Познание в социально-политической психологии

Мифологический тип социально-политических представлений соотносится с идеологиями, ключевым моментом которых является понятие врага, подлежащего устранению. Эта черта характерна как для ультраконсервативных, так и для революционных идеологий - крайности в данном случае сходятся. Функция «жесткого» консерватизма - укрепление существующих порядков - недопущение сколько-нибудь существенного их обновления; «образ врага» необходим для того, чтобы свести к действиям «подрывных сил» объективные процессы, размывающие основы этих порядков. Эта потребность остается неизменной, идет ли речь о феодально-абсолютистском, право-буржуазном или тоталитарно-коммунистическом консерватизме.

Революционной идеологии образ врага нужен потому, что без него невозможна мобилизация масс, необходимая для свержения существующей власти. В этом отношении характерна идейно-политическая эволюция марксизма. В марксистском социалистическом учении содержится научная критика капиталистических отношений, которая сама по себе не предопределяет насильственного их ниспровержения. Об этом свидетельствует практика социал-демократии, мирным путем добившейся, опираясь на марксистский анализ, существенных изменений в структуре капиталистических отношений. Для революционного марксизма мишенью не могла быть лишь система капиталистических отношений, ее насильственное свержение требовало ее персонификации, предполагало ненависть к воплощавшим ее людям и группам. Поэтому в своих идеологических построениях марксизм-ленинизм делает упор на классовой борьбе и диктатуре пролетариата - классовая ненависть становится лейтмотивом марксистского видения мира и практической политики коммунистов.

Образ врага естественно является органическим компонентом всех националистических идеологий. Причем, если национализм угнетаемых, находящихся в неравноправном положении наций имеет основу в реальных этнических отношениях, то национализм угнетающей или свободной от этнического неравноправия нации чаще всего приобретает мифологический характер: ему приходится подпитывать и легитимизировать себя образами врагов, угрожающих национальным интересам.

Социально-психологическую базу мифологических представлений чаще всего образуют люди и группы, испытывающие не только информационные дефициты разного вида (включая элементарное невежество), но и достаточно острое ощущение социальной или личной обделенности. Социальный или материальный статус, рассматриваемый как незаслуженно, ненормально низкий, может сосредоточить сознание на поиске персонифицированных сил, виновных в этой несправедливости. Мифологические представления формируются преимущественно дедуктивным методом: в их основе лежит обобщенный идеологический миф, к которому приспосабливаются данные реального опыта.

Мифологический тип сознания характерен и для такого широко распространенного идейно-политического явления, как популизм. Понятие популизма не означает какой-либо системы политических взглядов и ценностей, популистской может быть как демократическая, так и авторитарная, консервативная или националистическая политика. В США 90-х годов XIX в. популистское движение объединяло на межрасовой основе фермеров и рабочих и было направлено против власти крупного капитала23. В современной России популистские тенденции характерны как для политики Ельцина в 1989-1993 гг., так и для его противников - националистов и национал-коммунистов. В условиях тоталитарного режима в Китае популистские методы использовал Мао Цзе-дун в период «культурной революции».

Популизм представляет собой прежде всего определенный способ политической мобилизации масс, осуществляемый как бы через голову существующих институтов и организаций. Главные его особенности предельное упрощение общественно-политической действительности путем сведения ее к дихотомической модели, борьбе сил добра и зла; политическая программа, основанная на простейших панацеях, якобы позволяющих разом решить наиболее острые экономические и социальные проблемы. Популизм демократический обычно настаивает на «прямой демократии», непосредственном участии народа в управлении, авторитарный, «вождистский» популизм направлен на формирование непосредственной психологической связи между массами и «харизматическим» лидером; некоторые популистские программы объединяют установку на сильную государственную власть с идеей непосредственного народного контроля. Независимо от этих различий, в когнитивно-интеллектуальном отношении популизм ближе всего именно к мифологическому типу социально-политической психологии.

Стихийно-рациональный тип

Другой тип социально-политических представлений может быть назван стихийно-рациональным. Он ближе всего к тем способам познания, которые анализируются в изложенной выше концепции «социальных представлений». У носителей этого типа может быть больший или меньший интерес к общественно-политической жизни, но обычно не очень интенсивный, не связанный с жесткой идентификацией с каким-либо определенным идейно-политическим течением. Их интерес направлен на те сферы, которые воспринимаются как наиболее близкие к их непосредственным жизненным заботам. Информация об этих сферах черпается из различных источников, в том числе содержащих неоднородные, даже противоположные объяснения и оценки, причем предпочтение отдается данным собственного опыта, которые являются несущей основой представлений. В их формировании преобладает индуктивный тип мышления, что не означает, однако, какой-либо «глухоты» к абстрактным-идеологическим или научным понятиям и концепциям. Напротив, эти понятия и концепции используются, но не в «чистом» виде, а будучи подвергнуты модификации и интерпретации в свете конкретного опыта и прагматических интересов («объективация», превращение «абстрактного в конкретное»).

Эмпирические исследования политических взглядов населения, проводимые в США, показывают, что значительная часть американцев полностью отчуждены от основных идеологических систем, соперничающих в политической жизни страны. Так, одна треть опрошенных в 1976 г. отказались отождествить себя с какой-либо позицией на шкале «либерализм-консерватизм», не более 5% могут определить главные партии и кандидатов на выборах в терминах либеральной или консервативной идеологии. Это, однако, не означает полного равнодушия большинства населения к «общим идеям». Скорее усиливается противоположная тенденция: в 1956-1976 гг. с 9 до 24% увеличилась доля тех, кто воспринимает политику в идеологических терминах. Анализируя эти данные, П.М. Снайдермен и Ф.Э. Тэтлок приходят к выводу, что то большинство, которое так или иначе соотносит свои позиции с либерализмом или консерватизмом, не просто механически усваивает их тезисы, но осмысливает их в соответствии со своими собственными предпочтениями, симпатиями и антипатиями к конкретным явлениям общественно-политической жизни. Иными словами, идеологический материал служит обозначением для выражения субъективного отношения к этим явлениям. Идеология - «скорее конфигурация основных симпатий и антипатий, чем набор абстракций». Сами же эти симпатии и антипатии складываются на основе критерия полезности, выгодности для людей, принципов, представленных той или иной идеологией (например, для «либералов» - государственная гарантия занятости или медицинские пособия), ее эффективности в решении проблем, порожденных социэтальной ситуацией (способности справиться с плохим временем или максимально использовать хорошее)24.

Представления, присущие стихийно-рациональному типу, чаще всего противоречивы, подчас алогичны. Проблема целостности, взаимосвязанности представлений, присущих массовому сознанию, вызвала оживленную дискуссию в специальной литературе. Широкую известность приобрела концепция П.Э. Конверса, утверждавшего, что в общественном мнении вообще отсутствует «структурная согласованность»25.

Многочисленные эмпирические исследования этой проблемы показали, что дело обстоит значительно сложнее. Отсутствие у человека единой системы представлений, соответствующей логике какой-либо идеологии или теории, не означает, что его представления вообще не связаны друг с другом: просто эта связь может быть основана на каком-то ином принципе. Из некоторых исследований, например, вытекает, что таким принципом может быть функциональность представлений, соответствие их ситуации: человек в каждом случае может использовать те из них, которые позволяют ему ориентироваться в соответствии со своими интересами именно в данной ситуации. Снайдермэн и Тэтлок полагают, что даже при отсутствии когнитивной согласованности, т.е. логической системы знаний у людей существует аффективная согласованность представлений, т.е. система симпатий и антипатий, представлений о том, что хорошо и что плохо в политической жизни.

Видимо, именно такая организация представлений характерна для стихийно-рационального их типа. Существует множество социальных объектов, которые поворачиваются к субъекту, так сказать, разными своими сторонами в зависимости от того, в какое именно отношение он с ними вступает, соответственно неоднозначны и его представления о них. Например, опросы и интервью, проводимые среди рабочих развитых стран, показывают, что одни и те же люди могут в зависимости от контекста беседы высказывать и положительное и отрицательное отношение к забастовкам, оценивая их то как необходимое средство защиты интересов, то как ненужное и вредное действие. Точно также капиталисты-предприниматели оцениваются то с позиций классового антагонизма - как эксплуататоры чужого труда, то с точки зрения экономического рационализма - как организаторы производства, обеспечивающие существование рабочих и экономическое процветание страны.

Противоречивость подобных суждений в сущности выражает достаточно ясную и целостную позицию: люди понимают, что система частной собственности и капиталистической прибыли оптимальна для экономики и роста их благосостояния, но чтобы получить справедливую долю растущего пирога, наемные работники должны быть готовы отстаивать свои интересы в борьбе с хозяевами. Такая система представлений соответствует весьма распространенному на современном Западе типу реальных трудовых отношений, который иногда называют «конфликтным сотрудничеством». Сходную позицию выражают и многие активисты нового рабочего движения в современной России. В их представлении социальная справедливость должна заключаться в свободе частной собственности, предполагающей появление на производстве собственника, хозяина, но также в том, чтобы рабочим «можно было против этого хозяина бороться»26.

Существует множество данных, свидетельствующих о том, что стихийно-рациональный тип социально-политических представлений получает все более широкое распространение в современном мире, во всяком случае в развитых странах. Мы еще будем иметь возможность убедиться в том, что та же тенденция весьма характерна и для современной России. Она составляет психологическую основу процесса деидеологизации, который признается многими одним из важнейших культурных сдвигов второй половины XX в.

Можно вместе с тем предполагать, что, ослабляя влияние идеологий, основанных на жестких стереотипах и непримиримой взаимной конфронтации, стихийно-рациональные представления расширяют почву для идеологических тенденций, ориентированных на смягчение этой конфронтации, сосуществование и компромисс различных приоритетов, терпимость, свободный поиск истины методом проб и ошибок. Такими свойствами обладают те направления современного либерализма, которые нацелены на соединение интересов свободного предпринимательства и социальной защиты (свободы и равенства), экономического роста и оздоровления природной среды, недопущение военных конфликтов, помощь экономически отсталым странам, углубление демократии, равноправное социальное партнерство. Эту идеологическую тенденцию можно было бы назвать социальным либерализмом. Ее массовую базу составляют разнородные слои, обладающие относительно устойчивым или повышающимся экономическим и социальным статусом и свободные поэтому психологически от чрезмерного груза тревожности, неуверенности, ощущения угроз своему «нормальному» бытию.

Развитие стихийно-рационального социального познания сокращает сферу влияния мифологических стереотипов, этнических и социальногрупповых предрассудков, «комплекса врага» и тому подобных психических образований, питающих агрессивность в общественно-политических отношениях. После молодежных бунтов на расовой почве, прокатившихся в Великобритании в начале 80-х годов, социопсихологи Джаспарс и Ньютон провели серию интервью с белыми и цветными молодыми людьми: характерно, что не только цветные, но и белые были более склонны объяснять конфликты системой расовой дискриминации, чем свойствами или поведением представителей другой расы27. Этот и многие другие примеры показывают, что стихийный рационализм способен преодолевать наиболее примитивные виды персонифицированного или группового обвинительного «приписывания причин» и подводить к «системному» объяснению социальных явлений; не в последнюю очередь потому, что в той или иной мере он питается научными социальными знаниями, проникающими в массовое сознание.

Рефлективный и инертно-фаталистический типы

Еще один тип социально-политических представлений можно назвать рефлективным. Он характерен для людей, испытывающих сильный интерес к общественно-политической жизни, отличающихся высокой интеллектуальной активностью, стремящихся сконструировать логически взаимосвязанную и обоснованную картину социально-политической действительности или каких-то ее сфер. По данным американских эмпирических исследований, высокий уровень согласованности знаний типичен, с одной стороны, для политической и идеологической элиты, с другой - примерно для одной трети рядовых граждан, в основном наиболее образованных. Их отличает «монополюсность» представлений, как бы подчиненных какой-то одной «главной» идее. Таким образом, очевидно существует связь между целостностью системы представлений и тенденций к их «идеологизации». Как мы видели, «многополюсный» стихийно-рациональный тип представлений проявляет противоположную тенденцию - «отталкивание» от идеологизации. Отсюда было бы неправомерно делать вывод об идеологическом догматизме как неизбежном следствии более интеллектуального, стремящегося к целостности представлений типа познания. Скорее можно говорить об определенном риске догматизации, с которым сталкиваются люди, испытывающие потребность в такой целостности. Риск обусловлен тем, что более интеллектуальные и образованные люди активно используют в своих размышлениях идеологический материал, из которого они черпают готовые, логически организованные системы представлений. Не случайно мы встречаем так много идеологически зашоренных людей среди представителей интеллигенции, особенно профессиональных идеологов - преподавателей гуманитарных дисциплин, научных работников, публицистов.

Если рефлективное познание сопряжено с опасностью чрезмерной идеологизации, то оно же способно эту опасность преодолевать. Преодолевают ее творческая сила и самостоятельность индивидуального интеллекта, способные сломать рамки идеологических схем. С другой стороны, многое зависит от качества тех идеологий, на которые преимущественно ориентируется познающий субъект. Идеология идеологии рознь: они различаются не только своим непосредственным содержанием, но и мерой открытости, способностью осваивать новый опыт, учитывать и совмещать различные точки зрения по конкретным проблемам. По эмпирическим данным, американцы и западноевропейцы с умеренно левыми и центристскими взглядами вырабатывают более сложные и гибкие системы социально-политических представлений, чем левые радикалы и правые консерваторы. Причем среди сторонников жестко консервативных идей особенно много людей с низким уровнем образования, использующих наименее «интеллектуальные» источники информации, тех, кто смотрит телевизор, но не читает газет и журналов28. Таким образом слабая интеллектуально-познавательная активность ведет к тем же результатам, что рефлективное познание, опирающееся преимущественно на догматизированный идеологический материал.

Наиболее низкий уровень познавательной активности лежит в основе того типа социально-политических представлений, который может быть назван инертно-фаталистическим. Психологически определяющим для него является восприятие социально-политической действительности как сферы действия сил и процессов, не поддающихся ни пониманию, ни контролю индивида и его социальной группы. При общем низком уровне интереса к общественно-политическим событиям и слабой информированности представители этого типа могут интересоваться теми из них, которые непосредственно затрагивают их личные судьбы. Однако поскольку происходящее на общественно-политической арене кажется им хаосом событий, не подчиненных какому-либо организующему принципу, они не испытывают желания понять причины и связи явлений. Их представления о конкретных процессах и событиях случайны и изменчивы, зависят от тех сведений и интерпретаций, которые в последний момент поступили к ним от доступных источников информации, от «чужих мнений» или стереотипов, распространенных в их социальной среде.

Предлагаемая типология социально-политических представлений, как и всякая типология, разумеется, условна и относительна: она намечает лишь модели некоторых познавательных процессов и отнюдь не должна рассматриваться как какая-то жесткая классификация людей по признаку их когнитивно-психических характеристик. Важно иметь в виду, что «чистые» представители названных типов встречаются в жизни относительно редко. Большинство людей используют различные способы выработки своих представлений, причем эти способы и типы представлений могут особенно резко различаться в зависимости от конкретного объекта или сферы действительности. Например, один и тот же человек может иметь стихийно-рациональные представления об экономических отношениях и мифологические о сфере этнических и национально-государственных отношений или вовсе ничего не думать и не иметь сколько-нибудь значимых сведений о мало интересующих его сферах. В 80-х годах половина опрошенных американцев не знали, какая партия контролирует конгресс и 40% - считали народ Израиля арабской нацией29. Подобная степень невежества в конкретных вопросах внутренней и внешней политики - не означает, что эти люди не имеют рациональных представлений или идеологических стереотипов по ближе затрагивающим их проблемам общественно-политической жизни.

4. От старого знания к новому

Когнитивный диссонанс

Одним из важнейших качеств социально-политических представлений является уровень их динамизма, способности к изменению и обновлению под влиянием новых знаний и опыта. Механизм реакций человека на новую информацию, противоречащую его сложившимся представлениям (убеждениям, ценностям) интенсивно изучается в социальной психологии. В исследованиях по этой проблеме центральную роль играет концепция когнитивного диссонанса, сформулированная в 50- годах американским социопсихологом Л. Фестингером. Суть ее состоит в том, что при конфликте двух релевантных, т.е. соотносимых по своему объекту, относящихся к одному и тому же вопросу, но несовместимых между собой «когниций» (знаний), человек испытывает чувство психологического дискомфорта. Дискомфорт становится побудительной силой психической активности, направленной на преодоление конфликта. В зависимости от индивидуальных особенностей людей, культурных и иных факторов конфликт преодолевается разными способами. Человек может усвоить новое знание и отбросить старое или же, напротив, он может стремиться укрепить старое представление, всячески преуменьшая значение и достоверность новой информации, психологически «отворачиваясь» от нее. Фестингер приводит пример курильщика, получившего информацию о том, что курение вызывает раковые заболевания. Знание об удовольствии, доставляемом курением, вступает в конфликт со знанием об его губительных последствиях. Под влиянием новой информации одни курильщики предпримут волевые усилия, чтобы преодолеть вредную привычку, другие будут искать аргументы, снижающие ее достоверность30.

Нетрудно найти примеры, подтверждающие действие механизма когнитивного диссонанса в социально-политической психологии. Вернемся к ситуации, которая уже упоминалась выше и особенно близка опыту российских читателей. За относительно краткий период, начавшийся в годы перестройки, множество советских людей перешли от веры (пусть довольно вялой и формальной) в социализм сначала, к идеологии глубокого реформирования, «очеловечивания» социализма, а затем и к полному отказу от этой веры и переориентации на «западные» социально-политические ценности. Решающую роль в этом процессе сыграла новая информация (не только фактическая, но и аналитическая и обобщающая) о том, «как мы жили и как живем», ставшая доступной благодаря гласности. В то же время другая, меньшая часть общества, напротив, укрепилась в консервативных- коммунистических и национал-патриотических воззрениях, предельно идеализируя старые тоталитарные порядки. Их сопротивление новому привело страну в октябре 1993 г. на грань гражданской войны. По всей вероятности, среди тех, кто, потрясая красными знаменами, портретами Ленина и Сталина, выходил на митинги оппозиции, было немало таких, кто десятью годами раньше не проявлял никакого идеологического рвения, ругал власть и жаловался на тяжелую жизнь.

Характерно, что и сторонники противоположного «рыночного» мировоззрения тоже отсекали от себя информацию, противоречащую их вновь обретенным взглядам. И в реформаторской прессе, и в обычных частных разговорах западный мир представал чуть ли не земным раем, все что еще недавно говорилось о «пороках капитализма», в том числе и вполне достоверные знания об его теневых сторонах, старательно изгонялось из памяти.

Все эти сдвиги в общественном сознании частично объяснимы психологической теорией когнитивного диссонанса. В известных опытах Дж. Брема этот феномен исследовался в связи с процессом принятия решения. Испытуемым предлагалось оценить два бытовых электроприбора. Затем им передавался выбранный прибор и вновь предлагалось оценить оба прибора - выбранный и отвергнутый. Выяснилось, что испытуемые значительно повысили оценку ранее выбранного прибора и снизили отвергнутого. Иными словами, они испытали потребность в подкреплении принятого решения, обусловленную когнитивным диссонансом - противоречием между знанием, обусловившим принятое решение, с одной стороны, и данными (негативными характеристиками выбранного и позитивными отвергнутого объекта), ставящими это решение под сомнение, - с другой. Диссонанс преодолевался путем завышения качеств первого и занижения второго31. В идеализации Запада советским общественным мнением в сущности проявился тот же психологический механизм.

Приведенные примеры показывают, что теория когнитивного диссонанса позволяет проникнуть в некоторые психологические механизмы, регулирующие идейно-политическую дифференциацию общественного сознания в условиях резкого обновления социального опыта и знаний (вероятно, излишне добавлять, что она регулируется отнюдь не только этими механизмами). Теория помогает понять психологическую природу отторжения нового, консервативного синдрома, присущего многим людям и социальным группам, объяснить, почему расхождения во мнениях, в принципе, преодолимые на основе их рационального, логически обоснованного сопоставления и синтеза, нередко перерастают в непримиримую конфронтацию. Однако такое объяснение сталкивается с рядом трудностей, связанных с недостаточной ясностью самой теории Фестингера.

Одна из таких трудно разрешимых проблем, отмечаемых в социально-психологической литературе, состоит в определении условий, при которых возникает когнитивный диссонанс, границ самого этого явления. Можно ли любое противоречие между старым представлением и новым знанием считать когнитивным диссонансом, т.е. внутренним психическим конфликтом, вызывающим дискомфорт и потребность в его преодолении? Фестингер выделяет четыре класса ситуаций, обусловливающих когнитивный диссонанс: логическое несоответствие, несоответствие культурным образцам, несоответствие нового знания более широкой системе представлений, несоответствие прошлому опыту. Однако, как показали экспериментальные исследования, существуют сильные индивидуальные различия в психической реакции на все эти несоответствия. О двух основных типах реакций: изменении представлений и отторжении нового знания уже говорилось выше; в первом приближении их можно объяснить уровнем динамизма индивидуального интеллекта, различиями между ригидным и пластичным его типами.

Однако различия в реакциях не ограничиваются этим. Как отмечает известный исследователь когнитивного диссонанса Э. Аронсон, «разным людям нужна различная сила диссонанса, чтобы привести в действие силы, направленные на его уменьшение»; то, что является диссонансом для одних, другими вообще не воспринимается как конфликт или несоответствие32. В сфере социально-политической психологии это наблюдение можно подтвердить, например, данными о динамике рейтинга ведущих политических деятелей. Как известно, они меняются очень часто и быстро под влиянием текущей политической конъюнктуры, причем, получая одну и ту же информацию о действиях данного персонажа, одни люди перестают доверять ему, а другие остаются на прежней позиции. Имеем ли мы в подобных случаях дело с когнитивным диссонансом? Ведь вполне возможно предположить, что новая информация о лидере у одних не приходит в какое-либо противоречие с их представлением о нем, а другие изменили свое мнение без какого-либо внутреннего конфликта и дискомфорта, иначе рейтинги не менялись бы так легко и быстро, не повышались бы вновь после резкого снижения.

Очевидно, далеко не всякое изменение в системе социальнополитических представлений связано с когнитивным диссонансом. В социально-политической психологии эта категория пригодна прежде всего для понимания таких ситуаций, которые связаны с изменениями в наиболее существенных представлениях, затрагивающих всю их структуру: в политических ориентациях и ценностях, в обобщенном образе общества, в образе харизматического лидера, символизирующего убеждения и верования людей.

Думается, что путь к более глубокому пониманию психологической природы диссонанса открывает предположение Э. Аронсона о его связи с самосознанием индивида33. Если приглядеться к социально-психологическому облику людей, представляющих ярко выраженные реформистские и консервативные взгляды в постперестроечной России, эта связь выступает достаточно явно. Российские консерваторы - публика в социальном отношении чрезвычайно пестрая. Среди них представители партноменклатуры и гуманитарной интеллигенции, исповедовавшие и проповедовавшие официальную идеологию. Для тех и других отказ от старых взглядов равносилен утрате чувства собственного социального достоинства, признанию, что всю жизнь они занимались ненужным или вредным делом. Но среди консерваторов много и простых людей, особенно малообразованных и пожилых. В значительной своей части это рядовые труженики, принадлежащие к низам общества, не имевшие ни приличной зарплаты, ни перспектив социального возвышения, словом, неудачники советского образца. Официальная демагогическая идеология, провозглашавшая «власть трудящихся», социальное превосходство рабочих и крестьян в государстве и обществе, была для многих из них единственно доступной психологической компенсацией социальной униженности, поддерживала чувство собственного достоинства. Экспансия «рыночных» ценностей, прямо или косвенно признающих право на достоинство только за удачливыми, талантливыми и богатыми, лишила их этой моральной опоры, создала острый когнитивный диссонанс. Отсюда столь агрессивная защита ленинско-сталинской мифологии и ненависть к демократам.

Для сторонников реформаторских взглядов - людей в большинстве более или менее молодых, лучше образованных, ощущающих свои силы и способности - либеральные ценности и реформы - это прежде всего освобождение от барьеров, препятствующих свободному самовыражению, материальному и социальному возвышению. Поскольку они в основном люди скромного достатка и положения, эти ценности сталкиваются в их сознании со старыми «социалистическими» уравнительными представлениями, оправдывающими нынешний их реальный статус, и ощущение своей «силы», индивидуального потенциала (которого лишены консерваторы) побуждает решать конфликт в пользу либеральных идей.

Ту же связь между личностным самосознанием и отношением к новому мне пришлось наблюдать в достаточно узкой и социально однородной среде - преподавателей «традиционных» обществоведческих дисциплин, переквалифицировавшихся в политологов. Проводя с ними занятия на курсах переквалификации, я встретился с двумя типами людей. Одни из них весьма активно воспринимали новый материал, спорили, пытались определить свои позиции, чаще всего более «радикальные», чем те, которые излагал профессор. Другие - обычно более старшие по возрасту, ни с чем не спорили, но очень прилежно записывали лекции, не задавая никаких вопросов. С точки зрения психологической теории можно сказать, что активные слушатели переживали когнитивный диссонанс- они преодолевали его, энергично отталкиваясь от старых представлений и принимая новые в их максималистском варианте. Пассивные слушатели сколько-нибудь глубокого диссонанса не испытывали: они принадлежали к тому типу преподавателей, для которых их профессиональная деятельность - прежде всего средство заработка, а содержание, идеи, преподносимые студентам, относительно безразличны, очень слабо затрагивают личностное самосознание. Они пришли на курсы просто для того чтобы узнать, что теперь положено говорить, овладеть новым профессиональным инструментарием.

Роль самосознания и вообще внутреннего мира личности в возникновении и преодолении когнитивного диссонанса показывает, что динамику представлений людей невозможно объяснить в рамках когнитивистской ориентации - из структуры самих знаний, степени их взаимной согласованности и противоречивости. Для ее объяснения необходим еще анализ психической структуры субъекта, рассматриваемый во всей ее целостности, его взаимоотношений с миром.

Деятельность и познание деятельности

Один из возможных путей к преодолению односторонних подходов к динамике знаний намечен теорией деятельности, разработанной в советской психологии (особенно С.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым). Изложение этой теории можно найти в любом отечественном учебнике по общей психологии, мы же коснемся здесь лишь аспектов, имеющих отношение к теме главы.

Философскую базу психологической теории деятельности образует Марксова идея о практике («практической человечески-чувственной деятельности») как основе человеческого мышления и познания, критерии их истинности. В соответствии с деятельностным подходом, в психике отражаются не просто внешние объекты, но те отношения человека с ними, которые образуют его предметную деятельность. Активно воздействуя на мир, преобразуя его, человек интериоризирует (переводит в свой внутренний мир, в свою психику) структуру своей предметной деятельности, т.е., если иметь в виду именно когнитивный аспект, - знания, полученные и подтвержденные в процессе собственной практики.

Эти общетеоретические положения, несомненно, в широкой мере применимы к познанию социально-политической действительности, к историческому движению этого познания. Люди обновляют свои знания, когда они не отвечают новой социальной практике. В сфере социально-политической действует та же тесная связь между познавательной (информационной) потребностью и потребностью в практическом воздействии на действительность, которая выявлена в общей психологии34. И если рассматривать развитие социально-политических представлений в длительной исторической перспективе, его обусловленность развитием практической деятельности людей на общественной арене кажется очевидной. Достаточно сравнить, например, эпохи средневековья и конца XX в. Иная система общественно-политической деятельности соответствует иной системе представлений об обществе и политике.

Вместе с тем деятельностный подход - во всяком случае в его нынешнем виде - вряд ли дает достаточную методологическую основу для понимания динамики социально-политического знания во всем его многообразии и конкретности. Вероятно, это объясняется тем, что эмпирически он разрабатывался в психологии на материале более или менее однолинейных восходящих процессов (генезис человеческой психики, трудовая деятельность, развитие психики ребенка) и относительно простых психических функций. А также таких процессов, в которых результаты воздействия субъекта на объект поддаются непосредственному практическому контролю. В рамках этого материала психическое содержание знаний может описываться как адекватное содержанию деятельности. Но в социально-политической психологии дело обстоит значительно сложнее. Во-первых, развитие ее когнитивной стороны носит не прямолинейно-восходящий, а достаточно извилистый, нередко даже рецидивирующий попятный характер: старые представления обычно не сразу уступают место новым, а долго сосуществуют с ними. Во-вторых, еще труднее говорить об адекватном отражении в знаниях людей их общественно-политической практики.

В реальной истории изменения в этой практике приводят к «старению» существующих представлений и пробуждению потребности в новых, которые могли бы ориентировать новую преобразовательную практику. Но в отличие от более простых видов деятельности практика, имеющая дело с социально-политической действительностью, далеко не всегда находит в себе самой необходимые ей знания: эта действительность слишком сложна и «непрозначна» для познания, слишком трудно поддается сознательному воздействию человека. Так, российское общество, переориентировавшись в начале 90-х годов на переход к рыночной экономике, испытало острый дефицит знаний, необходимых для такого перехода. Кризис старой практики и соответствующих ей знаний сам по себе не породил сразу ни эффективной новой практики, ни новых знаний. Кризис общественно-политической практики российского общества начала XX в. привел к Октябрьской революции и построению тоталитарного социализма; старые знания были в данном случае заменены такими, которые ввергли общество в трагедию.

Подобные ситуации не опровергают деятельностный подход, они просто показывают, что рождение адекватных знаний из деятельности в социально-политической сфере - намного более сложный и мучительно-противоречивый процесс, чем тот, который описывает общая психология.

В этой сфере потребность в новых знаниях нередко удовлетворяют продукты воображения: мифы и утопии, порождающие, в свою очередь, практику насилия над обществом, тормозящие и искажающие его развитие. Рациональное освоение уроков практики часто становится очень длительным, охватывающим много поколений процессом. Рациональные тенденции познания, о которых подробно говорилось выше, полнее всего отражают позитивные связи практической и познавательной деятельности, однако наряду с ними существуют и иные тенденции.

Формулируя свое учение о практике, К. Маркс выводил из него необходимость сознательного планового контроля людей «над общественным жизненным процессом», таких «отношений практической повседневной жизни людей», которые «будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и природой». К сожалению, этот идеал оказался мало реальным, а путь его осуществления, предложенный самим Марксом, ведет, как выяснилось, в тупик. С этим опытом нельзя не считаться, рассматривая возможности и границы применения теории деятельности к социально-политической психологии.

Список литературы

1 См.. например: Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии: Теоретические проблемы развития психологической науки. М., 1984.

2 Здесь следует предупредить читателя о специфической языковой трудности, связанной с двусмысленным словоупотреблением понятия «психология» в русском языке. В строгом смысле психология - это наука о психике, однако на практике тем же словом обозначают и совокупность психических явлений и процессов: мы говорим о психологии того или иного человека, группы, нации, на самом деле имея в виду их психику. Сломать эту вносящую известную путаницу традицию трудно, и в данной книге понятие «социально-политическая психология» не только обозначает определенную область знания, но и заменяет семантически более точное, но «не звучащее» по-русски «социально-политическая психика».

3 Краткий психологический словарь. М., 1985. С. 265.

4 Юрьев A.M. Введение в политическую психологию. СПб., 1992. С. 91.

5 Культура, в частности культура политическая, и ее взаимоотношение с общественным и политическим сознанием - особая, чрезвычайно масштабная и сложная тема, освещение которой не входит в задачи настоящей работы. Общую характеристику проблемы см.: Гаджиев К.С. Политическая наука // Сорос - Международные отношения. М., 1994, гл. XIV-XV.

6 Мир мнений и мнения о мирю. 1991. № 3. С. 4.

7 Общественное мнение в цифрах. М., 1991. Вып. 8, ч. 1. С. 9.

8 Следует, разумеется, учитывать, что приверженность социалистической идее объясняется не только рассмотренными когнитивными факторами, но и вполне прагматическими интересами и настроениями: боязнью утраты социальной защищенности, рабочего места, недовольством растущим имущественным неравенством и т.п.

9 Piaget. J. Le stucturalisme. P., 1968.

10 Psychologie sociale. P., 1984. P. 364, 367.

11 Farr R.M. Les representationse sociales // Psychologie sociale P., 1984. P. 380.

12 Новое время. 1993. № 31. С. 12.

13 См.: Там же. С. 13.

14 См.: ВЦИОМ: Экспресс-выпуск. 1993. № 38.

15 См.: Там же.

16 В поле зрения. 1993. № 25. С. 4-5.

17 На вопрос, какие республики хотели бы видеть респонденты в составе нового союзного государства 26% назвали Украину и только 3% - Таджикистан. См.: Там же. № 30. С. 5.

18 ВЦИОМ: Экспресс-выпуск. 1993. № 31, 37.

19 См.: Холодковский К.Г. Некоторые вопросы развития массового политического сознания // Мировая политика и междунар. отношения. 1979. № 6. С. 126.

20 См.: Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1993. №3. С 5.

21 См.: Дилигенский Г.Г. Массовое политическое сознание в условиях современного капитализма // Вопр. философии. 1971. № 9. С. 56-57; Холодковский К.Г. Указ. соч.

22 Koch J.W. Assessments of group influence, subjective political competence and interest group membership // Political Behaviour». 1993. Vol. 15. N4. P. 309-325.

23 См.: Новинская М.И. Что такое популизм? (Популистская традиция в США) // Рабочий класс и соврем, мир. 1990. № 2. С. 138-144.

24 Sniderman P.L.. Tetlock Ph.E. Interrelationship of Political Ideology and Public Opinion // Political Psychology / Ed. M.G. Hermann. San Francisco; L., 1986. P. 63-67.

25 Converse P.E. The Nature of Belief Systems in Mass Publics Ideology and Discontent / Ed. D.E. Apter. N.Y., 1964.

26 Гордон Л., Груздева Е.. Комаровский В. Шахтеры-92: Социальное сознание рабочей элиты. М., 1993. С. 36.

27 Jaspars J., Newstone M. Cross-cultural interaction, social attribution and intergroup relations // Cultures and contacts: studies in cross-cultural interactions. Oxford, 1982. Vol. 1.

28 Stoetzel J. Les valeurs du temps present: une enquete eropeenne. P., 1983. P. 47, 68.

29 Wolfinger R.E., Shapiro М., Greenstein F.I. Dynamics of American Politics. N.Y., 1980; Mc Guire. The Nature of Attitudes and Attitude Change // Handbook of Social Psychology. Reading, 1985.

30 Частичный русский перевод работы Фестингера см.: Современная зарубежная социальная психология: Тексты. М., 1984. С. 97. Далее: Современная зарубежная социальная психология.

31 Brehm J.W., Cohen A.R. Explorations in cognitive dissonance. N.Y., 1962.

32 Аронсон Э. Теория диссонанса: прогресс и проблемы // Современная зарубежная социальная психология. С. 125.

33 Там же.

34 См.: Социальная психология. С. 101.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта <http://www.bibliofond.ru>

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5