Здесь
начинают различаться два совершенно несходных направления христианского
мировоззрения. На первый взгляд они могут показаться вообще двумя целиком
отличными мировоззрениями, сосуществовавшими в общих пределах христианства и
частично накладывавшимися друг на друга, находясь при этом в постоянно
напряженных взаимоотношениях: одно представляло собой восторженный оптимизм и
всеприемлющую открытость, тогда как противостоявшее ему было близко к
пессимизму, дышало запретами, нетерпимостью и суровостью. На самом же деле оба
направления были незримо связаны между собой, будучи двумя сторонами одной
медали – светлой и темной. Ибо Церковь вмещала две перспективы: точка их
пересечения и была действительной ее сущностью. Обе тенденции были
провозглашены в Библии – как в Ветхом Завете, так и в Новом – обе,
активизируясь поочередно, получили отражение в трудах всех крупных богословов,
на церковных соборах и в догматических сводах. Установление различия между
этими двумя направлениями и их разграничение поможет нам уяснить некоторую
противоречивость и парадоксальность христианского миропонимания. Попытаемся
сначала составить общее представление об этой внутренней дихотомии, а затем
понять, каким образом Церковь стремилась найти ее разрешение.
Согласно
первой точке зрения, христианство понималось как уже свершившийся духовный
переворот, который беспрепятственно преображал и освобождал от греха и
отдельные души, и мир в целом, шествуя в ореоле явленной Божественной любви. В
таком понимании добровольная жертва Иисуса Христа сразу же положила начало
судьбоносному воссоединению человеческого рода и всего тварного мира с Богом –
воссоединению, прообразом и предтечей которого явился Христос и которое будет
завершено окончательно в грядущем веке, со вторым пришествием Христа. Здесь
акцент делался исключительно на искуплении, на всеобъемлющей власти Логоса и
Духа, на имманентном присутствии Бога в человеке и мире, и – как следствие
этого – на радости и свободе всех верующих, составляющих вместе Церковь – живое
тело Христово.
Другой
точке зрения свойственно особое внимание к состоянию отчуждения от Бога, в
каком пребывает человек и весь мир. Соответственно подчеркивается, что
искупление возможно лишь со временем, в ином мире, указывается на
онтологический смысл "инакости" Бога, на необходимость строгого
воздержания от мирской деятельности. Ортодоксальная доктрина, ограниченная
церковными установлениями, обещала спасение только малой части человечества –
правоверным адептам Церкви. Из всего этого следовала резко отрицательная оценка
настоящего состояния человеческой души и всего тварного мира, особенно в сопоставлении
с непостижимым совершенством и всемогуществом Бога.
Вновь
оговоримся, что обе эти противоположные тенденции, существовавшие внутри
христианского миропонимания, никогда не исключали друг друга. И у Павла, и у
Августина – первого и последнего из античных богословов, определивших границы
христианской религии в том виде, в каком ее затем унаследовал Запад, – мы
находим яркое выражение обеих точек зрения, которые сливаются в некое
нераздельное, хотя, может быть, и немного несуразное сочетание.
Однако,
поскольку различия между этими двумя тенденциями столь заметны и поскольку обе
они, как представляется, подкреплялись из совершенно различных психологических
источников, целесообразно рассмотреть их порознь, дифференцируя при этом свой
подход, как если бы мы имели дело с двумя совершенно различными предметами.
Первая
тенденция явно просматривается в посланиях апостола Павла к раннехристианским
общинам, а также в Евангелии от Иоанна. Эта тенденция находит поддержку и в
остальных трех Евангелиях, а также в Деяниях Апостолов, однако ни один источник
не дает полного представления о ее перспективах. Главенствующим пунктом в этом
миропонимании являлось то, что в лице Христа в этот мир проникло божественное
начало и что теперь для человечества и природы уже близится час искупления.
Если иудаизм был великим томлением и ожиданием, то христианство стало его
победоносным свершением. Царствие Небесное ворвалось в человеческую историю и
стало деятельно преображать ее, побуждая человечество стремиться все выше – к новому
и доселе неслыханному совершенству. Жизнь, смерть и воскресение Христа стали
чудом во веки веков, пробудившим экстатическое ликование и чувство
благодарности. Величайшая из битв оказалась выигранной. Крест явился как знак
победы. Христос принес избавление человечеству, пребывавшему в плену
собственного невежества и собственных заблуждений. Поскольку божественное
начало уже присутствует в мире и творит чудеса, средоточие духовного поиска
отныне заключалось в том, чтобы уверовать в реальность этого величайшего
события и, в свете своей новой веры, принять непосредственное участие в
осуществлении божественных замыслов.
Могущество
грядущего Царствия, несущего избавление, было явлено в личности Христа, чья
харизматическая сила способна объединить всех людей в новую общность; Христос
принес в этот мир свет новой жизни: Он сам был этой новой жизнью – дыханием
вечности. Через страсти Христовы обрело жизнь новое творение, отныне
завоевывающее себе место – в человеке и через человека. Увенчает же его
появление новых небес и новой земли, слияние конечного времени с вечностью.
Ни
с чем не сравнимое ощущение вселенской радости и безграничное благодарение,
бурно выразившееся в раннем христианстве, по-видимому, Проистекали из веры в
то, что в бескорыстном порыве любви к своему творению Бог чудесным образом
проник в узилище мира сего и излил на человечество свою спасительную мощь.
Божественная сущность окончательно воцарилась над материей и историей, знаменуя
начало их коренного преображения. Поскольку в лице Иисуса Христа сам Бог
полностью вочеловечился, на себе испытав все страдания, коим подвержена
смертная плоть, приняв на себя вселенское бремя вины человеческой и одолев в
себе нравственные заблуждения, перед которыми столь уязвима свободная воля
человека, – всем этим Бог совершил искупление человечества, высвободив его из
состояния отчуждения от божественного начала. Смысл жизни Иисуса заключался не
просто в том, что Он принес новое учение и духовное прозрение миру. Смысл этот
скорее в том, что, принеся в жертву Свою божественную трансцендентность, дабы
до конца ввергнуться в агонию человеческой жизни и смерти, в определенных
исторических обстоятельствах, обозначенных конкретикой времени и места
("распятого же за мы при Понтийском Пилате, и страдавша, и погребенна"),
– Христос заложил основы принципиально новой реальности. До завершения этого
нового исторического зона (века) раскроются предначертания новой человеческой
судьбы – в единении и союзе с божественной мудростью и любовью. Жертва Христа
оставила в мире семя Духа Божьего, чье прорастание в человечестве со временем
приведет к его божественному преображению.
С
этой точки зрения, то "покаяние", к которому призывал Иисус, служило
не столько предпосылкой, сколько следствием уже ощутимого приближения Царствия
Небесного. Это покаяние – не устремленное вспять и лишающее сил сожаление о
прошлой греховности, а шаг вперед – к осуществлению нового порядка, в сравнении
с которым вся предыдущая жизнь меркнет, представая каким-то ненастоящим,
окольным путем. Оно знаменовало возвращение к божественному истоку, откуда
исходил свет непорочности и новых начинаний. Христианский опыт искупления
представлял собой духовное преображение, в основе которого лежало пробуждение и
постижение того, что уже было явлено – и в отдельной Личности, и в целом мире.
В глазах многих христиан время ликовать уже настало.
Тем
не менее, как только прояснился другой горизонт христианского мировоззрения, из
того же самого откровения были сделаны совсем иные выводы: искупительное деяние
Христа стало восприниматься как одно из действий той батальной драмы, что
разыгрывалась между добром и злом, исход же этой битвы никоим образом еще не
наступил и даже не может быть предрешен окончательно. В противовес более
"положительной" стороне христианства – ликующей и проникнутой духом
всеобщего единения – в Новом Завете говорится не только об уже свершившемся
искупительном преображении, но очень часто и о неукоснительной необходимости
быть всегда на страже и соблюдать праведность в ожидании грядущего возвращения
Христа – в особенности, памятуя о кознях, подстерегающих человека в этом
порочном мире и страхе вечного проклятия. Подобное мироощущение отразилось не
только в трех Синоптических Евангелиях – от Матфея, Марка и Луки, – но также в
писаниях Павла и Иоанна. В них особенно подчеркивалось, что конечное спасение
человечества всецело возлагалось на грядущие деяния Бога, направленные вовне,
которым суждено исполниться через апокалиптический конец истории и Второе
Пришествие. Битва Христа с Сатаной все еще продолжается, и чудовищные опасности
и страдания настоящего времени можно смягчить скорее верой в Иисуса Христа,
воскресшего Господа, и в его спасительное возвращение, нежели беспечной
уверенностью (которую можно ощутить у Иоанна) в том, что Христос уже навсегда
одержал победу над злом и над смертью, что отныне Бог постоянно пребывает в
мире и что верующие уже сейчас вкушают вечную жизнь Христа во славе.
Безусловно, упование на Искупителя занимало первостепенное место в обеих
установках, разошедшихся к противоположным полюсам христианства, однако,
согласно этому второму пониманию, настоящее томится и страждет в узилище
духовного мрака: от того-то надежда на избавление и заявляет о себе все громче,
все отчаяннее, а миг избавления переносится исключительно в будущее время, когда
грядут последние Божии свершения.
Этот
аспект христианства, полностью нацеленный на предвосхищение будущего, был во
многом сродни некоторым важнейшим элементам иудаизма; таким образом, он и
доныне структурировал христианское мировоззрение. Осознание того, что и
человек, и природа пронизаны злом, пропасть отчуждения, чувство удрученного
ожидания от Бога какого-либо определенного знака, свидетельствующего о его
спасительном присутствии в мире, необходимость буквального следования Закону,
попытка оградить хотя бы меньшинство в чистоте и вере от оскверняющих
поползновений враждебного окружения, ожидание апокалиптического возмездия, –
все эти составляющие иудаистского мироощущения ныне, в христианском толковании,
как бы всплыли заново. Подобную окрашенность религиозного видения, в свою
очередь, усиливал и новый контекст – затягивающаяся отсрочка Второго Пришествия
Христа, а также историческая и теологическая эволюция Церкви, которая эту
отсрочку осмысливает.
В
более крайнем проявлении, которому не чуждо центральное направление
христианской традиции, установившейся на Западе после Августина, такое явно
дуалистичное толкование подчеркивало, насколько человечество недостойно и, как
следствие, не способно ощутить в этой жизни всю силу Христова искупления, разве
что при помощи Церкви.
Христианская
Церковь, словно в увеличенном виде отразив иудейское представление о
грехопадении Адама и последовавшем вслед за ним разлучении человека с Богом,
посеяла в людях отчетливое осознание греха и вины, чреватых проклятием или даже
уподобленных ему, и вытекающей из этого необходимости строго блюсти религиозный
закон, готовясь, следуя определенным установлениям, к оправданию своей души
перед Господом. Исполненный блага образ Божий, чье бытие одновременно
имманентно и трансцендентно, таинственно сопрягающий воедино человека, природу
и дух, здесь находил противопоставление в другом образе – всецело
трансцендентной власти Правосудия, существующей в отрыве от человека и природы
и даже антагонистической по отношению к ним. Суровый и нередко беспощадный Бог
Ветхого Завета, Яхве, теперь как бы воплотился в Христа-Судию, который с такой
же готовностью предает проклятию непокорных, что и дарует спасение покорным. Да
и сама Церковь (в данном случае речь идет не о мистическом сообществе верующих,
а об иерархическом учреждении) взяла на себя роль вершительницы правосудия,
облекшись значительной властью. Раннехристианский идеал, взыскующий слияния с
воскресшим Христом в христианской общности, а также стремление к мистическому
единению с божественным Логосом, вдохновленное эллинским духом, вначале бывшие
ярко выраженной религиозной целью, уступили место более "иудейским"
представлениям о строгом подчинении воле Божьей и, сообразуясь с веяниями новой
эпохи, вердиктам церковной иерархии. В этом свете страсти и смерть Христа часто
рисовались еще одной из причин, лишь усугубившей бремя человеческой вины, а
вовсе не снимающим эту вину событием. Господствующим образом стало распятие,
причем в его самом зловещем значении, доминируя даже над фактом воскресения.
Отношения провинившегося ребенка с суровым отцом (такой дух характерен и для
Ветхого Завета) легли огромной тенью на радость от счастливого примирения с
божественной сущностью, которое провозглашала "благая весть" раннего
христианства.
И
все же оба полюса христианского мировоззрения были не настолько разобщены, как
можно заключить из их несхожести, и Церковь не только несла в себе оба смысла –
она видела в себе разрешение этой дихотомии. Чтобы постичь, каким образом столь
очевидно расходящиеся пути могли сойтись в одной религии, мы должны попытаться
проследить за процессом развития христианской Церкви, за пониманием ею
собственной роли и ее значения для хода истории, а также за калейдоскопом тех
событий, личностей и движений, что направляли это развитие. Однако даже
подобное расследование во многом зависит от того, насколько нам удастся понять
– или, по крайней мере, уловить – исходную весть христианства,
провозглашавшуюся изначально, в той форме, которую она носила в I веке.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.gumer.info/