние три книги «Пирроновых речей» —

шестая, седьмая и восьмая — анализируют противоречия в основных понятиях и

учениях этики.

По-видимому, Энесидему принадлежит формулировка первых десяти так

называемых «тропов», т. е. «поворотов», или аргументов, направленных против

всех суждений о реальности, которые основываются на непосредственных

впечатлениях. Первый «троп» состоит в указании на разнообразие существ, на

различия в их происхождении и в их телесном строении. В силу этих различий

одинаковые вещи вызывают у них неодинаковые образы. Различия в главнейших

частях тела и особенно в тех, которые даны природой для ощущения и

суждения, могут производить сильную борьбу представлений. Не могут,

например, получать одинаковые осязательные впечатления и черепахообразные

животные, и животные, имеющие обнаженное мясо; и снабженные иглами, и

оперенные, и чешуйчатые. Приятное для одних кажется неприятным и даже

губительным для других. Муравьи, проглоченные человеком, причиняют ему боль

и резь, а медведи, заболевши, лечатся тем, что проглатывают их. Но если

одни и те же предметы

кажутся неодинаковыми в зависимости от различия между живыми

существами, то мы можем говорить только о том, каким нам кажется предмет, и

должны воздерживаться от суждений о том, каков он по своей природе. Второй

«троп» основывается на различиях между людьми. Даже признав, что суждения

людей достойны большего доверия, чем суждения неразумных животных, должно

признать, что телесные и моральные различия, несомненно существующие между

людьми, требуют и в этом случае воздержания от суждений о природе самих

вещей. Одна и та же пища, принимаемая различными людьми, оказывает на них

различное действие. В области психической главным доказательством

всестороннего и даже безграничного различия в мыслительных способностях

людей оказываются разногласия и споры, происходящие между философами» как

вообще о вещах, так и особенно о том, что следует выбирать и что отклонять.

Третий «троп» основывается на различном — даже для одного и того же

человека — устройстве органов чувственного восприятия. Есть люди, которые,

соглашаясь с ненадежностью суждений других лиц, считают предпочтительными и

достоверными свои собственные суждения о вещах. Однако даже собственные

впечатления происходят от различных органов чувств, говорят различное об

одной и той же вещи. Так, картина живописца порождает впечатление глубины и

рельефа для глаза, но не для осязания, которому она представляется плоской

и гладкой. Мед, сладкий на вкус, может быть неприятен своим видом и т. д.

Поэтому даже собственные наши впечатления дают нам право говорить не о том,

какова по своей природе каждая из воспринятых нами вещей, а лишь о том,

какой она в каждом отдельном случае нам кажется. Четвертый «троп» исходит

из различий в «распределении состояний». Одни и те же предметы

воспринимаются по-разному — в зависимости от бодрствования и сна, от

возраста, от движения или покоя, от ненависти или любви, от недоедания или

сытости, от опьянения или трезвости, от храбрости или трусости. В

зависимости от предшествующего состояния одно и то же вино кажется кислым

тому, кто перед тем поел фиников или фиг, и сладким тому» кто ранее наелся

орехов. Тепловатая передняя согревает тех, кто входит в дом с улицы, и

кажется холодной

тому, кто замедлил бы, выходя через нее из дому. А так как каждый

высказывающий суждение по всем этим вопросам непременно должен находиться в

одном из этих или подобных состояний, то он сам необходимо будет «частью»

разногласия и отнюдь не надежным судьей по вопросу о вне лежащих предметах.

Кто предпочитает одно представление или впечатление другому, должен

представить доказательство, которое оправдало бы оказанное ими

предпочтение. Но такое доказательство невозможно, так как оно предполагает

правильный критерий, на котором оно может быть обосновано; критерий же в

свою очередь нуждается в доказательстве для того, чтобы он мог почитаться

правильным критерием.

Впоследствии, классифицируя «тропы» ранних скептиков, Секст Эмпирик

объединил четыре «тропа» как аргументирующие от субъекта суждения, ибо

субъект это есть либо животное, либо человек, либо восприятие, и притом в

известной окружающей обстановке.

Пятый «троп» исходит из зависимости суждений от положения, от

расстояния и места. И здесь предпочитающий одно суждение другому не может

обосновать это свое предпочтение, так как всякое явление созерцается на

известном расстоянии, в известной среде и в известном положении, каждое из

которых производит большие перемены в представлениях. Так, одно и то же

весло кажется надломленным, если рассматривать его в воде, и кажется

прямым, если рассматривать его на суше.

Шестой, «троп» указывает на зависимость суждений от «примесей»: если из

предметов, подлежащих суждению, ни один не воспринимается обособленно, сам

по себе, а всегда лишь в соединении с каким-нибудь другим, то даже при

условии, если бы судящий мог сказать, какова будет смесь, составленная из

этих предметов, он не будет вправе судить о том, .каким окажется в «чистом»

виде предмет, входящий в эту смесь.

Седьмой «троп» рассматривает зависимость суждений от соотношений

величин и от устройства предметов, подлежащих определению. Так, говоря о

предметах, составленных из маленьких частиц, например о куче песка,

чемерицы, вине и пище. мы можем обсуждать соотношение их с чем-нибудь, но

никак не природу их саму по себе: песчинки, рассматриваемые каждая 9

отдельности, кажутся жесткими, собранные же в

большую песчаную кучу, они производят впечатление мягкости и т. д.

Восьмой «троп» базируется на относительности всех явлений.

Невозможность суждения выводится в нем из того, что каждая вещь существует

всегда по отношению к чему-нибудь и потому скорее кажется такою-то, нежели

по природе есть такова, какой она нам представляется.

Девятый «троп» указывает на зависимость суждения от того, постоянно или

редко встречается рассматриваемое явление. Одна и та же вещь признается

ценной или не имеющей цены не на основании учета ее действительной природы,

а в зависимости от своей распространенности. Так, Солнце по своей природе

должно было бы поражать нас гораздо больше, чем, например, комета. Но

редкость появления комет делает то, что комете приписывается значение

небесного знамения. Солнце же никого не удивляет, кроме- как в случае,

когда происходит затмение.

Десятый «троп» устанавливает зависимость суждения от поведения,

обычаев, законов, баснословных верований и догматических предрассудков.

«Троп» этот указывает на такой огромный разнобой в суждениях, определяемых

нравственными и теоретическими различиями, что ввиду этого разнобоя

очевидной становится наша обязанность ограничиваться в наших суждениях лишь

указанием на то, каким является обсуждаемое представление по отношению к

данному образу поведения, к данному закону, к данному обычаю и т. д.

Суждение же о том, какова действительная природа обсуждаемых вещей, не

должно быть высказываемо.

В позднейшей классификации Секста Эмпирика седьмой и десятый «тропы»

Энесидема были объединены в одну, вторую по порядку, рубрику, как

аргументирующие от предмета, «подлежащего суждению», и, наконец, пятый,

шестой, восьмой и девятый — также в одну, третью по порядку, рубрику, как

аргументирующие «от того и другого», или, по выражению Гегеля, имеющие

предметом и то, что содержит в себе отношение между субъектом и объектом.

Агриппа

После Энесидема одним из наиболее значительных представителей античного

скептицизма был Агриппа. Ни даты его жизни, ни обстоятельства его

деятельности неизвестны.

Диоген сообщает только, что Агриппа присоединил к десяти

энесидемовским «тропам» пять новых. Но эти позднейшие «тропы» очень важны,

и впоследствии они всегда привлекали особое внимание историков скептицизма.

Так, Гегель находил, что, в отличие от ранних энесидемовских, «тропы»

Агриппы «обозначают совершенно другую точку зрения и ступень культуры

философской мысли», ибо они больше уже не являются, подобно энесидемовским,

продуктом мыслящей рефлексии, а «содержат в себе ту диалектику, которую

определенное понятие имеет в самом себе».

Первый из добавленных Агриппой «тропов» выводит необходимость

воздержания из понятия о противоречии. Согласно этому тропу мы признаем

существование неразрешимого спора о каждой обсуждаемой вещи как в жизни,

так и среди философов, а следовательно, и возможность выбрать или

отвергнуть какое-нибудь одно из противоречащих суждений.

Второй «троп» Агриппы доказывает, что попытка суждения о природе вещей

необходимо ведет к бесконечному регрессу. Посредством этого «тропа» Агриппа

выводит, что все приводимое в доказательство обсуждаемой вещи требует

другого доказательства, это второе — в свою очередь другого и так до

бесконечности.

Третий «троп» Агриппы заново выдвигает относительность всех

представлений. В силу этой относительности вещь, подлежащая суждению,

всегда лишь кажется той или иной — отчасти в зависимости от отношения ее к

субъекту, отчасти от отношения ее к другим вещам, отсюда Агриппа выводит

необходимость воздержания от суждения об ее безотносительной природе.

Четвертый «троп» Агриппы посвящен критике «предположения». Под

«предположением» Агриппа разумеет предпосылку, принимаемую без всяких

доказательств, на веру, в тех случаях, когда попытки доказательства

суждения приводят к явному регрессу в бесконечность. Такое «предположение»

не может быть основанием для достоверного вывода: если автор

«предположения» заслуживает доверия, то не в меньшей степени заслуживает

его и скептик, предполагающий обратное. Даже в случае, если предполагающий

предполагает нечто истинное, он делает это истинное подозрительным,

поскольку высказывает его лишь в виде «предположения».

Наконец, пятый «троп» Агриппы исходит из взаимной доказуемости, т. е.

из тех случаев, когда положение, которое должно было бы служить

подтверждением исследуемого утверждения, нуждается во взаимном от него

подкреплении и когда — ввиду этой взаимности доказательств — остается

только признать, что ни одно из них не может быть взято для обоснования

другого и что и здесь надо воздержаться от суждения.

Секст Эмпирик

В лице позднейших руководителей скептицизма — Менодота, Феода, Секста и

Сатурнина — школа философского скепсиса сливается со школой врачей-

эмпириков. По-видимому, первым мыслителем, объединившим оба течения, был

Менодот. Его эмпирические исследования использовал Гален в своем изложении

принципов эмпирической медицинской школы. Однако позднее Секст отрицал

тождество учения скептицизма с учением врачей-эмпириков. Согласно Сексту,

медицинская эмпирическая школа категорически утверждает недоступность для

познания того, что невидимо нашему восприятию, и потому впадает в не

свойственный скептикам догматизм. Однако утверждение Секста должно быть

объясняемо не столько существованием действительно серьезных различий между

скептиками и врачами-эмпириками, сколько стремлением Секста тщательно

отделить скептицизм от всех, в том числе и от самых близких к нему,

течений. По-видимому, правы те ученые, которые, как, например, Брошар, не

находят никаких существенных различий между скептиками и эмпириками этого

времени. Подобно тому как скептики еще со времен Пиррона и Тимона

отказывались от исследования природы самих вещей и ограничивали свои

высказывания областью одних лишь явлений, так и врачи-эмпирики уклонялись

от установления не доступных восприятию скрытых причин болезней и

занимались изучением одних лишь чувственно обнаруживающихся признаков, или

симптомов, болезни. Впоследствии параллельно со школой врачей- эмпириков

возникает и развивается, соперничая с нею, школа врачей-«методиков».

Одним из наиболее осведомленных и обстоятельных писателей позднего

скептицизма был Секст, младший современник Галена, живший приблизительно во

II в. н. э. В «Трех книгах Пирроновых положений» Секст от

метил черты медицинского учения «методиков», которые казались ему

близкими к собственному его скептицизму. В «методическом» течении Секст

видел «единственное из медицинских учений», которое, как он думал, «не

торопится чрезмерно с суждением о неочевидном», не заявляет гордо о том,

что воспринимаемо и что невоспринимаемо, но «следует явлению и берет от

него то, что кажется помогающим, по способу скептиков».

Эта оценка «методиков» породила один из запутаннейших вопросов истории

скептицизма — вопрос об отношении Секста к обеим существовавшим в его время

школам врачей. Согласно прозвищу, данному Сексту Диогеном, а также согласно

сообщению псевдо-Галена, Секст принадлежал к школе «эмпириков». Согласно

приведенным выше разъяснениям самого Секста, наиболее близкими к

скептицизму следует считать не «эмпириков», а именно «методиков». Эти

противоречия в свидетельствах античных авторов отразились в историко-

философской литературе. Так, Эдуард Целлер, Брошар, Пауль Наторп и Сессэ

причисляют Секста к эмпирикам. Некоторые авторы, например Паппенгейм,

считают Секста «методиком». Наконец, Филиппсон, опираясь на некоторые,

впрочем достаточно двусмысленные, выражения Секста, находит, будто Секст

был ближе к «эмпирикам» — в своем опровержении логиков и к «методикам» — в

своих «Пирроновых положениях». Все эти гипотезы встречают трудности в

недостаточности наших сведений о действительных различиях между обеими

медицинскими школами.

Сочинения Секста

Сексту принадлежат, кроме «Пирроновых положении», пять книг «Против

догматических философов» и шесть книг «Против ученых» (а не «против

математиков», как переводят некоторые). Последнее сочинение развивало

критику основных понятий не только математики (т. е. арифметики и

геометрии), но и всех остальных наук того времени: грамматики, риторики,

астрономии и музыки.

Три черты характерны для работ Секста: 1) тесная связь его скептических

аргументов с данными современной ему медицинской науки; 2) стремление

представить скептицизм как совершенно беспрецедентное и оригинальное

философское учение, не допускающее не только смешения, но и сближения с

другими философскими учениями; 3) обстоятельность изложения, пред

ставляющего своего рода энциклопедию античного скептицизма, или, как

выразился Брошар, «общий итог всего скептицизма»: «la somme de tout le

scepticisme».

В огромном множестве наблюдения и факты, из которых Секст выводит

постулат скептического «воздержания», принадлежат к наблюдениям и фактам

медицины, физики, физиологии и зоологии; менее часты наблюдения,

почерпнутые из метеорологии и минералогии. Впрочем, как бы ни решался

вопрос об отношении Секста к «эмпирикам» и «методикам» (в специально

медицинском значении этих понятий), не подлежит сомнению, что в целом его

учение основывается на обработке большого эмпирического материала. Не

только в поздней античности, но и в новое время философы, стремившиеся

доказать противоречивость, относительность и недостоверность чувственных

восприятий, представлений и образов воображения, постоянно черпали свои

аргументы и примеры из книг Секста. Ссылки Декарта на недостоверность

чувственного восприятия, показывающего весло преломленным, когда оно

погружено в воду, и прямым, когда оно вынуто из воды, или же башню круглой,

когда ее рассматривают издалека, и квадратной — с близкого расстояния,

заимствованы им из аргументов того же Секста.

Попытки Секста отмежевать скептицизм от других учений

С большой настойчивостью пытается Секст установить специфические

особенности скептицизма, делающие недопустимым смешение скептицизма с

другими учениями. Так, согласно Сексту, скептицизм должен быть строго

отличаем от учения Гераклита о противоположностях: в отличие от Гераклита,

скептики высказывают общее у них с гераклитовцами утверждение, будто

«противоположное кажется в отношении одного и того же» не догматически,, а

как утверждение, составляющее общую предпосылку чувственного опыта всех

людей. Не менее резко отличие скептицизма и от учения Демокрита: хотя

Демокрит, по-видимому, приближается к скептикам, говоря, будто мед сладок

«ничуть не больше», чем горек, от скептицизма его учение отличается тем,

что он догматически отрицает бытие обоих этих качеств, в то время как

скептик отказывается от ответа на вопрос, существует ли на деле или нет то

или другое качество. От киренаиков, сводящих, наподобие скептиков, все

представления к человеческим состояниям, скептицизм отличается целью:

в то время как для киренаиков цель — наслаждение, для скептиков она состоит

в невозмутимости. .От Протагора, по-видимому, признающего «троп»

относительности, скептицизм отличается тем, что, принимая тезис текучести и

относительности явлений, их соотносительность с человеком, скептицизм

воздерживается от имеющегося у Протагора догматического сведения этой

текучести к природе текучей материи. Наконец, от философских учений

Академии, в особенности Новой, во многом, по-видимому, близких к

скептицизму, скептиков также отличает немалое. Для академиков характерна

догматическая решительность, с которой они утверждают, будто «все

невоспринимаемо», в то время как скептик воздерживается от подобных

утверждений и не теряет надежды на то, что, пожалуй, нечто, может быть и

воспринято. Особенно подробно Секст останавливается на разборе воззрений

академика Аркесилая. Секст не отрицает большой близости взглядов Аркесилая,

главы средней Академии, к скептицизму: подобно скептикам, Аркесилай

отказывается от суждений о существовании или несуществовании, от

предпочтительного выбора, того или другого из противоположных суждений. Но

весь этот близкий к скептицизму метод мышления был в руках Аркесилая — так

утверждает Секст — не действительным убеждением скептика, а только

испытующим приемом, имевшим целью проверить пригодность и подготовленность

учеников к усвоению догматических положений учения Платона.

Обстоятельное и энциклопедическое изложение Секста охватывало весь круг

теоретических и практических вопросов и проблем скептицизма. Разрабатывая

свои сочинения, Секст широко использовал работы своих предшественников,

особенно Тимона и Энесидема. В изложении Секста все факты ранней истории

скептицизма вливаются в один общий поток идей школы без надлежащей

исторической дифференциации. При этом Секст, однако, прекрасно освещает

проблематику, метод исследования и эмпирический фундамент крупнейших ее

представителей.

Последним — впрочем, незначительным — руководителем школы скептицизма

был Сатурнин, живший, по-видимому, в начале III в. н. э.

Оценка античного скептицизма Гегелем

В развитии скептической точки зрения античному скептицизму принадлежит

особое место. Гегель правильно отметил преимущество античного скептицизма

Страницы: 1, 2, 3